Меня передернуло от ужасного значения его клише. Тотчас же меня окружили видения спасательных шлюпок, изрешеченных пулеметами, руки людей вскидываются вверх, волны окрашиваются красным, лица ошеломленных людей, в ужасе не верящих происходящему. Я вспомнил наполовину расслышанный разговор в баре «Ройяль». Мертвые ничего не рассказывают, неудача и все такое, но или мы их, или они нас…

Мои зубы невольно стучали. Что еще? Что еще должно случиться, прежде чем мы пойдем камнем на бесконечные глубины? Что-то вроде всхлипываний прокатывалось по всему моему телу. Я сжал кулаки и зубы, загоняя рыдания назад, пока нижняя половина моего лица не превратилась в болезненную маску. В этот момент появился Командир.

«Эй,» — мягко спросил он, «в чем дело?»

«Ничего,» — выдавил из себя я. «Я в порядке».

Он протянул мне кружку с яблочным соком. Я взял ее обеими руками и сделал большой глоток. «Пойду посплю,» — сказал я. «Думаю, мне лучше поспать».

«Бискай… Боже, помоги нам его пройти!» В носовом отсеке чуть было не линчевали матроса Дуфте за эти слова. Никаких призывов к Всемогущему — нельзя встряхивать стол, на котором выстроен наш карточный домик. Кто знает, какие еще недуги могут случиться с нашей развалиной? У Командира могут быть свои причины, чтобы прижиматься к берегу. «Одеть спасательное снаряжение!» — висело в воздухе невысказанным.

Вражеские самолеты были нашим главным ужасом. Если Королевские ВВС обнаружат нас теперь, то мы можем попрощаться со своими девочками — все это знали. Срочное погружение отпадало. Времена изменились. Мы теперь молились на плохую погоду, но только умеренно плохую. Настоящий шторм мог бы нас прикончить.

На следующий день наши дела выглядели еще более в мрачном свете, когда материковая земля пропала вдали и начался переход через Бискайский Залив. Каким образом мы ожидали пройти его и быть не замеченными с воздуха? Королевские ВВС держали Бискай под тщательным наблюдением. И что, если подозрения Командира имели под собой веские основания — если британские пилоты теперь имели штучку, которая делает нас видимыми в самую темную из ночей?

Какое сегодня число? Сегодня — это слово потеряло свое значение. Дневное время — это когда мы ползли в подводном положении, а ночное — когда мы шли в надводном. В настоящий момент на моих часах было 10, и гудели электромоторы. Так что сейчас было 10 часов утра.

И все-таки, какой сейчас день недели? Я напряженно старался решить эту проблему. Я чувствовал себя одурманенным. По крайней мере, одно слово обрело образ: календарь. Календарь скажет мне, какой день недели. Кроме того, рундук для карт был жестким для сидения. Кают-компания — там висел календарь!

Мои ноги шатались. Казалось, что я иду на ходулях. Встряхнись, говорил я сам себе, сделай усилие.

Гидроакустик тупо смотрел куда-то в пространство. Он выглядел как рыба-еж в аквариуме.

Я добрался до кают-компании и оперся икрами о стол. Действительно, хороший способ стоять, не без комфорта.

Боже праведный, что на календаре? 5 декабря? А остальное! Я начал отрывать листки один за другим. Долой 9-е — он пойдет в мою личную книгу всякого хлама. День, который стоит запомнить. Полоска барографа и листок из календаря: выразительные сувениры, дешевые и за полцены. 11 декабря. И этот долой. Множество грохота 12-го. Еще сувенир на память. 19-е: мы должны были уже быть на дне моря тогда. Или это было 20-го? 21-е… Вот, 22-е — сегодня. Так что сегодня понедельник. Что и требовалось доказать.

Кто-то сзади меня произнес: «Послезавтра канун рождества». Я с трудом сглотнул. Сентиментальность? Обычные рождественские эмоции? Празднество любви, отмечаемое в море на борту потрепанной подлодки? Для разнообразия… В конце концов, мы были великолепно снабжены для праздника любви. Только самое лучшее для наших парней в синей форме! Планирование непредвиденных обстоятельств в военно-морском стиле: складная рождественская елка, которая попала на борт вместе с остальными припасами… Рождество — как Командир с ним управится? Но у Командира наверняка будут более важные заботы к тому времени.

