Ну хорошо, подумал я, не хочешь говорить — не надо.

Хотя улучшение погоды позволило нам держать верхний люк открытым, кубрик старшин ужасно вонял заплесневелым хлебом, гниющими лимонами и сосисками, испарениями масла из машинного отделения, мокрыми штормовками, резиновыми сапогами, матросским потом и запущенными гениталиями.

Распахнулась дверь в переборке, и миазмы дизельных паров ворвались в отсек вместе со сменившейся машинной вахтой. Проклятия и ругательства, стук дверей рундуков. Френссен неожиданно разразился будто бы пьяной песней. Слова, как обычно, были непристойными.

«Господи, пивка бы сейчас выпить!»

«Чудненького и холодного, с доброй белой шапкой пены сверху. Выстроить с полдюжины и высосать их одну за другой. Хлюп-хлюп!»

«Заткнись, а то меня жажда начнет мучить».

«А я бы не отказался от кальвадоса или джина, вы только представьте себе это. Боже, какие фантастические напитки с джином смешивали раньше на старой «Карибии» — Белая Леди, Коллинс. Не могу вспомнить их все — но среди них нельзя было выбрать лучшее, так все были хороши».

«Я сказал, заткнись!»

Неясный звук, за которым последовал сильный удар и снова проклятия. Должно быть, один из старшин швырнул книжку. Я перевернулся и стал думать о возлияниях. Я никогда сознательно не напивался. А теперь было бы самое время попробовать, если бы мы не находились в плавучем доме для трезвенников. Ни капли алкоголя на борту, не считая полбутылки пива на нос, которые оставались после нашей выходки со свининой в капусте. Была еще бутылка бренди, но Командир держал её под замком в своем рундуке для медицинских целей.

Двигатели работали на малом ходу, чтобы экономить топливо. Они издавали отрывистые звуки. Почти можно было различить отдельные такты работы: всасывание, сжатие, рабочий ход, выпуск. Большинство времени мы шли только на одной машине. Другая отдыхала до тех пор, когда наставала её очередь быть подключенной к гребному валу и питаться драгоценным дизельным топливом из расходного танка.

Стармех беспокоился о своих машинах. Вся эта работа на малых ходах была вредной для них — и для него тоже. Агонизирующая пульсация дизелей вызывала у него боль в почках.

То, что дальше к северу другие подлодки курсировали туда-сюда таким же образом — для нас знать это было небольшим утешением.

Карта выглядела как плохая шутка: изогнутый лабиринт линий без какого-либо явного смысла или причины.

Носовая волна уменьшилась до слабого журчания. Плавающее дерево тянулось мимо нас со скоростью черепахи, как будто для того, чтобы подчеркнуть медлительность нашего путешествия по воде.

«Мы вполне могли бы потушить топки и бросить якорь», — сказал второй помощник, излучая глубокомыслие.

Команда была в угнетенном состоянии. Повсюду меланхолические лица, как будто бы возвратиться без победного вымпела стало бы вершиной позора, бесчестьем неискупимым.

Атмосфера в кубрике старшин стала более обидчивой. Люди стали быстрее обижаться и отвечали на обиду резче. Некоторые из них поникли, как будто бы жизнь нанесла им оскорбление, от которого им уже никогда не оправиться.

Командир не скрывал своего черного настроения. Он зарычал на рулевого за то, что тот стал «выписывать свое имя на поверхности моря», хотя сочетание малого хода и волнения делало задачу удержания лодки на курсе поистине трудной.

«Непотребная трата времени!» — ворчал Стармех.

Командир покачал головой. «Не совсем так. Простой факт, что их суда вынуждены ходить в конвоях достаточен для того, чтобы поразить британцев в больное место. Погруженные суда порой вынуждены очень долго болтаться в ожидании конвоя. Порты оборудованы для непрерывной работы, а вовсе не для неожиданных всплесков активности».

Он сделал паузу и насторожился. Из кают-компании донесся стук клавиш пишущей машинки.

«О Боже», — фыркнул он, «ну кто-нибудь — выкиньте эту чертову штуку за борт!»

