Виктория с трудом открыла глаза и изумилась: как было хорошо вокруг! Тело казалось чужим, голова налита горячим свинцом, во рту сухость, но всё равно было хорошо. Неземным покоем веяло от мягкой зелёной травы, старых яблонь, подстриженных кустов. Щебетали птицы, жужжали пчёлы, витал сладкий цветочный запах, и Виктория поняла, что попала в рай. Душа почему-то не рассталась с бренным телом, а захватила его с собой на небеса. Оттого-то так плохо ему, грешному, и так хорошо мятежной душе.

Виктория не понимала, сколько времени лежит, любуясь похожими на диковинных зверей облаками. Боль понемногу улеглась. Тошнота отступила. Вика попыталась сесть — голова закружилась, захотелось снова упасть в траву, но тут появились они. По окаймленной подстриженными кустами шиповника дорожке шли двое: маленький тщедушный старичок и высокий молодой мужчина. Судя по одежде, не ангелы. Вероятно, такие же, как и Виктория, праведники. Впрочем, какая же Виктория праведница? Может, её по ошибке распределили в рай, а уточнят факты биографии и вышвырнут отсюда. Скорее всего, эти двое уже идут её вышвыривать. Наверное, это были старожилы рая, во всяком случае, несколько сотен лет здесь гуляли. Одежда из исторического кинофильма — длинные камзолы, штаны до колен, только напудренных париков недостает.

Праведники увидели Викторию и, недоуменно переглянувшись, остановились. До Виктории дошло, что от неё ждут объяснений, она с трудом села и заговорила, не узнавая собственного охрипшего голоса:

— Виктория Чучухина, двадцать семь лет, отравилась из-за несчастной любви.

Двое по-прежнему молчали. Виктория почувствовала неловкость и на всякий случай добавила:

— Образование высшее, не замужем, не судима, постоянная московская регистрация.

— Не надобно тут нам действо представлять. И почему в дезабилье? Где Ваша одежда? — заговорил высокий, медленно и как-то излишне правильно выговаривая слова.

Одежда была на Виктории — платье-стрейч (первый раз и надела на день рождения) — всё со вкусом, всё по фигуре, что надо облегает, что надо открывает.

— Сперва укройте непотребство своё, а потом уже расскажите, кто подослал и зачем. Верно знаете: я шутить не люблю, — молодой мужчина говорил злые слова, а карие глаза так и поедали Викторию. Впрочем, маленький старичок и вовсе обомлел, с отвисшей челюстью разглядывая Викины разбитые коленки.

— Так мне другой одежды здесь пока ещё не выдали, — Виктория поняла, что нарушила дресс-код. — Скажите, а вам это уже тут дали?

Вика кивнула на их киношный прикид, и голова тут же отозвалась резкой болью в висках. Высокий уже не смотрел на Викторию, злобно прищурясь, он выговаривал старику:

— Так вот Вы почему сегодня приехали, Платон Дмитриевич. Уж больно мудреные партии выстраиваете в столице, ну, да и мы в Москве тоже кое-чего смыслим.

— О чём Вы, любезнейший Роман Матвеевич? Позвольте, я к Вашей грации отношения имею столько же, сколько к строительству египетских пирамид.

— Полноте, Платон Дмитриевич, прогадали, просчитались вы с Апраксиным.

Они произносили непонятные Виктории слова, да она и не пыталась разобрать, о чём они говорят — просто рассматривала удивительных обитателей райского сада. Молодой был очень красив, даже театральный наряд его не портил, наоборот, делал похожим сразу и на Даниила Козловского, и на Константина Крюкова, и ещё на одного зеленоглазого голливудского актёра, но сейчас Виктория никак не могла вспомнить его имя. Ну, а старикан как старикан, смешной, но это только из-за бантиков, а переодеть — нормальный пенсионер. Между тем забавный старичок снял висевшую у него на руке темно-зелёную тряпицу и с ухмылкой протянул Виктории:

— Прикройте свои прелести.

Молодой иронично скривил рот, пожав широкими плечами. У Виктории аж дух захватило: до чего красив! Она развернула странную одёжку — грязно-зеленого цвета накидку с завязками, но спорить не стала, накинула на плечи.

— Плащ-то Ваш прямо в пору пришелся. А я голову ломал, чего это Вы, Платон Дмитрич, с собой его взяли по такой погоде.

