Наш хозяин осведомился, не желает ли Старик помыться.

«Спасибо, пожалуй, не надо».

Подошел стюард и сообщил нам, что в салоне накрыт стол.

«В таком случае», — произнес Старик, «воспользуемся предоставленной возможностью». Он направился следом за коллегой капитаном.

Я глянул на свои часы: 02:30. Пора улизнуть и найти гардемарина. Он сунул мне письмо в руку как вор-карманник, передающий нечто своему сообщнику.

Тем временем Номер Первый и Стармех сменили Номера Второго и второго механика. Похоже, что раньше 05:00 мы не уйдем. Несмотря на страстное желание растянуться на койке и заснуть, я вынужден был вернуться в салон.

Штатские теперь перешли в общительное компанейское настроение. Старик был вынужден улыбаться и стойко переносить, когда более высокий из них двоих хлопал его по спине и цветисто прощался с ним.

«Фюрер будет гордиться вами, Командир. Удачи вам и хорошей охоты!»

Я чуть не провалился сквозь палубу от смущения.

Время шло. К счастью, нам не нужно было снова карабкаться по штормтрапу. Задержав капитана «Везера», когда он вел нас вниз по внутреннему трапу, я ухитрился отделить его от остальных, приотставших позади нас. Не нужно было говорить много слов. С небольшим колебанием он взял письмо и пообещал отправить его.

Между нашим мостиком и нижней палубой была установлена сходня. Снова на борту лодки! Что-то вроде чувства привязанности всколыхнулось внутри меня. Я положил обе ладони на сырой металл обноса мостика. Едва заметно он начал дрожать: запустили наши электромоторы.

Командир быстро уводил нас. Машущие руками фигуры на «Везере» вскоре потерялись из вида.

Левый бортовой огонь каботажного судна появился неожиданно и совсем близко. Командир потребовал сигнальный фонарь. Я подивился — что было у него на уме.

Он взял фонарь и просигналил: «Как название судна?» Фонарь на каботажнике начал мигать.

«С-а-н-т-а-К-р-у-з-Б-у-э-н-в-и-а-ж», — прочел Командир по буквам. Затем он просигналил: «G-r-a-c-i-a-s».[38]

«Вот что значит — знать языки», — вздохнул он. «Они уже увидели нас — должны были увидеть. Возможно, они подумают, что мы подлодка благовоспитанных англичан, или что-то вроде того. Неплохо сработано, а?»

Мы шли курсом один-семь-ноль. Почти точно на юг.

Вливание в лодку крови в Виго подняло команде настроение, если судить по разговорам старшин.

«Все это прекрасно, но они могли бы организовать нам девиц».

«Мог бы мне и не говорить этого — уж я бы быстренько управился. Говорят, что испанские девки — горячие!»

«Ты чего ухмыляешься?»

«А я как раз думаю — что было бы, если бы мы пришвартовались не к тому судну».

«Они были чертовски польщены, когда мы наносили им визит. Старик в этом свитере — никогда такого не видал…»

Тревога, охватившая лодку после получения радиограммы с приказом следовать в сторону Гибралтара и заставившая было притихнуть старшин, исчезла. Было такое впечатление, что они всегда жаждали похода на Средиземное море — для разнообразия.

Френссен сослался на брата, который служил в Иностранном Легионе. Он нарисовал пейзаж пустыни с финиковыми пальмами и оазисами, миражами, глиняными фортами и роскошно устроенными борделями с тысячами обитательниц. Мальчики тоже есть, имейте в виду. Для каждого что-нибудь особенное».

Пилгрим сменил тему. «Я знал птичку, у которой была страсть к брюкам с молнией. Просто не могла удержать свои руки, даже в трамвае. Вот так она и стояла, прижавшись бедром к твоей ширинке, расстегивая и застегивая ее как маньяк. Она чуть не обрезала мне мою штуковину…»

«И что ты сделал при этом?» — спросил Френссен.

«Что я сделал? Да ничего. Тебе, может быть, и понравилось бы это в трамвае — а мне нет».

«Я могу получать удовольствие от этого где угодно».

«Да ты как чертова горилла, вот ты кто. Никакой утонченности вкуса».

