Неожиданно черно-белый портрет Ядвиги стал цветным. Виктор в изумлении наблюдал, как заблестели зеленые глаза, золотом вспыхнули волосы и как заиграла огнями диадема! Ядвига улыбнулась. Красный рот со стекающими капельками крови, оскалившись, оголил длинные зубы. Виктор отпрянул, но затем, решив, что это дождь изуродовал милое личико, потянулся смахнуть набежавшие капли с фотографии. Внезапно земля под ним стала расходиться, мягкая, словно пух, она затягивала его в свои недра. Виктор в отчаянии попытался закричать, но только и смог что выпустить воздух из гортани. Луна перестала освещать кладбище. Лишь светлячки, поблескивая глазами усопших, разрезали кромешную тьму.

Слышались удовлетворенные стоны… Довольные близостью живой плоти мертвые сущности издавали урчащие звуки. Так кошки благодарят хозяев за их тепло и уют.

– Если бы не суслик, сосед мой, то все! Нет человека – нет проблем! – миролюбиво ворчал Максим, вытаскивая товарища из обвалившейся могилы.

Осветив участок кладбища огромным фонарем, он быстренько успокоил похотливых мертвяков. От него шли импульсы такой силы, что Виктор не выдержал и разревелся. И рыдал, как дитя, которое было потеряно, а затем найдено беспечными родителями в супермаркете.

– Айда ко мне! Ты весь в крови. Шугуровка разлилась, моста почти не видно, – поторопил Старцев.

Виктор вздрогнул, показалось, что он слышал эту фразу много раз. Перепачканный могильной землей, истерзанный и растерянный, Незнамов больше походил на бомжа, нежели на жениха богатой невесты.

– Имей в виду, никаких вопросов! Хочешь найти Риту – дерзай! Дорогу в усадьбу ты знаешь! – категорично предупредил Максим, когда они зашли в квартиру. Однако вкрадчиво напомнил, что на третьем этаже из-за ремонта все комнаты открыты и что уже завтра Маргуша будет блистать на свадьбе, но, увы, без Виктора. – Можешь переодеться во что-нибудь стремное, вроде как ты штукатур-маляр, – не удержался Максим и съюморил. И тут же подсказал, что с тыла решеток на окнах точно нет.

Виктор окончательно пришел в себя и еще острее почувствовал боль в ноге, из рваной раны которой сочилась кровь. Максим заботился о нем. Подобрал более или менее подходящую по размеру одежду, обработал порез, плеснул водки, разложил раскладушку и дал ценный совет, как отомстить Ритке. Виктор глотнул спиртного и начал изливать душу:

– Эта дрянь Шувалова чуть не раздавила меня своим пошлым «ягуаром», а когда выскочила из него, то сразила меня своей дикой шубой. Я таких шуб, нереального баклажанного цвета, лохматых, никогда не видел. Потом охала, причитала: «С вами все в порядке, вы не ушиблись?» – и тут же отдалась на заднем сиденье. Мы трахались с ней даже в театре, в подсобке! На шубе! И в моей квартире… на полу… диван бы не выдержал… И, наконец, я поимел Маргушу в ее родовом гнезде. Самовлюбленный осел! Эти три месяца промелькнули, словно один испорченный день, – корил себя он. – Я даже не пытался запомнить хоть одно лицо ее многочисленных родственников. Мне не пришло в голову спросить, где находится ее городская квартира. Я влюбился в дом, в машину и не разглядел человека.

Виктор, измучив себя окончательно, уже было задремал, но рана, неосторожно задетая им, снова заныла. Он громко и зло закричал: «Ритка с этим ублюдком!»

В памяти возникла наглая физиономия нового жениха. Передернуло, но он с надеждой подумал: «А если это старые кадры шоу? – и обрадовался. Но дата назначенного представления снова вогнала в уныние. – Я знаю, что делать! Там же были еще девицы! Как их, черт побери, имена? Ну конечно! Мила и Лиля…»

– Макс, ты взял их номера? – не теряя надежды, как в бреду повторял бедолага. Но Максим уже спал, и Виктору пришлось вновь погрузиться в прошлое.

Припомнился случай: он в строгом костюме вышагивает по театру оперы и балета под руку с великолепной Маргушей. От ее наряда люди в изумлении сворачивают шеи. В ботфортах, в неимоверно короткой кожаной юбке и в соболином манто, накинутом на голые плечи, она выглядит вызывающе пошло. Билеты в театр ему всучили на работе, и он знал, что встретит там своих сослуживцев. Первой, кто их увидел, была жена его начальника. Несчастная подавилась бутербродом, наблюдая, как Рита, закинув ногу за ногу, нагло ухмыляясь, требует в театральном буфете шампанского, устриц и икры. Субтильный босс и его необъятная женушка, демонстративно громко отодвинув стулья, незамедлительно ретируются. Рита, будто преследуя их, вновь и вновь оказывается возле толстухи. Супруга шефа в обтягивающем ее волнообразный стан ярко-желтом платье, явно не выдержав конкуренции, в гневе покидает театр. За колышущимися формами жены семенит хиленький муженек и, низко опустив голову, виновато улыбается.

Виктор, ликуя, чувствовал себя в тот момент победителем. Однако через месяц злопамятный начальник лишит его квартальной премии.

Воспаленный мозг Виктора упорно не хотел отдыхать, сон не цеплял. В памяти всплывали странные разговоры то с родителями, то с Шуваловой.

– Ты хоть что-нибудь помнишь о папе с мамой? Когда тебя спихнули в детдом – в десять лет?

В голосе Риты было столько боли, что Виктор не обиделся, а стал рассказывать.

– Как-то отец впился глазами в мою физиономию. Он так долго изучал мои черты, словно ждал разгадки какой-то тайны. В общем-то, батя был добрым человеком и мучился с моей мамой. Она или закатывала истерики и крушила посуду, или громко смеялась. Мы страдали от ее темперамента. А еще она не любила зеркала. Да, точно, у нас не было дома ни одного зеркала… Вернее, одно было, с трещиной, закрытое простыней. Кажется, что только от ее взгляда все разбивалось… Мне было хорошо, когда она неизвестно куда исчезала. Мы с отцом удобно располагались за письменным столом, вооружались ручками и начинали сочинять стихи.

После слов про стихи на лице Риты появилась ухмылка.

– Не смейся! Они у него не всегда попадали в рифму, но были искренними. Мама ругала его за это и говорила, что все поэты – шизофреники. Мы рифмовали, получался бред, но нам было весело. Потом на этот бред придумывали мелодию или заимствовали уже известную музыку и пели. Если, конечно, наш ор можно было назвать пением. Одну такую нелепицу я помню, потому что она наполовину моя. Хочешь, исполню? – спросил Виктор. И, не дождавшись ответа, уныло затянул:

– Забавно! А про любовь он писал?

– Да, он посвящал маме стихи, что-то про море и волны: и вышла она вся в пене морской, а я чуть живой… с тоской… А вот еще одно! Это на Новый год отец сочинил. – Виктор задумался, сморщил лоб и победно зачитал наизусть:

– Твой отец действительно страдал, ведь его сломали, – внимательно выслушав стихи доморощенного поэта, грустно подметила Рита. – А как выглядела твоя мама?

Она часто задавала ему этот вопрос. И он, будто оправдываясь, объяснял, что родительница его была очень красива, но лицо ее, словно в тумане, растворилось, и остался от мамы лишь облик.