«Подпорки держат хорошо,» — услышал я.
Эта фраза заставила меня насторожиться. Дерево — посреди всей этой стали? Затем я их увидел — отрезки брусьев квадратного сечения со стороной около 12 см, расклиненные на местах как рудничные стойки. Плотницкая работа в мире стали и железа… Где только хранилось дерево? Я никогда не видел на борту каких-либо брусьев.
Источник спокойствия Йоханна был для меня загадкой. Быть может, он просто забыл о наших ограниченных запасах кислорода и о столбе воды в 280 метров над нами? Командир заглядывал повсюду. Он опустился на колени и оперся на руки, чтобы лучше увидеть моряков, усердно трудившихся под палубой как перекрученные факиры. Хотя он едва ли произнес хоть слово, лишь мычал и произносил свое обычное протяжное «Ну, как?», но замасленные троглодиты с уважением, как на чудотворца. Их вера в его способности вызволить нас казалась безграничной.
Медленными, размеренными движениями Командир пробрался в корму через разбросанные детали механизмов.
В дальнем конце двигателя правого борта двое или трое склонились над фундаментными плитами, нарезая большие куски уплотнительной набивки.
«Как идут дела?» — спросил Командир вполголоса. Его голос звучал с теплотой, обычно приберегаемой для вопросов о жене и семье.
Стал виден Стармех в рамке между телом Командира и его согнутой рукой. «Деформировано несколько шпангоутов,» — услышал я его шепот. «Существенное смещение через эту секцию…»
Фонарик освещал его лицо. Усталость нарисовала зеленоватые полукружья под его лихорадочно блестевшими глазами. Морщины на его лице углубились, за ночь состарив его на десять лет.
Я мог видеть только резко освещенное лицо Стармеха, но не его тело. Я вздрогнул, когда мертвенно-бледная обрамленная бородкой голова Олоферна заговорила снова. «Трубы охлаждающей воды … весьма плохое состояние … требуется пайка … двигатель правого борта … возможно, полный отказ … текущий ремонт невозможен … во всем остальном порядок … сущая правда … валы …»
Я понял, что нечто возможно выправить только кувалдой. Командир и Стармех согласились, что работа кувалдой была невозможна — шум!
И снова голос. «По крайней мере, это в порядке, благодарении Господу… это сработает, наверняка… проклятый кавардак… еще больше работы для вахты…»
«Все идет прекрасно, Стармех,» — прорычал Командир. «Мы справимся». Он обратился ко мне театральным шепотом: «Чертовски хорошо знают свое дело наши машинисты!»
Запачканный отсек гребных электродвигателей представлял собой столь же удручающее зрелище, как и машинное отделение. Исчезла наша аккуратная и стерильная силовая станция, у которой все движущиеся части были скрыты стальными панелями. Смотровые лючки и плиты настила были сняты, открывая внутренности станции. Она тоже была усеяна грязными кусками ветоши, деревянными брусьями, инструментом, клиньями, кабелями, переносными лампами и извилистыми проводами. Под палубой все еще плескалась вода. В этом зрелище было что-то непристойное, нечто с привкусом изнасилования и осквернения. Старшина-электрик Радемахер лежал лицом вниз. Вены на его шее вздулись от усилий при затяжке гаечным ключом каких-то внушительных болтов.
Радемахер услышал нас и начал вставать, но Командир положил руку на его плечо и мягко удержал его, затем кивнул и сдвинул свою фуражку на затылок. Радемахер ухмыльнулся.
Я увидел боковым зрением часы. Полдень. Должно быть я все-таки задремывал время от времени. Прочный однако механизм у этих часов, выдержали же взрывы. Мои глаза загорелись при виде пустой бутылки. Где я могу найти что-нибудь попить? Сколько времени прошло с нашей последней чашки кофе? Я не был голоден — пустой внутри, это верно. Но не голоден. Только адская жажда.
Там стояла еще одна бутылка, наполовину полная, но я не мог украсть у Радемахера его яблочный сок.
Командир стоял тут же, прямой как шомпол, задумчиво глядя на заднюю крышку кормового торпедного аппарата. В конце концов, вспомнив о моем присутствии, он повернулся и пробормотал: «Пойдем». Я напрягся для еще одного трудоемкого карабканья через владения несчастных, повторного распределения утешения для тех, кто в нем нуждался, но в этот раз Командир не задерживался. Несколько коротких кивков и мы были обратно на камбузе.
