– Я все еще здесь, когда же буду там? – спросила старая женщина у своей дочери.

– Мама, это означает, что ты еще нужна нам, – равнодушно отвечала та на один и тот же вопрос.

Старуха не унималась и продолжала стонать еще громче сильным, но уже бесцветным голосом.

– Проснулась – и опять здесь! Не берут меня туда! Люда, ты обработала ворона раствором? В его клюве должен быть перстень! Запомни, наш род погибнет, если ворон потеряет перстень!

– Сейчас! С детства мне это чучело жизнь портит, – огрызалась дочь.

Изводя свою кровиночку нелепыми просьбами помочь покинуть этот мир, старуха, однако, цеплялась за жизнь и требовала то померить давление, то вызвать врачей, то воды, чтобы запить горстку лекарств.

– Всему свое время, скоро будешь там, – со злостью цедила дочь, вытаскивая из-под дряблой задницы обгаженный памперс. В такие моменты ей казалось, что время остановилось и что было бы лучше уже самой отправиться на тот свет и подыскать матери подходящий вид на жительство.

Измученное тело никак не умирало, да и душа не особо-то просилась на покой: видно, там ее не ждали и не подготовили место. Может быть, поэтому старуха постоянно упрашивала устроить свидание с мужчиной. Тогда дочь в сердцах кричала: «Когда же ты сдохнешь!»

Мозг, изъеденный деменцией, вытворял чудеса – хрычовке повсюду мерещились воры! Особо ценные вещи были припрятаны ею, обезумевшей от долгой жизни, под тяжелые перьевые подушки. Любимый сервиз оказывался то под кроватью, то под сервантом. Остатки еды, бережно замотанные в платочки, хранились в разных потаенных местах. Главным врагом для старухи была, конечно, дочь! Дочь, которая терпела все беспочвенные нападки, обвинения и которая выгребала из-под нее кучу дерьма. И всем, кто к ним ненароком заглядывал, бабка вещала страшные истории своей мучительной жизни в бетонных застенках без права общения с «избранными». «Меня ищут! Ты, мерзавка, меня прячешь, но меня найдут, а тебя накажут!» – скрежетала умирающая сущность.

Дочери за два дня до смерти матери приснился странный сон. Две мрачные старухи с гордой, совсем не старческой осанкой сидели за покрытым бархатной скатертью круглым столом. Гостьи пили чай из старинного легкого сервиза и играли в карты. На их окостеневших пальцах громоздились кольца с неимоверными по величине зелеными бриллиантами. Трухлявые дамы в одной руке держали веер из карт, а другой, развернутой тыльной стороной, касанием тяжелых камней об стол выбивали погребальную мелодию. Яркий блеск их драгоценностей загадочно соединялся, и получался мерцающий равносторонний треугольник. Одна из непрошеных гостий начала меняться: ее истлевшая желтая кожа стала приобретать розоватый оттенок. «София, мы тебя ждем! – молвила розовеющая сущность, а ее напарница, дама, и внешне, и внутренне казавшаяся более мудрой, зловещей интонацией прошипела странные фразы: «София, ты нужна нам! Меня простили! Я могу видеть Янока!» Ее слова подтвердила розовая дама: «Да, Наташу простили! И если ты к нам примкнешь, то Ягужинская соединится с Воецким! Мы теряем силы. Ворон нам больше не служит, он предал наш род, да и у Лизки норовистая наследница. Пришло время мстить!»

После грозного предупреждения с того света дочь надумала постричь и помыть маму.

Спина – красивая, ровная, совсем не старая, с нежной бархатной кожей, благородные затылок и уши. И лишь когда-то раскрывшийся для родов лобок, теперь дряблый, с белыми волосками, да живот, растянутый от ношения тяжелого бремени и, как гармошка, сморщенный, указывали на то, что тело отжило свое. Наконец и душа, вырванная кем-то невидимым, стремительно унеслась в другое пространство. И вот ее не стало. Дочь, оказавшись в углу комнаты, с ужасом смотрела то на застывшее лицо матери с туго стянутыми концами платка под подбородком, то на вспотевшую подушку, тяжелую, перьевую и почему-то завалившуюся на пол.

– Витенька, умерла мама, – решилась на звонок Людмила.

