«Боже!» — воскликнул Томсен. «Да ты не ту работу выбрал — тебе бы работать на Геббельса».

«Нет, дай мне привести пример. Одно из наших вспомогательных судов подобрало англичанина, который тонул с судном три раза. Ну, так что же мы делаем, как вы полагаете — ведем войну или уничтожаем имущество неприятеля? Какой смысл в потоплении торгового судна, когда их команды спасают и они идут со следующим конвоем? Они неплохо зарабатывают, клянусь!»

Это их задело. Бёлер подбросил жгучую, но запретную тему для разговоров: уничтожать ли также и самого противника или же только его суда, топить торговые суда или же и команды вместе с ними.

«Этот вопрос неоднозначен», — упорствовал Сэмиш, но Труманн разгорячено вмешался.

«Подумайте здраво», — приказал он. «Приказы Командующего таковы: искать и уничтожать врага всеми доступными методами — жестко, энергично, решительно, стиснув зубы, напрягши задницу и так далее в том же духе. Он ничего не говорил о расстреле из пулеметов людей в воде — или говорил?»

«Нет, конечно не говорил. Он просто отметил, что потери команд ударят британцев по больному месту».

Труманн саркастически посмотрел на говорящего: «Ну и?»

«Ну», — послушно продолжал Томсен протестующим коньячным голосом, «каждый может прочитать в этом то, что ему нравится. Умная идея, я бы сказал».

Труманн дошел до точки. «Я знаю кое-кого, кто решает эти проблемы по-своему и все еще кичится тем, что он ни разу не убил человека хладнокровно. Вместо этого он расстреливает спасательные шлюпки. Если погодные условия подходящие, то выжившие при атаке в любом случае не протянут долго. Конвенции соблюдаются, а Командующий может чувствовать, что его намек был правильно понят».

Все знали, кого он имеет в виду, но никто не посмотрел в направлении Флоссмана.

Мои мысли вернулись к вещам, которые я планировал взять с собой. Только чисто необходимое. Мой новый свитер надо взять, также какой-нибудь одеколон. Без бритвенных лезвий я смогу обойтись…

«Это нелогично, все это дело», — говорил Томсен. «Пока у кого-нибудь под ногами пара досок, отделяющих его от воды, вы можете его скосить. Как только он попадает в воду, ваше сердце кровью обливается при мысли о бедняге. Дико все это, не так ли?»

Труманн снова вступил в разговор. «Если вы хотите знать настоящую правду об этом деле…»

«Ну?»

«Когда увидите кого-нибудь барахтающимся в воде, представьте себе, что это вы, вот что это значит. Вы не можете ассоциировать себя со всем судном, но с конкретным индивидуумом — запросто. Картинка враз переменится».

Новый свитер с высоким горлом, который Симона связала для меня, был великолепен. Воротник до ушей, канатный узор, красивый и длинный — не для красоты, а для тепла. Мы можем пойти на север. Датские проливы или вверх на север: к Мурманску. Не знать, куда мы пойдем — это было ужасно.

«Но как потерпевшие бедствие они беззащитны», говорил Сэмиш благочестиво негодующим голосом.

«Поставь другую пластинку! Тот же старый довод, что и раньше».

Они вернулись в споре к начальной точке. Томсен начал путаться все больше и больше.

«О, черт!» — воскликнул он, смирившись, и плюхнулся обратно в кресло.

Мне хотелось встать и уйти пораньше, чтобы как следует упаковать свои вещи. Все что угодно — все лучше, чем вдыхать алкогольные пары. Лучше сохранить остаток ясности в голове. Последняя ночь на берегу. Одна или две книги, запасная фотопленка, широкоугольный объектив, шапочку с помпоном. Черная шапочка с помпоном и белый свитер. Должно выглядеть весьма забавно.

«Это торжественное мочеиспускание или кардинальский конклав?» — Грязный Док проревел, заглушая музыку, которая начала снова играть. «Оставьте свои долбанные разговоры на эту тему!»

Как будто бы пианист и оркестр не создавали достаточно шума — кто-то включил радиолу и увеличил громкость до отказа. «Где нежный тигр, где нежный тигр?» — блеял голос сверхъестественной силы.

Долговязый белокурый лейтенант скинул свой мундир, взобрался на стол и стал изображать танец живота.

«Да тебе на сцене надо выступать!» — «Круто!» — «Держите меня, кто-нибудь, он мне начинает нравиться!»