Апельсины! Ну конечно же, мы же взяли апельсины с «Везера». В носовом отсеке стояли два ящика спелых апельсинов. Декабрь был лучшим месяцем для апельсинов. Я почувствовал, как у меня во рту собирается слюна, пробиваясь через пленку образовавшейся там слизи. Она была плотной и желатинообразной, и мои слюнные железы с ней не могли справиться, но апельсин должен промыть ее.
Кают-компания мичманов казалась пустой. Главные старшины машинного отделения были в корме, а мичман был в центральном посту, когда я последний раз видел его. Я мельком подумал — а где же боцман?
Я открыл дверь в носовой отсек так тихо, как только мог. Обычное приглушенное освещение исходило от единственной слабой лампочки. Мне потребовалась добрая минута, чтобы рассмотреть всю сцену при ее слабосильном свете. Спящие моряки занимали все койки и гамаки. Распростершись на деревянном настиле почти до переборки, череда фигур лежала обнявшись, как бродяги в поисках тепла.
Я никогда не видел одновременно столько людей, набившихся в носовой отсек. Они включали в себя матросов, которые в это время должны были стоять вахты, так и те, которые уже не стояли — двойной состав.
Луч моего фонарика пробежался по палубе. Она выглядела как поле боя — хуже, как последствия газовой атаки. Люди лежали здесь в полутьме так, будто они упали в агонии, как будто их противогазы оказались неэффективными против нового смертельного продукта. Было обнадеживающе слышать их тяжелое дыхаие и приглушенные храпы.
Я сомневался, что кто-нибудь заметил бы, если вдруг Стармех перестанет обогащать воздух кислородом. Люди будут дремать столь же мирно, умирать во сне с зажатыми загубниками и регенеративными патронами на животах. Эпитафия: «Они вылежали свой путь в бессмертие, клюя носом Фюреру и Отечеству…»
Среди спящих двигалась согнутая фигура — Хакер, помощник торпедиста: его работой было бодрствовать и следить за тем, чтобы никто не выронил во сне загубник. Он аккуратно переступал через лежавших, как будто бы высматривая кого-то в особенности.
Я сделал пробный шаг. На палубе не было свободного места, куда можно было бы поставить ногу — я вынужден был втискивать ее между двух тел. Я выискивал расщелины и вставлял туда носок ботинка как клин, стараясь не запутаться в воздушных трубках.
Я знал, что апельсины должны были лежать в носу рядом с торпедными аппаратами. Ощупью я определил ящик, затем фрукты внутри. Взвесил апельсин на руке: он был толстый и тяжелый. Я глубоко сглотнул слюну, не в силах больше ждать. Прямо на месте, по колено среди человеческих тел, рук и ног, я снял свой загубник и впился зубами в кожуру. Мои зубы со второго раза наткнулись на сок. Шумно сопя, я всасывал его нектар. Часть сока стекала из уголков рта и капала на спящих у моих ног. О, блаженство и бальзам! Мне следовало вспомнить об апельсинах давным-давно.
Что-то пошевелилось у моей левой ноги. На моей икре сомкнулись пальцы. Я отпрянул, будто меня схватил осьминог. В слабом свете я не мог видеть, кто это был. Ко мне приближалось чье-то лицо, устрашающая маска лемура. Человек просто испугал меня, неожиданно появившись из мрака. Я все еще не мог узнать — кто это был. Швалле, или же это был Дуфте? Я пробормотал: «Чертовски вкусные эти апельсины!», но он не ответил, а просто отступил обратно в преисподнюю.
Хакер, все еще порхая с места на место, подошел ко мне. Он вытащил свой загубник. Луч моего фонарика сверкнул на нитках слюны, соединявших его с губами. Он мигнул от неожиданно яркого света.
«Извини, торпедист».
«Я ищу кока».
Я указал на темный угол возле переборки. «Кажется, я видел его вон там».
Хакер пробрался через два лежащих навзничь тела и склонился над коком. «Эй, Катер,» — произнес он тихо, «вставай и покажи класс. Парни в корме не прочь чем-нибудь промочить свои свистки».