Викманн мечтательно произнес: «Нет ничего лучше славной спокойной послеполуденной палочки. Немного музыки, пару рюмок — ничего с этим не сравнится. Вы можете продолжать свои минутные перепихивания…»

На меня нахлынули воспоминания. Медлительные занятия любовью дождливым днем, не отвечая на звонки в дверь; полузадернутые шторы, в квартире нет никого, кроме кошки и нас, двоих беглецов из мира повседневности, зависших в безвременном забвении.

«Надо мозгами шевелить», — рассказывал Френссен. «Мне однажды пришлось заниматься этим делом на склоне холма. Трудная работенка, скажу я вам, трахаться по направлению к вершине. Потом я сообразил и повернул ее на сто восемьдесят градусов».

Френссен проиллюстрировал обеими руками, как он переворачивает девицу. Выглядело это так, будто он мебель двигает.

Цайтлер смел со стола воображаемый мусор решительным движением руки. Глаза всех повернулись в его сторону.

Он для эффектности сделал паузу и затем объявил, что сам предпочитает позицию на спине. «Почему? Тебе приходится меньше потеть, а для нее больше удовольствия — подпрыгивать вверх-вниз на добром жеребце. То рысью, то галопом… То, что надо!»

Вкладом Айзенберга был его рассказ о последнем рождественском отпуске. «Это был бал служанок в Свинемюнде — у меня там родственники. Чертовский холод стоял, и ветер был почти штормовой. Мой товарищ сумел закадрить одну из служанок и оттянул ее у дерева в парке».

Старшина центрального поста печально покачал головой. «Мне пришлось стоять там, притопывая ногами от холода, пока он не получил, что хотел — дело в том, что он подвозил меня на машине. Иногда немного трудновато быть женатым…».

Я ожидал взрыва насмешек, но ничего подобного не произошло. Позже я нечаянно услышал разговор шепотом между двумя койками.

«Ты как, волнуешься?»

«С чего бы это я стал волноваться? Какая разница, куда они нас посылают, не так ли?»

«Да ладно тебе, признайся хотя бы сам себе. Ты думаешь, я ни о чем не догадываюсь, когда ты бродишь тут как шлюха в трансе? Тебе этого не светит на это Рождество, приятель, но ты не беспокойся — твоя подружка не останется внакладе. Она прехорошенькая. Ее киска паутиной не зарастет».

На следующий день настроение в кубрике старшин стало унылым. Цайтлер и Френссен попробовали было запустить несколько витиеватых замечаний, но тщетно. Перепалка между койками стихла, и даже Дориан погрузился в свои мысли. Все осознали трудности, которые ожидали нас впереди.

Командир выждал до обеда, чтобы озвучить свои соображения — как проникнуть через Гибралтарский пролив. Он сделал это в своей обычной выматывающей душу манере. Как будто он в первый раз собирал в кучку свои мысли по этому вопросу — будто бы он не провел уже долгие часы в размышлениях и разработке плана, исправляя его, взвешивая и оценивая шансы за и против.

«Мы войдем под покровом темноты — подойдем в надводном положении насколько возможно ближе. Наверняка будет много посудин, от которых придется отворачивать».

Посудины — это значит эсминцы и патрульные катера, добавил я втихую.

«Затем мы просто погрузимся и продрейфуем через пролив».

Я удержался от восклицания и постарался выглядеть так, будто все понял. Продрейфовать — ну разумеется, это ведь самый новый способ.

Командир смотрел куда-то в пространство. Его молчание означало, что он исчерпал свои запасы информации.

Дрейф… Не самый привлекательный из терминов, подумал я. Само звучание этого слова производило в моем желудке сосущее ощущение, но кто я такой, чтобы оспаривать постановление Дельфийского Оракула?

Второй помощник, чье владение выражением лица было менее эффективным, чем у меня, моргнул несколько раз, как будто на него напал нервный тик. Казалось, он задает вопрос Командиру своими ресницами.

Командир же просто откинулся назад и две-три минуты изучал подволок.

«Дело в том, что в проливе есть два течения — поверхностное течение, которое направлено из Атлантического океана в Средиземное море, и глубинное противотечение, которое идет в обратном направлении». Он выпятил нижнюю губу и сидел так, уставившись в стол. «Довольно сильное течение», — добавил он. Слова были брошены нам, как кость, которую мы должны были теперь грызть.