Виктория сама не поняла, как добралась до лестницы — голова закружилась, ноги стали ватными. Вика села на холодные ступеньки и только заметила, что забыла обуться, забыла одеть шлафорк. В одной кисейной рубашке на сквозняке галереи. «Что-то часто ты стала раздетой по холоду бегать», — услышала Вика бабушкин голос. Но откуда в левом крыле Зимнего дворца могла оказаться её бабушка? Виктория решила потом разобраться с бабушкой, а сейчас надо бегом к Анне Леопольдовне, пусть поднимает караульных. Как ни старалась потом Вика восстановить события той ночи, память предлагала какие-то отдельные кадры, никак не складывающиеся в целый фильм. Вот она бежит босиком по холодным каменным ступеням; вот стоит в проеме распахнутых дверей покоев Анны Леопольдовны; вот её отстранил широкоплечий гвардеец… Один кадр особенно ярок: цесаревна Елизавета Петровна с нежностью поднимает на руки Ивана Антоновича, а малыш изумленно смотрит на гвардейцев, окруживших его кроватку, и радостно улыбается незнакомым людям. «Бедное дитя! Ты ни в чем не виноват; виноваты родители твои», — Елизавета Петровна, счастливо улыбаясь, прижимает мальчика к груди и уносит его из спальни. Вика смутно помнит, как Анну Леопольдовну и принца Антона уводили гвардейцы. Чета Брауншвейгов не возмущалась и ничего не спрашивала, «Вы чего молчите! Вы что, думаете это программу «Розыгрыш» снимают!» — закричала Вика, но Анна Леопольдовна только удивленно вскинула брови: «Виктория, зачем Вы поднялись? Сейчас же ложитесь в постель. Всё устроится».

Виктория не помнила, как вернулась к себе, легла и моментально провалилась в сон. Проспала она сутки и, проснувшись, почувствовала себя здоровой, голова была ясной, а события прошлой ночи казались горячечным бредом. Но когда, не обнаружив никого ни рядом, ни за дверью, Вика побрела по дворцу, то первый же встреченный дежурный офицер объяснил, что теперь царствует Елизавета Петровна. Виктория с изумлением узнала о том, как, подняв роту Преображенского полка, Елизавета вошла во дворец, как арестовали Анну Леопольдовну, а её мужу Антону Ульриху не позволили даже одеться и полуголого отвели вниз, к саням: без мундира и штанов не очень-то покомандуешь, будь ты хоть генералиссимус. Виктория растеряно слушала, как всевластных Головкина, Остермана и Миниха отправили в Петропавловскую крепость, как провели присягу на верность императрице Елизавете.

— Вот не надоедает: то одним на верность присягают, то другим, — заметила Виктория, но после этих слов её собеседник тут же прекратил разговор и убежал «по делам».

Побродив по дворцу, Виктория вернулась в свою коморку. Если она перестала бредить и Анна Леопольдовна действительно арестована, значит, теперь её, Викторию Чучухину, от Слеповрана защитить будет некому. Вероятно, позавчера черный кот разбил зеркало пустым ведром. Не успела Вика решить, что ей делать в новых обстоятельствах, как её вызвали к Елизавете Петровне.

Цесаревна, а теперь уже императрица, сидела в бывшей спальне Анны Иоанновны. Елизавета была воодушевлена успехом последних дней и буквально излучала ликование. Она не ожидала, что так легко, без единого выстрела, власть упадёт ей в руки.

— Ну, проходи, чего в дверях жмёшься, — лучезарно улыбнулась Елизавета Петровна. — Ты, коли, завтрашний день видишь, говорила своей Ляпольдовне, что придётся ей корону вернуть?

— Я ничего такого не видела, — честно призналась Виктория и уточнила: — А почему вернуть? Она же её у Вас не брала.

По резко помрачневшему взгляду новоявленной императрицы Вика поняла, что ляпнула, как всегда, не подумав, страшную крамолу.

— Ты язык-то попридержи! — нахмурилась Елизавета. — Мне корона по законному праву, по близости крови к самодержавным родителям принадлежит. Рассказывай, чего видишь про наше правление.

— Всё хорошо сложится, — автоматически, не задумываясь над словами, объявила Виктория, за прошедший год она привыкла произносить эту фразу, — Будет так, как должно быть.

— Ты поясни, что видишь.

— Без комментариев.

— Яснее говори, — ледяным голосом произнесла Елизавета. — Ежели я буду коронована, что станется со мною далее?

— Если бы у бабушки был мотоцикл, она была бы байкером, — Вика не хотела это произносить, но фраза, пугая дерзостью, как-то сама собой сорвалось с языка.

Однако Елизавета не рассердилась, а лишь повторила:

— Ты яснее говори.

