«Я мог видеть их на мостике, как они там стояли, уставившись на нас. В вороньем гнезде был наблюдатель. Корвет». Он наклонился вперед и мягко отдал распоряжение оператору гидрофона. «Смотри, не уходят ли они». Минутой позже, все еще наклонившись в его сторону, спросил: «Ну как, шум не стал слабее?»

Германн, оператор, ответил сразу же: «Дистанция весьма постоянная, Командир».

Прочный корпус сам по себе мог выдержать изрядную пытку. Отверстия в нем — вот что было нашей Ахиллесовой пятой: клапаны вентиляции и затопления главных балластных танков, приемные и отливные патрубки насосов, клапаны приема воздуха дизелей и выхлопные заслонки, трубы охлаждающей воды, кормовые сальники гребных валов, сальники рулей и рулей глубины — и возможно множество других вещей, о которых я не знал.

Наиболее опасными глубинными бомбами были те, которые взрывались прямо под килем, где фланцы и отверстия в корпусе были наиболее многочисленны. Смертельный диапазон поражения уменьшался с ростом глубины погружения, потому что давление воды, которое угрожало целостности наших швов, в то же время уменьшало разрушительный потенциал глубинных бомб до 40–50 метров.

Неожиданно послышался кратковременный грохот, как будто кто-то бросил пригоршню щебня на корпус лодки.

«Асдик!» — пробормотал чей-то голос из глубины центрального поста. Мое мысленное зрение преобразовало это слово, звучавшее как плевок, в светящиеся неоном заглавные буквы: ASDIC.

Вторая пригоршня гравия, затем третья.

Мороз пробежал по моей спине. Anti-Submarine Detection Investigation Committee[19] — бюрократический эвфемизм, означавший смерть. Это были импульсы от детектора, которые били по нашему корпусу и производили этот звук кузнечика, достигавший в полной тишине интенсивности сирены. Импульсы посылались с интервалом примерно в десять секунд.

Мне захотелось закричать: «Выключите это!» Шуршание скрежетало по моим нервам. Мы замерли, едва дыша, хотя АСДИК нашел бы нас, даже если бы мы превратились в камень. Прием использования тишины был бесполезен против АСДИК'а, как и дрейфование с выключенными двигателями. Обычные прослушивающие устройства были топорными по сравнению с этим прибором. АСДИК не улавливал звуки, он реагировал на массу. Глубина потеряла свою силу и не могла нас больше защитить.

Меня охватило нервное напряжение. Мои руки дрожали. Я мысленно возблагодарил свою удачливую звезду, что я сидел в проеме дверной переборки, а не сидел. Осторожно я попытался сделать несколько статических физических движений: глотание, мигание, кусание, стискивание челюстей…

Оператор гидрофона пробормотал: «Становится громче».

Командир отделил себя от ствола перископа и на цыпочках подошел ближе ко мне. «Пеленг?»

«Пеленг устойчиво на два-шесть-ноль, Командир».

Четыре взрыва, быстро один за другим. Прежде чем рев и бульканье утихли, Командир сказал вполголоса: «Корвет был аккуратно выкрашен. Довольно старый корабль с сильно наклоненным полубаком, остальная часть палубы гладкая».

Меня тряхнул следующий взрыв. Плиты настила задребезжали.

«Двадцать семь, двадцать восемь», — считал мичман, имитируя отработанный безразличный тон Командира.

По палубе покатилось ведро.

«Тихо, черт побери!»

В этот раз это прозвучало так, будто бы кто-то положил гравий в жестяную банку и стал трясти ей в разные стороны, по разу в каждом направлении. На звук АСДИК’а наложилось резкое пульсирующее щебетание другого вида: вращение гребных винтов корвета. Они были отчетливо слышны. Я снова замер, как будто бы малейшее движение, малейший звук привлекли бы удары винтов ближе. Не мигая, не дыша, не меняя выражения лица, не позволяя появиться гусиной коже.

Еще пять глубинных бомб на счету у мичмана. Мое лицо оставалось замороженной маской. Командир поднял голову. Четко произнося слова, он проговорил их на фоне умирающего эха последнего взрыва: «Всем, расслабьтесь. Могло быть гораздо хуже».