— Вы бы, Роман Матвеевич, у своих сторожей выяснили, каким ветром сиё к Вам на двор занесло. Мне вот весьма любопытно, — заулыбался старичок.

Виктория ничего не понимала: это было похоже не на рай, а на бред какой-то. Она пошла следом за праведниками, а со всех сторон на них смотрели неопрятные люди в бесформенных серых одеждах, какая-то рыжеволосая девушка в полотняном балахоне несла деревянный таз, но, увидев Викторию, замерла с раскрытым ртом, словно увидела чудо. Это из-за стариковского плаща, поняла Виктория, впрочем, у них наряды не лучше, чтобы так пялиться.

В доме, куда они зашли, пахло земляникой, полевыми цветами и ещё чем-то очень уютным, знакомым из дачного детства. Антикварная мебель, половички, картины в золочёных рамах — словом, кинодекорация. И тут началось вовсе непонятное. Молодой грозил старику, орал на Викторию, обещал ей какие-то пыточные-подноготные, ежели она не прекратит свои диссимюлации, и ещё что-то такое же невразумительное, но, судя по всему, очень гадкое. Виктория особенно не пыталась вникнуть, что хочет от неё этот псих с диагнозом. Голова болела, тело ныло, и очень хотелось спать. Наконец её оставили в покое, и босая девушка в нелепой одежде привела Викторию в тёмную каморку с узкой деревянной лавкой вдоль стены. Виктория сняла дурацкий плащ, чтобы постелить на скамью, и её провожатая обомлела. Раскрыв рот, девушка изумленно смотрела на Викторию. Что её так удивило, Виктория решила не вникать: вероятно, это такая же чокнутая, как и все, кого она здесь видела. Может, это территория психушки — Виктория слышала, что с попыткой суицида отправляют в психиатрические больницы. Видимо, её именно в такое заведение и поместили.

— Врачи у Вас есть?

В ответ молчание.

— Где у вас тут главврач?

Снова молчание.

— Ну, кто тут за главного?

— Сие усадьба Их светлости князя Соболевского-Слеповрана Романа Матвеевича, что тебя привели.

— Треш… — грустно выдохнула Виктория.

Босая между тем осмелела, подошла почти вплотную к Виктории и стала её пристально рассматривать.

— Чем так тебя? — девушка осторожно указала на разноцветные ногти.

— Это шеллак. Не видела никогда?

— Никогда.

Что можно угодить в такой отстой, Виктория никак не ожидала, но осмыслить всю эту чепуху сил не осталось. Расстелив на лавке плащ, она легла и мгновенно провалилась в глубокий сон. Ей снилось, что она выходит замуж за Вуколова. У неё белоснежное платье, украшенное кружевными воланами, в руках круглый букетик невесты из белых розочек, а плечи закрыты дурацкой темно-зелёной накидкой с шёлковыми тесёмочками. Она понимает, что эта накидка ей ни к чему, но бабушка с мамой упорно не разрешают раздеться. «В ЗАГС без неё не пущу: замерзнешь», — строго говорит мама. Тут подходит Вуколов и снимает накидку. Бабушка с мамой возражают, пытаются напялить накидку на Викторию, Вуколов кричит, что они опаздывают, а Виктория стоит как вкопанная, словно и не она выходит замуж. «Опаздываем, — трясет её за плечо Вуколов, — очнись. Очнитесь…»

Виктория открыла глаза: никакой не Вуколов, а старичок Платон Дмитриевич трясёт её плечо.

— Очнулись, слава тебе господи! Скорее. Одевайтесь.

Это он про свой плащ — поняла Виктория и, взяв с лавки ненавистную тряпку, поплелась за стариком. Голова не болела, тело не ныло, но плохо было по-прежнему: в выздоравливающем мозгу отчаянно стучало: «Где я?»

— Извините, а куда Вы меня ведёте? — попыталась выяснить Виктория, но старик приложил палец к губам. Оглядываясь, стараясь не шуметь, они крались по тёмному дому. Заскрипела половица — таинственный проводник замер, прислушался и вдруг легко, будто юноша, прыгнул в окно. Виктория полезла за ним. «Очень трудно идти с человеком в разведку, если этот человек идет на рыбалку…» почему-то вспомнилось Виктории. Ей в ответственные минуты всегда лезла в голову ерунда, а нужное Виктории Чучухиной вспоминалось, лишь когда становилось ненужным — такая вот удивительная особенность памяти.