Из всех дел, которыми подобало заниматься консорту, Луну больше всего нравилось учить птенцов. И ему казалось, что у него неплохо получается. Впрочем, он бы гордился собой еще больше, если бы смог научить Горького летать.

Лун подтолкнул маленького консорта локтем и кивком указал на двух молодых воинов, которые пикировали мимо них, изогнув крылья так, чтобы развить максимальную скорость.

– Разве не здорово? – Лун уже знал, что ответит Горький, но не хотел, чтобы мальчик думал, будто он махнул на него рукой.

Горький, поедавший дольку какого-то твердого желтого фрукта, помотал головой.

День снова выдался теплым, и через высокий тяжелый полог листвы пробивались яркие солнечные лучи. Лун и Горький сидели на одной из маленьких ветвей исполинского древа, серой и шершавой, шириной шагов в двадцать. Отсюда, со стороны, им открывался хороший вид на дупло, водопад и уровни садовых платформ.

Брат и сестра Горького, юный консорт Шип и юная королева Стужа, летали под струей водопада, кружась и петляя в потоках воздуха, который рассекала падающая вода. Еще в воздухе парили несколько воинов – некоторые патрулировали окрестности, а кто-то просто вылетел размять крылья. Почти все они находились чуть дальше и кружили над поляной, что раскинулась под гигантской кроной древа.

Горький смотрел на летунов равнодушно. Для своего возраста он был слишком мал и в земном облике представал худым мальчишкой с темно-бронзовой кожей, темными волосами и серьезными глазами. Одет он был в коричневую рубаху и штаны, которые были ему чуточку велики. Горький почти никогда не разговаривал, лишь шептался со Стужей и Шипом, но говорить он хотя бы мог, когда хотел. А вот летать ему, видимо, не хотелось совсем.

– Тебе тоже когда-нибудь придется полететь, – заметил Лун. Ему не хотелось давить на мальчика, но он желал хотя бы понять, в чем дело. Горькому нравилось летать с Луном, прижимаясь к его груди, так что высоты и скорости он явно не боялся. Наверное, его страхи были как-то связаны с гибелью Медного Неба. Горький, Стужа и Шип оказались единственными, кто выжил тогда, но Скверны захватили их в плен. Лун вызволил птенцов, после чего их приютили в Тумане Индиго. Ужасы, через которые они прошли, глубоко ранили троицу, но Лун все не мог понять, как это могло повлиять на отношение Горького к полетам.

Горький прислонился к руке Луна и вздохнул. Видимо, он устал от настойчивых попыток увлечь его.

Сегодня на нижних платформах собралось много арборов; они возились в садах, пропалывали сорняки и, наверное, рассказывали друг другу о том, будут они сейчас заводить детей или нет. В основном там собрались учителя и охотники. Те, кто принял земной облик, оделись в тканые сарафаны или кожаные юбки, которые было не жалко запачкать. Один арбор уже давно подбирался к Луну и Горькому, он собирал с ветви комки мха, которые свалились с верха кроны. Их сушили и использовали для плетения. Арбор был стар – на его чешуе уже появились большие серые пятна, а в некоторых местах виднелись грубые рубцы. Когда он наконец подошел к Луну и Горькому, то сказал:

– Здравствуй, консорт. Здравствуй, малыш. – Арбора звали Штрих, и его старость нельзя было назвать спокойной. Он переболел всеми хворями, что терзали старую колонию, был ранен, когда напали Скверны, и все это сильно его подкосило. Он отложил в сторону свою сумку и сел рядом с Луном и Горьким. Его кости заскрипели, и арбор охнул.

– Так, напомни-ка, ты у нас кто? – спросил он у Луна.

– Лун, консорт Нефриты, – подсказал Лун. События далекого прошлого Штрих помнил гораздо лучше недавних, и он частенько путал Луна с консортами, которые либо уже умерли, либо много циклов назад улетели к другим дворам.

– Ах да, точно. Ты новенький. – Штрих посмотрел вниз и нахмурился. – Что это они там делают? В том бассейне.

Лун подался вперед и пригляделся. В нескольких сотнях шагов под ними несколько арборов чинили маленькую платформу. Та висела недалеко от водопада, и его брызги слегка ее подтапливали. Арборы раскапывали старый дренажный бассейн и каналы, забитые землей и заросшие сорняками. Лун сказал:

– Пытаются его расчистить. Наверное, слив засорился.