Было хорошо слышать спокойствие в его голосе. Это было для моих издерганных нервов, как бальзам.

Затем мы покачнулись от единственного сокрушающего разрыва, который прозвучал так, как будто гигантская дубинка грохнулась о лист железа. Трое или четверо покачнулись.

Струйки голубого дыма висели в воздухе. И снова: БУММ! БУММ! БУММ!

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь». В это раз слова были произнесены шепотом.

Командир твердо произнес: «Не обращайте внимания на шум — несколько взрывов еще никогда никому не повредили». Затем он снова занялся расчетами курса. Наступило гробовое молчание. Через некоторое время он пробормотал: «Куда они сейчас направляются?»

«Два-шесть-ноль, Командир, шум усиливается».

Командир поднял голову. Он принял решение. «Руль на правый борт», — приказал он, затем: «Оператор гидрофона, мы поворачиваем направо».

Надо было передать в корму разводной ключ. Я торопливо схватил его и передал дальше. Было просто счастьем хоть что-то сделать — все равно что. Повернуть маховик, потянуть рычаг, запустить насос…

Германн далеко высунулся в проход. Его глаза были открыты, но он ничего не видел. Сейчас он был нашим единственным связующим звеном с внешним миром. Его сосредоточенный и пустой взгляд делал его похожим на медиума.

«Шум винтов на пеленге два-три-ноль, два-два-пять, шум усиливается».

«Выключить всё ненужное освещение», — приказал Командир. «Бог знает, сколько еще времени нам придется пользоваться аккумуляторами».

Снова Германн: «Сейчас пеленг два-один-ноль, быстро приближается — возможно, атакует». Возбуждение подпортило его стиль речи.

Тянулись секунды, одна за другой. Ничего. Никто не пошевелился.

«Будем надеяться, что они не позовут своих друзей». Командир выразил словами то, что уже давно терзало мои мысли: тральщики, противолодочные корабли, вся их многочисленная сила…

Капитан, который вел нас в глубинах моря, не был новичком, и все же мы были беззащитными, несмотря на наличие пяти торпед в наших торпедных аппаратах. Мы не могли всплыть на поверхность. Мы не могли атаковать из того места, где скрывались, не могли наброситься на врага. У нас даже не было грозной уверенности в себе, которая появляется от простого ощущения оружия в своих руках. Мы не могли открыто выйти на поединок. Мы могли лишь только скрываться, погружаться глубже. Кстати, на какой мы сейчас глубине? Стрелка глубиномера стояла на отметке 140 метров. Максимальная рекомендованная глубина погружения: 90 метров.

Десять минут без каких-либо признаков активности, затем еще одна пригоршня гравия ударила по нам. По лицу Германна я мог понять, что к нам направлялись новые глубинные бомбы. Он стянул свои наушники и беззвучно стал отсчитывать секунды между их сбросом и взрывом.

Первая бомба взорвалась так близко к нам, что грохот отозвался в моем хребте. Я увидел, что мичман открывает и закрывает рот, но ничего не услышал. Мне показалось, что я оглох, пока не услышал голос Командира. Он приказал увеличить скорость. Затем он возвысил голос над сумятицей: «Так держать. Мы все делаем правильно, парни. Продолжайте заниматься каждый своим добрым делом и…»

Он замолчал на полуслове. Снова наступило молчание, звенящая тишина, напряженная, как тетива. Единственными звуками были случайное плюхание и журчание воды в льялах.

«Поднимите немного нос». Приказ Стармеха, хотя и был отдан шепотом, прозвучал оглушительно громко в полной тишине. Мы снова шли самым малым ходом. Льяльная вода скатилась в корму. Я рассеянно удивлялся, откуда её так много.

«С тридцать восьмой по сорок первую», — доложил мичман.

Для моих ушей, которые все еще звенели от грома разрывов глубинных бомб, наступившая тишина была как огромная акустическая бездна, черная и бездонная.

Лишь только для того, чтобы нарушить её жуткость, Командир прошептал: «Трудно сказать, удерживают ли они ещё с нами контакт». В следующее мгновение новые взрывы потрясли глубины. Это был прямой ответ.