– Твоя мама, – услышала она безучастный голос подростка.

– Витя! – по всему дому разносились Ритины свирепые окрики.

– Я здесь! Я с тобой! Любимая, найди меня!

– Ну что за игры! – недовольная невеста где-то очень рядом нервно скрипела полом.

Дом постепенно наполнялся людьми. Их присутствие выдавали отголоски разговоров, глухие удары многочисленных дверей и гулявшее по извилистым коридорам долгое эхо.

Виктор выбрался из душного дома глотнуть свежего воздуха. Словно ныряльщику за жемчугом, ему хотелось набрать в легкие как можно больше кислорода.

«Кто ты такой? Он должен был жить и писать свои талантливые полотна, и его дети должны были жить, а получается все наоборот! Он мертв! А все, что с ним связано, гибнет! Но ты! Ты, жалкое ничтожество! Глупое, несуразное и никому не нужное существо – живешь и размножаешься! Мне надоели бесконечные аборты! Думал, я тебе еще рожу? Хватит с тебя и Витьки! И не называй меня Люсей, только он мог меня так звать! Ты мне отвратителен!» – эти упреки год за годом слышал мальчик с грустным лицом. На фоне счастливого детства в полноценной семье, где есть папа и мама, существовал еще кто-то, кто достоин жить и получать любовь.

Луна смотрит мутным глазом, злые деревья цепляют корявыми ветками, размытая колея топит в сером снегу. Угрюмый пейзаж будоражит воображение. «Туннель в пустоту» – такое название придумал маленький Витя картине, которая иконой висела у них в квартире. И он понимал: все плохое в семье из-за нее.

– Ритуля, я весь в твоей власти! – жених, притопнув каблуками, шутливо отдал честь.

– Гости подъезжают, а ты как фигляр! Опозоришься со своими плебейскими манерами, – усмехнулась невеста, любовно потрепав его двумя руками за плохо выбритые по новой моде колючие щеки.

Виктор поежился. Он привык притворяться, но роль дрессированной собачки все-таки с трудом удавалась.

– Да я готов ради тебя на все, даже на преступление! – воскликнул он и нехотя поплелся за ней в сторону кухни.

На широком рабочем столе сверкали, словно медицинские инструменты, странные приборы. Их количество, а главное, их предназначение повергло Виктора в ступор. Он с изумлением смотрел на изобилие кривых ножей, угрожающе сверкающих вилок и других нелепых своей конфигурацией инструментов. Рита хоть и делала вид, что ей это привычно и что она с детских лет живет в захламленной вычурными излишествами обстановке, все же испуганно косилась на уродливые металлические предметы.

– Ну, Ритусь, какой вилкой будем цеплять устриц? – не без ехидства спросил жених.

Поведя загорелым плечом, невеста в платье, больше похожем на полотенце, протяжно завыла. Стоявший рядом официант вздрогнул, и с его подноса, эффектно разлетаясь в воздухе, рухнули на пол дорогие хрустальные бокалы.

Виктор и Рита тоскливо смотрели на непонятные приборы – то ли вилки, то ли ложки, которые, будто издеваясь, искрили безупречной стерильностью.

– Разберемся! – прошептал на ушко жених, пытаясь обуздать нервные плечики невесты мягким поглаживанием. И, чтобы окончательно утешить, незаметно вернул ее тонкой шейке медальон с барышней в лиловом платье и шляпке с огромным пером. Ему было весело наблюдать, как она, пытаясь стать «дамою приятною во всех отношениях», решила за пять минут усвоить хорошие манеры.

Двор наполнялся машинами. В дорогих глянцевых иномарках отражались люди. Молодые, старые, они становились одинаково сгорбленными и бесцветными. Все смешалось в воздухе, которым пытался надышаться Незнамов. Но будто кто-то подло перекрыл клапан – кислород с трудом поступал в его легкие.

Началось официальное знакомство с многочисленным семейством Маргуши – так называли они Риту. И жених послушно погрузился в бесконечную пучину вранья и лицемерия. Все гости, безликие, бесформенные, облитые одним дорогим едким парфюмом, беспечно шатались по будущим владениям его невесты. Виктор задыхался. В горле першило, в глазах выступили слезы.