— Да не вижу я ничего, — в отчаянье произнесла Виктория. — Мне бы поспать.

Трое суток, проведённых в горячечном бреду, напомнили о себе: кружилась голова, дрожали ноги.

— Вижу, что болеешь, — кивнула Елизавета. — Ступай, после поговорим.

Виктория побрела к себе, хотелось есть и спать. Похоже, что она в непонятном качестве перейдёт к новому двору, едва ли её оставят в статусе камер-фрейлины и жалованье наверняка сократят. Здесь её Слеповран и заполучит, чтобы свои угрозы в жизнь воплотить. Бежать надо, только вот куда?

Раздумья Виктории были недолги. На следующий день огласили манифест об «особливой природной милости» Елизаветы: свергнутый младенец-император с семейством высылался из России на родину своего отца. Едва прослышав про манифест, Вика поняла, что надо срочно искать Мальцева. Но только она вспомнила о своем верном друге, адъютант лейб-гвардии Измайловского сам постучал в дверь Викиной комнатки.

— Как чувствуете себя, Виктория Робертовна. Вы бледны очень. Я Вам варенья малинового принёс, чтоб с чаем пили.

— Спасибо, Сергей Афанасиевич! Малиновое варенье — это именно то, что мне теперь необходимо. А ещё мне надо к Анне Леопольдовне попасть. Вы знаете, как её найти?

— Их во дворце Елизаветы Петровны на Марсовом поле держат, — понизил голос Мальцев. — Токмо к ним никого не допускают. Манифест вышел, что их за границу отправят.

— Мне с ними поехать надо!

— Зачем это? Неведомо, что на чужбине ждёт.

— Зато я знаю, что меня ждёт здесь. Как мне к Анне Леопольдовне попасть?

— Их под стражей держат. Это только Елизавета Петровна распорядиться может. Не надо Вам туда. Поверьте мне, Виктория Робертовна, это история хорошим не закончится.

— Любите Вы негативить. Сейчас пойду к Елизавете, пусть меня тоже командирует с Анной Леопольдовной.

— Это плохая затея, — Мальцев осуждающе покачал головой.

— Это прекрасная затея! Адекватность как схема жизни уже не работает.

Мальцев стал что-то объяснять, но Виктория его уже не слушала, она торопилась к Елизавете, сообщить, что на неё нашло прозрение: если она не уедет с Брауншвейгским семейством, императрицу ждут большие неприятности. При всем безумии этого заявления Вика была уверена, что ей поверят. Елизавета была занята обрушившимися на неё вопросами правления, поэтому вникать в пророчество Виктории не стала, благосклонно кивнула: «Езжай!» и погрузилась в принесённые ей бумаги. Императрица ничего не могла в них разобрать, но с первых же дней показать равнодушие к делам государственным посчитала неприличным.

Когда Виктория появилась перед Анной Леопольдовной, та бросилась к ней с объятиями.

— Я боялась, что мы уже никогда не увидимся, — голос свергнутой правительницы дрожал.

Даже Юлианна заулыбалась:

— Хорошо, Виктория, что Вы поедете с нами.

Вика удивилась: про её якобы «дар» словно позабыли, не попросили рассказать, что их ждёт впереди, впрочем, чего спрашивать? И так всё понятно.

Из дворца привезли вещи, чтобы отобрать нужное в дороге. В распоряжение опальному семейству Елизавета отдала своих слуг.

— Не надо их к сбору вещей допускать: ещё наркотики подбросят или ещё какой беспредел устроят, — тут же посоветовала Вика.

Мысль про наркотики никто не понял, но Анна Леопольдовна распорядилась, чтобы прислуга Елизаветы Петровны вещей не касалась.

Той же ночью арестованную семью посадили в закрытые возки и повезли в Ригу, чтобы далее, как было обещано в манифесте, отправить её в немецкое «отечество». Начальнику конвоя генерал-полицмейстеру Салтыкову были вручены три инструкции. Первая, публично зачитанная, требовала как можно быстрее доставить семью императора Иоанна через Ригу в курляндскую Митаву, оказывая «их светлостям должное почтение, респект и учтивость» и обеспечивая в пути «всякое довольство». Вторая инструкция вслух не зачитывалась, в ней говорилось, что следует объезжать крупные города или проезжать через них ночью, не останавливаясь; а все письма, написанные изгнанниками «отбирая, присылать в Кабинет, однако так осторожно поступать, чтоб они признать не могли». Третья инструкция «секретнейшая», предписывала «ради некоторых обстоятельств» везти арестантов, наоборот, как можно медленнее, а в Риге держать их под строжайшим караулом до получения дальнейших указаний о выезде в Митаву.