Стармех прочистил горло. «Осмелюсь спросить, господин Командир, это — приказ?»

По крайней мере Командир снова ухмылялся.

Небо выглядело как свернувшееся молоко. Никакого намека на движение. Вода стала монохромной массой черноватой зелени.

Большие корабли по крайней мере могут предложить случайный всплеск цвета: марка на дымовой трубе, грузовая ватерлиния, раструбы вентиляторов. У нас же все было серым: серым, не смягченным никакими нюансами.

Мы сами превосходно гармонировали с нашим окружением. Наша кожа приобрела бледный и нездоровый оттенок серого. Даже рулевой, чьи щеки сияли как яблоки, когда мы уходили в поход, выглядел так, будто он пережил долгую болезнь. Хотя при этом он все еще находился в хорошем тонусе. «Эй вы там», — слышал я его рычание, «заткните свои пасти и дайте своим задницам шанс!»

Мы все созрели для кушетки психиатра, особенно старший помощник со своим педантичным поведением, со своим отворачиванием носа, со своей едва заметной, но такой снисходительной улыбочкой.

Стармех тоже проявлял признаки нервного напряжения. Нервное подергивание левого века, его гримасы, жевание щек и губ, бессмысленное складывание рта в трубочку и что хуже всего, его привычка жутко вздрагивать от любого, даже самого слабого звука.

Затем этот шумовой фетишизм Командира: почесывание бороды, посасывание трубки, этот булькающий свист как кипящий жир в его трубке, сопение и фырканье и неясное ворчание. Иногда он еще выдавал с булькающим звуком сильный плевок через щель в зубах.

Йоханн становился все больше и больше похож на Христа. Когда он зачесывал назад свой белокурый чуб и открывал высокий лоб, ему нужно было всего лишь опустить свои веки, чтобы выглядеть настоящим мучеником.

Изучать людей слишком близко было непорядочно. Некоторые из них выглядели абсолютно несчастными. Они напоминали газетные фотографии шахтеров, спасенных через несколько недель под землей. Нечего удивляться, учитывая что мы жили в подобии подземной галереи, сутулились и наклонялись как шахтеры и были постоянно при искусственном освещении. Мостик был нашим надшахтным зданием, боевая рубка — стволом нашей шахты. Штольни разбегались в нос и в корму от центрального поста к выработкам, где работали торпедисты. Их фонарики замещали безопасные светильники шахтеров.

Наш гардемарин беспокоил меня больше всего. Мое первое впечатление о нем было как о пронырливом школьнике. Притворный вид теперь исчез. Раз или два я видел его мрачно размышляющим в своей койке.

Мы узнали по радио, что подлодка Купша потопила одиночный рефрижератор водоизмещением в 9000 тонн.

«Ему чертовски повезло», — сказал по этому поводу Командир. «Такие вещи невозможно сделать без элемента везения, по крайней мере, в наше время. Это безнадежно, если только не окажешься впереди цели на её курсе. Затем ты ждешь, пока она не пересечет линию твоих торпедных аппаратов. Судно, идущее без эскорта, идет быстро. Никакого смысла пытаться преследовать с кормы — она стряхнет тебя с хвоста. Я пробовал это сделать достаточно часто, но все, чего я добивался — это бесцельная трата топлива. Мы не можем перегнать быстрое торговое судно, идущее без охранения, больше чем на пару узлов, даже на самых максимальных оборотах двигателей. Ему нужно только раз отвернуть в нужном направлении и мы навсегда упустим свой шанс».

СРЕДА, 33-й ДЕНЬ В МОРЕ. Мы получили доклад разведки в 08:00. «Конвой ожидается в квадрате GF, курсом на запад».

Склонившись над штурманским столом, Командир скептически проворчал: «Не идеально, но все-таки… С некоторой долей удачи нам может быть удастся сделать это». Новый курс, добавили ход. Больше никаких перемен.

«Когда пришло время, мы потопили парочку», — произнес второй помощник и тотчас же смутился, поняв, что его ремарка звучит слишком легкомысленно и нахально, чтобы соответствовать нашему раздраженному настроению.