Пока он планировал направиться в Ла-Рошель. Вверх по Жиронде до Бордо было еще одним вариантом, но Бордо, хотя и южнее, не было ближе. От Ла Рошели нас отделяло 400 морских миль — 400 миль по прямой через Бискайский Залив. Это означало еще 36 часов при самых благоприятных условиях. При условии, что мы будем оставаться под водой в течение дня, конечный итог выглядел еще хуже. Нам могло потребоваться три дня и три ночи, чтобы пройти все расстояние, делая поправку на всяческие метеорологические и механические превратности.

Командира и мичмана однако терзали иные заботы. Я уловил только отрывки их размышлений: «Попасть сюда будет проблемой… понятия не имею… чертовски узкий… множество препятствий… мелкие подходы… риск наличия мин…»

Жизнь на подлодке стала очень тихой. Казалось, что все стали ходить мягко, будто прослушивающий воду враг мог уцепиться за звук неосторожного хождения.

Я смотрел на людей, проходивших через центральный пост. Они все пытались украдкой посмотреть на карту. Никто не осмеливался спросить, сколько миль оставалось до базы — это было бы знаком сдавших нервов — но одна и та же мысль была в голове у каждого: Бискай, кладбище тысяч кораблей, известный яростью своих штормов и частотой, с которой наш противник патрулировал его с воздуха…

Крихбаум вернулся к штурманскому столику и начал писать что-то на листках бумаги. Я набрался смелости и обратился к нему с вопросом:

«Сколько еще идти?»

Наш ас счисления покачал головой. Единственным его ответом было: «Гм…» Я ждал неминуемых оговорок и условий, но он на сей раз отвечал более прямо, чем обычно.

«Ну, теперь…» Я смотрел на него в профиль, пока он в конце концов не дал волю языку. «По меньшей мере шестьдесят шесть часов по моим расчетам. То есть всего шестьдесят шесть часов, включая время в подводном положении».

Некоторые не смотрели тебе прямо в лицо — они отводили глаза в сторону. Один машинист конвульсивно вздрогнул, когда я обратился к нему. У Дуфте возникло нервное подергивание левого века. В попытках контролировать его он постоянно тер глаз и перекашивал левую половину лица. К счастью для него, он не знал, насколько отталкивающе он при этом выглядел. Кругом не было зеркал.

В носовом отсеке мне рассказали, что у Арио возникли дополнительные страхи, пока мы лежали на дне моря. В его вещевом мешке в Сен-Назере была коллекция презервативов, некоторые весьма эксцентричного дизайна. Он перечислял их: «С усиленной резиновой вставкой, для щекотания клитора, чего там только не было…» Эти изобильные запасы теперь не выходили у него из головы. «Я что имею в виду, только представьте, что все это богатство будет переслано моим родственникам! Я вот что вам скажу: в следующий раз перед выходом в море я собираюсь надуть все эти долбанные штучки и проткнуть их булавкой».

Бокштигель старался успокоить его. «Нет нужды беспокоиться, приятель, Флотилия позаботится об этом. Они выкинут все грязные открытки и презервативы — все, что может не понравиться вдовам и седым матерям. Я видел, как они это делают. Офицеры по потерям знают свое дело. Прежде чем твое снаряжение попадет в мешок с личными вещами, оно станет кошерным. Поверь мне».

Бенджамин, который всегда сокрушался по убыткам, не был удовлетворен. «Что он сделает со всеми этими презервативами? Они же частная собственность, не так ли?»

«Он сделает их опись, идиот — в трех экземплярах. Затем подошьет в папки».

«Доверься ВМФ,» — сказал Швалле.

Командир перемещался из машинного отделения в носовой отсек и обратно в центральный пост, а за ним как тень следовал Стармех. Он пытался сформировать детальную картину состояния U-A, хотя не все повреждения можно было проверить визуально. Шпангоуты, например, были сильно загорожены обоудованием и арматурой.

«Мне кажется, что ее придется списать на металлолом,» — услышал я его бормотание во время одного из его обходов.