Еще больше сказывался его характер в гостеприимстве.

Не взирая на свою обремененность столькими делами, рассеянными на семь морей, он всегда старался попасть в пятницу перед вечером домой, чтобы исполнить завет гостеприимства. Придет и, конечно, в баню.

В баню, однако, Носка не один идет; за ним толпа евреев, приезжих и местных нищих, за которых он платит банщику…

После вечерней молитвы Носка не спешит домой. Дает раньше всем прихожанам пригласить к столу, кто кого хочет. Один любит брать ученого; другой, ради жены, почище одетого; Носка забирает всех оставшихся, оборванных и хворых.

Проживал у нас старик, николаевский солдат, страдавший падучей. Его никто, бывало, кроме Носки, и на порог не пускал. А тот, бывало, его не отпускал от себя, чуть ли не из одной миски ели.

Приключится с солдатом припадок за ужином, Носка подкладывает ему под голову свою собственную подушку, сует ему в рот свою серебряную ложку, поддерживает его голову. Лишь когда старик в себя придет, садятся за прерванный ужин.

А у кого можно, бывало, одолжить при нужде несколько рублей? — У Носки. Сам бегает по городу, высунув язык, — платежу срок наступил, а придет еврей и начнет плакаться — Носка последнее отдаст.

Но это уже относится ко второму его достоинству — надежде.

14

Надежда его на Бога была весьма крепкая.

Однажды, в пятницу дело было, прискакал к Носке посланец из-за Вислы с вестью, что весь его лес размыло и унесло водою, крестьяне тащат по бревнам к себе, а войт — ни с места; нужен его приезд и деньги.

Носка, как ни в чем не бывало, отправляется после обеда на базар, собрал нищую братию и повел их в баню.

В городе, между тем, узнали, что к Носке прибыл гонец. Народ спешит в синагогу, узнать поскорее, в чем дело.

В синагоге стало известно, что весь лес пропал. А в этом деле заключалось все достояние Носки и деньги полгорода.

Поднялись крики: как так, набрать чужих денег, людских кровных грошей и потопить их в реке!

Посыпались угрозы: пусть лишь пройдет суббота, с ним рассчитаются, дом разорят, самого изобьют, бороду вырвут, в клочки его изорвут!

Потом раввин велел читать вечернюю молитву, и народ немного успокоился. В первый раз приступили к молитве, не дожидаясь Носки.

А Носка — будто не про него речь идет!

Пришел, бодрый и довольный подошел к своему месту у восточной стены, помолился; после молитвы, ко всеобщему удивленно, Носка обращается ко всем с веселым приветом, приглашает всех имеющихся в синагоге нищих к столу, не оставив ни одного.

И вывернулся таки.

Едва кончилась суббота, Носка велел запрягать лошадей, но поехал не на Вислу, а к ближнему помещику. Откупил у помещика весь хлеб, часть денег уплатил наличными, на остальные выдал вексель, получил с него расписку, вернулся домой и отдал расписку своим заимодавцам.

Лишь после этого он помчался спасать свой лес

15

Такова же была его уверенность в слове ребе.

Когда он еще не был в тузах, у его жены случились трудные роды.

Носка намеревался сам съездить к ребе, да лекарь не дал: тот и сам болен был, ему лишь недавно отворяли кровь и велели лежать в постели.

Пришлось послать Вольф-Бера.

Так как дело грозило человеческой жизни, Вольф-Бер отступил от своего обыкновения и поехал по железной дороге. Я еще тогда ему билет купил и усадил в вагон.

Приехал он благополучно к ребе, рассказал о деле, ребе ему и говорит:

— Все хорошо будет. Носка выздоровеет, его жена родит сына, но это ему обойдется в четыреста серебряных талеров. — Так и сказал.

Удивился Вольф-Бер и говорит:

— Ребе, народ думает, что Носка богат, а он даже далеко не зажиточен. Ему лишь везет в делах, но денег у него нет.

Ребе улыбнулся и ответил:

— Посол, исполняй данное тебе поручение. Поезжай домой на обряд обрезания!

Что ж, надо, значит, ехать.

Случилась Вольф-Беру обратная подвода. Поехал Вольф-Бер на санях, дело было зимой, домой. Дорога хорошая, гладкая.

