«И скучно, и грустно…» — вертелись в памяти лермонтовские строки (до конца это стихотворение Вика, конечно же, не помнила). Вот в таком безрадостном настроении застали камер-фрейлину Викторию Робертовну две подружки — камеристки Анны Леопольдовны. Смущаясь, девушки залепетали, что просят их принять, потому как очень им нужно. Виктория не удивилась: с подобными просьбами к ней часто обращалась женская прислуга — слух о суперспособностях царской сказительницы давно вышел даже за пределы дворца. Виктория Чучухина перестала чувствовать себя обманщицей и уверенно отвечала на все вопросы, смело рассказывая то, что приходило на ум; в конце концов, успокаивала она себя, передача «Осторожно, мошенники!» лет через двести пятьдесят выйдет.

И на этот раз Вика ждала обычных расспросов просительниц про потенциальных или состоявшихся женихов, но услышала вопрос, прежде ей никогда не задаваемый:

— Надобно ли рассчитаться и уходить из дворца или Анна Леопольдовна ещё будет править?

— Девчата, вы чего? — не поняла задачу Виктория. — С каких ландышей Великая княгиня Анна Леопольдовна прекратит править? Только по достижению её сыном, императором Иоанном Антоновичем, совершеннолетия Анна Леопольдовна кресло, в смысле трон, освободит.

— А в городе сказывают, что над гробом покойной императрицы Анны Ивановны каждую ночь является Пётр Великий и требует от покойной государыни корону для своей дочери Елизаветы.

— И много он вытребовал у покойной? — Вика усмехнулась: что у этих людей в мозгах, нормальному человеку не представить.

— Говорят, что обещала она ему. Иначе шведы на нас нападут и всех перебьют.

— А шведы-то причем?

— Так молва идет, что шведы к столице подходят, а если бы не было правительницы и её сына, то не было бы и войны.

— И не влом вам про такую чушь спрашивать? — Викторию начал раздражать этот странный разговор.

— Так ежели покойная императрица передаст трон Елизавете Петровне, так Анна Леопольдовна уедет к немцам, а мы без места останемся. А нас сейчас хоть к госпоже Нарышкиной, хоть к Фитчам возьмут.

Получив заверения Виктории, что никто никому трон не передаст, девушки, довольные, упорхнули. А вот Виктория задумалась: до неё уже не раз доходили слухи, что французский посол Шетарди и его агенты, стремясь возвести цесаревну Елизавету на престол, интригуют и распускают пугающие петербургское население слухи. Двор знал про это, докладывали Анне Леопольдовне, но правительницу эти разговоры нисколько не волновали: в её мире всё было спокойно — дети здоровы, граф Линар скоро вернется в Россию, рядом милые сердцу друзья, а на полках множество интересных книг. Державными вопросами пусть занимаются Остерман, Головкин и прочие, к этому делу склонные, а у неё в комнатах запах свежемолотого кофе мешается с ароматом чайных роз, играет клавесин и ведутся галантные разговоры.

Виктория, печально вздохнув, пожалела, что Мальцев в отъезде: с ним можно было бы обсудить, насколько опасна для Анны Леопольдовны сложившаяся ситуация. Хоть и не было у Виктории Чучухиной всеми предписываемого ей дара предвидения, но на душе появилось ощущение надвигающейся беды. Вот уже прислуга о смене власти открыто говорит. И вспомнив любимый Вуколовым закон Мерфи «Если какая-нибудь неприятность может случится, она случается», Виктория принялась быстро собираться в покои Анны Леопольдовны. Что сказать Великой княгине, как предупредить об опасности, чтобы та наконец-то услышала (а что опасность грозит стало понятно), Вика ещё не решила, но пока по галерее комнат пройдет, наверняка придумает. Однако не успела наша героиня закончить борьбу с фижмами — ну, никак они не держались так, как того Вике хотелось, — принесли записку от Слеповрана. Это даже не записка была, а письмо. Впервые написал Роман Матвеевич, что соскучился, что увидеться поскорее хочет: «Обнимаю тебя и умираю весь твой». Но когда в Петербург вернется, князь не писал, только и упомянул, что надеяться скоро свидеться.