Арборы всячески старались сделать колонию снова пригодной для жизни, и дренажи с каналами, которые шли внутри древа, доставляли им больше всего трудностей. Исполинское древо вбирало через свои корни столько воды, что исторгалась она целыми потоками. Часть уходила в струю водопада, а часть по пропиленным в древе канальцам наполняла купальни и уносила нечистоты из уборных к корням. Но поскольку в древе уже несколько поколений никто не жил, каналы засорились. Арборы организовали целую команду, которая все последние месяцы только и делала, что изучала хитросплетения протоков огромного древа и разыскивала засоры. Они говорили лишь о них, и все остальные очень скоро уяснили, на каких этажах и в каких опочивальнях лучше не появляться, если не хочешь выслушать лекцию о дренаже. А о нем слушать не хотел никто.

Лун громким свистом подозвал Стужу и Шипа. Им нужно было возвращаться в ясли, а Лун хотел иметь наготове повод уйти на случай, если Штрих начнет говорить о каналах.

Стужа и Шип заложили круг, подлетели к ветви и приземлились рядом со Штрихом.

– Мы проголодались, – заявила Стужа.

– Поздоровайся со Штрихом, – напомнил ей Лун. Учителя предупреждали его, что воспитывать маленьких королев очень непросто, но Стужа все доводила до крайности. Бывали дни, когда она вела себя послушно, но случалось, что она закатывала истерики, несла невероятнейшую чушь, которой поднимала панику среди маленьких арборов и окрыленных, и своим хамством однажды умудрилась шокировать даже Утеса.

Стужа многое пережила, видела гибель родного двора, и оттого так ужасно себя вела. Если кто-то мог понять это и справиться с ней, то этим кем-то был Лун. По крайней мере, в теории. Как бы там ни было, с тех пор как дела у двора пошли спокойнее, Стужа стала вести себя лучше, да и Лун смог проводить с ней больше времени. Хитрость заключалась в том, чтобы научить ее послушанию, не подавив при этом ту прирожденную напористость, которая была нужна хорошим королевам.

Нефрита тоже часто заходила к птенцам. Поначалу Стужа относилась к ней подозрительно, хотя Лун не мог понять, в чем именно она подозревает старшую королеву. Но недавно Стужа сменила настороженность на любопытство; теперь она часто смотрела, как Нефрита играет с другими птенцами, и иногда присоединялась к ним.

Видимо, сегодня у Стужи был день послушания, потому что она сказала:

– Здравствуй, Штрих, – и вместо извинений забралась к нему на колени.

– Здравствуй, Штрих, – повторил за ней Шип и прибавил: – Это Стужа проголодалась, а я нет. Я еще не хочу возвращаться в древо.

Шип пережил случившееся лучше брата и сестры, но еще он лучше них скрывал свои чувства. Поскольку Лун сам неплохо это умел, он без особого труда видел, когда мальчик замыкается в себе, хотя остальной двор, скорее всего, этого не замечал.

– А они проверили, что внизу? – спросил Штрих, рассеянно обнимая Стужу рукой и давая ей устроиться поудобнее. Его внимание все еще было приковано к платформе, и он хмурил чешуйчатые брови. – По-моему, она некрепко держится.

– Некрепко? – Лун вытянул шею и снова посмотрел вниз. Да, похоже, ближний к ним край платформы чуть накренился вниз. Несколько арборов усердно раскапывали канал, еще одна ушла в дальний угол пересохшего бассейна и вырывала из растрескавшейся глины мертвые лозы, и никто, похоже, не переживал из-за крена. Лун подумал, а заметили ли они его вообще; ведь уклон хорошо просматривался только с их ракурса. Он решил отвести детей внутрь, а затем полететь к арборам и предупредить…

Арбора, счищавшая мертвые лианы, дернула за неподатливый клок, вложив в рывок весь свой вес. Лозы поддались, в арбору полетел фонтан земли, и она тяжело осела на платформу. Откуда-то снизу донесся треск, настолько громкий, что он перепугал даже арборов на соседних платформах. Воины, которые патрулировали поблизости, тут же развернулись и полетели к стволу древа.