Хасид, нашедший крестьянина, усадил Вольф-Бера в плетенку, накрыл одеялом, крикнул: «трогай!» и они поехали.

Крестьянин правит, а Вольф-Бер углубился в размышления о божественном, приготовляется к молитве, к которой приступит в первой же корчме.

Забыл вовсе, что теперь везде «монопольки» пошли, и еврейских корчем почти не видать.

Между тем, плетенка стала сползать, видно, отвязалась, а как стали подыматься в гору, и вовсе съехала.

Вольф-Бер сидит в плетенке на снегу, а мужик, знай свое, погоняет. Пытался Вольф-Бер кричать, но на его счастье мужик попался глухой — не слышит. Еле выбравшись из плетенки, Вольф-Бер побрел пешком, и угодил домой к самому обряду обрезания.

16

Входит Вольф-Бер в дом, а там обряд уже кончен, народ за столы садится; Вольф-Бер также умыл руки и сел между людьми своего звания.

Носка расхаживает с бутылкой вина и угощает гостей побогаче. Но, увидев Вольф-Бера, подошел к нему, поздоровался, спрашивает о ребе. Вольф-Бер тогда шепнул ему на ухо о четырехстах рублях.

— Будет — ответил Носка.

Так оно и было.

Вольф-Бер, усомнившийся в словах ребе, наказан был пешим хождением, а Носка вскоре после этого выиграл четыреста прусских талеров по бранденбургскому лотерейному билету.

Но зачем ребе понадобились четыреста рублей?

Ребе впоследствии нам объяснил.

Носке суждено было разбогатеть лишь личным трудом, а попользуйся он выигрышными деньгами, и счастье бы ему изменило, как часто бывает в таких случаях.

Ребе забрал поэтому выигранные деньги и приказал никогда больше не покупать билетов. С тех пор Носке стало еще больше счастливить и он стал богат.

Приближенный — литвак

17

Но что иногда может случиться!

Литвак стал приближенным нашего ребе.

Он еще поныне здравствует — этот литвак.

Случилось это неспроста, конечно; у нас, как вы уже знаете, все внешне обстояло просто, и лишь чувствовалась тайная Божья сила. В нашем городе стояла рота солдат, и этот литвак, служил в той роте. Полюбился он ротному, — заслужил нашивки. Службу он знал, как свои пять пальцев. И неудивительно: человек ученый до всего дойдет. А слово Божье он знал хорошо. Зайдет, бывало, иной раз в синагогу, возьмет книгу и учит, как литваки мастера учить, — больше вширь, нежели вглубь. Не еврейской пищей не станет же такой питаться. Вареное ест у евреев по субботним дням. Но не всякий охотник пригласить к себе в дом литвака, вот почему он и попадал к Носке.

18

Носка был уже тогда женат на второй жене.

Хотя второй брак, как где-то сказано, — «по заслугам человека», тем более что ребе сам одобрил этот брак, — некоторые говорят, что он даже указал Носки на нее, но это уж преувеличение, ребе лишь одобрил, — однако, жена досталась Носке не подстать.

Внешне, зачем зря болтать, все обстояло хорошо: она из хорошей семьи, о ее отце родитель нашего ребе, покойный воркский цадик, отзывался, как о почтенном и ученом еврее; лицом также хороша, и хозяйка домовитая, каждой копейке счет знает. Но Носке она была не под пару; его благотворительность ей не по нраву пришлась.

Как везде на свете водится, молодая хозяйка при старом муже — владычица в доме. Вот она и стала править, и все пошло по-иному. Не сразу, конечно, для этого она слишком умна была, но исподволь на свой манер поворачивала. Сначала дом для нищих открыт, но сердца замкнуто; затем лишь дверь открыта, а дом недоступен: у нее ноги молодые, побежит бедняку навстречу, сунет грош или кусок хлеба, и с Богом! Милостыню, мол, прими, что поделать, но полов не грязни!

Носка, бедный, вздыхал, но промалчивал.

То же с субботними гостями.

Богоугодное, мол, дело гостей принимать, но и она — человек, она также желает порадоваться празднику, а какое тут удовольствие, когда вокруг стола усядутся больные да оборванцы, при одном виде которых ее тошнит! А если она недовольна, то и гостям не весело. Пусть они поэтому лучше за ее счет в харчевне потчуются.