Наш Стармех, который тихо медитировал за столиком, вдруг обезумел. Он взобрался на декоративную решетку над сценой и стал изображать шимпанзе, срывая искусственные виноградные листья в такт музыке. Решетка зашаталась, оторвалась от стены и в конце концов грохнулась на сцену со Стармехом на борту.

Пианист стал наяривать марш, вздергивая головой назад. Вокруг него образовалась группа.

«Вперед, всегда вперед,

Хотя небеса мочатся на нас.

Пошли нас обратно в Дульсвиль,

Потому что ничего хуже этого не может быть»

«Вот это я слушать люблю», — проворчал Командир. «По земному, мужественно, по-тевтонски…»

Труманн уставился на свой стакан, затем вскочил на ноги и завопил «Салют!» Он влил содержимое стакана в рот с высоты по меньшей мере шесть дюймов, обильно полив пивом свою шинель.

«Черт побери!» пробормотал Труманн, увидев учиненный беспорядок. Клементина подскочила с тряпкой. Застежка на ее юбке лопнула по шву. Впадины на сгибах колен сырно-бело мерцали в контрасте с черным материалом юбки, когда она наклонилась над Труманном.

«Свинья!» — прошептала она в его ухо по-французски, вытирая его насухо. Её изобильная грудь висела столь близко от его лица, что он мог бы при желании погрузить в нее свои зубы. Она излучала материнскую заботу.

«Настоящая оргия!» — прокаркал Майниг, известный как единственный девственник флотилии.

«Все, что нам нужно сейчас — это несколько девчонок».

Старший и второй помощники Меркеля исчезли через распашные двери, как бы отреагировав на ключевое слово, обмениваясь при этом конспиративными подмигиваниями. Мне казалось, что они уже давно ушли.

«Нервы», — пробормотал Командир. «Им нужно это, как сухопутным войскам нужно пропустить стаканчик перед атакой».

Вполуха я слышал пение за соседним столиком:

Все та же старая история: рыцари Фюрера в сияющих доспехах, благородные хранители будущего нации… Несколько рюмок коньяка и их незапятнанный панцирь теряет своё сияние.

«Очень культурно,» — прокомментировал Командир, дотянувшись до своего стакана.

«Эти долбанные кресла — как сядешь в них, так уж и встать невозможно».

Лысый Келлер тупо тряс своей головой. «Вот что это такое, попомните мои слова. Я из этого не выберусь. В этот раз занавес уж точно опустится».

«Да конечно ты выкарабкаешься», — успокаивал его Труманн.

«Спорим на ящик коньяка, что я не вернусь?»

«А кому же мне надо будет ставить коньяк, если ты не вернешься?» — потребовал ответа Труманн. «Ангелу с долбаной арфой?»

Лысик мигал непонимающе, глядя на него.

«Смотри», — говорил Труманн, произнося слова медленно и отчетливо, «если ты вернешься, то ты проиграл — это достаточно просто, не так ли? Ну хорошо, в этом случае ты мне ставишь ящик коньяка. Если же ты не вернешься, тогда ты проиграл …»

«Верно».

«Тогда я ставлю коньяк».

«Снова верно».

«Вопрос в том — кому?»

«Как это кому? Мне, конечно!»

«Но ты же мертв».

«Мертв? С чего это ты вдруг решил?»

Столик представлял из себя мешанину обезглавленных бутылок из-под шампанского, пепельниц, наполненных пивом и окурками, жестянок от маринованной селедки и разбитых стаканов. Труманн с удовольствием созерцал эту картину во время своей беседы с Келлером. Пользуясь перерывом в музыке, он поднял свою правую руку и прокричал: «Приготовиться!»

«Фокус со скатертью!» — произнес наш Стармех.

Медленно, не торопясь, Труманн начал сматывать край скатерти в рулон — для этого ему потребовалось целая минута, потому что материал укользал от его непослушных пальцев. Затем свободной рукой он подал сигнал пианисту, который тотчас же — как будто бы действо было отрепетировано — выдал очередь громовых раскатов на басовых клавишах. С сосредоточенностью штангиста Труманн занял устойчивую позицию и уцепился обоими руками за скатанную скатерть. Он уставился на свои вцепившиеся в скатерть кулаки примерно на тридцать секунд, издал неожиданный первобытный крик и мощным движением рук рванул скатерть со стола. Бутылки и тарелки посыпались на пол с мешаниной звуков, издаваемых разбивающимися, звенящими и падающими предметами.