В покои Анны Леопольдовны Виктория вошла в прекрасном настроении. Конечно, если решила поговорить с Великой княгиней на тему опасных слухов, распускаемых по городу, то надо поговорить — Мальцев как-то сказал: «Ежели ошибку можно исправить, стало быть, ты ещё не ошибся», пока можно исправить, нужно исправлять. Но никакой тревоги уже не было — весело блестели глаза и невозможно было согнать с лица счастливое выражение — какие тут заговоры против законной власти, какие политические интриги, когда ждет встречи с тобой самый красивый, самый обворожительный мужчина галантного века!

Анна Леопольдовна была занята решением государственных вопросов. Но камер-фрейлину Викторию, словно ждали, её пригласили войти в кабинет, усадили в кресло, вежливо попросили обождать, когда Великая княгиня завершит разговор с министром Головкиным и обер-прокурором Сената Брылкиным. Вика прислушалась: говорили о том же, что и весь дворец — о интриге французского посла Шетарди против молодой правительницы. Сановники убедительно советовали Анне Леопольдовне для прекращения всяких попыток к ниспровержению отказаться от титула регенши при малолетнем сыне и немедленно провозгласить себя императрицей. Виктория наблюдала эту сцену, и по мечтательному взгляду и улыбке правительницы понимала, что та тоже недавно получила письмо от любимого и ей хочется думать о Линаре, а не о состоянии и потребностях государственного правления.

— Вы, Ваше Императорское Высочество, напрасно не хотите учитывать интерес в указанном деле Елизаветы Петровны. Тем более, что у неё есть надежный источник всех Ваших разговоров, — Головкин указал взглядом на Викино кресло. Виктория аж задохнулась от возмущения: он что, считает её шпионкой. Причём, даже не за глаза, а открыто, при ней это говорит. Он её что, за пустое место считает! С какой стати ей что-то цесаревне передавать! Она, кроме Слеповрана, ни с кем за приделами дворца и не общается. Может, Головкин думает, что она со Слеповраном обсуждает планы Браунгшвейской династии! Им со Слеповраном что, вообще больше не о чем поговорить!

— Полноте, Михаил Гаврилович, — Анна Леопольдовна светло улыбнулась, — Виктория мой друг поболее многих. А коли Вы полагаете, что надобно мне принять всю полноту власти, то я приму на себя высокий сан. К седьмому декабря готовятся празднества по случаю моего двадцатитрехлетия, а девятого декабря день моего тезоименинства, вот и провозглашение назначайте на эти дни.

Виктория не слушала этот разговор — она никак не могла успокоиться, так обидели её слова Головкина. Впрочем, она понимала, что и Остаерман считает её шпионкой Слеповрана, и Паврищев. Они, конечно, гадкие старикашки, но в одном правы: вся информация о происходящем в покоях Анны Леопольдовны у Слеповрана есть. Без злого умысла, для поддержания разговора, Виктория выкладывает всё, что знает. «Впредь буду помалкивать про дворцовые дела», — решила Вика. «Иногда лучше жевать, чем говорить!»— сколько раз повторял её Вуколов. И неожиданно мысли приняли новое направление: Виктория в который раз подумала о том, как схожи светлейший князь Роман Матвеевич Соболевский-Слеповран и кандидат наук Валерий Вуколов.

— О, как жду я того дня, когда Иоанн вырастет и сможет стать во главе державы! — печально вздохнула Анна Леопольдовна, когда вельможи вышли. — С какою радостью я передала бы ему всё бремя правления, кое вынуждена покуда нести.

Правительница не лицемерила, ей действительно были неинтересны вопросы политики и экономики, не было у неё и горделивого тщеславия — власть не радовала её, а воспринималась как тяжкая обязанность.

— Да, здесь согласна: все эти государственные дела — сплошная скукотища. Но я чего пришла, Анна Леопольдовна, — Виктория понизила голос, — позвольте сказать, что сейчас министры правду говорили: нельзя столько на расслабоне находиться — цесаревна Вас реально подвинуть может, все только про неё и говорят, она уже мега-звездой стала.

— Какой звездой? — не поняла Великая княгиня.

— Суперпопулярной она стала, — попыталась разъяснить Вика.