Праведный Элимелех исполнил ее желание. По истечении семи дней он отправился на розыски.
Нашедши сироту, женился на ней, и стала она матерью его детям-сиротам. Господь благословил их брак детьми, и воспитали они своих детей на радость Богу и людям.
Опущенные глаза
1
екогда жил в нескольких милях под Прагой еврей, по имени Иехиель-Михал, арендовавший деревенскую корчму.
Помещик той деревни был не простой пан, а знаменитость — граф. И Иехиель-Михал хорошо зарабатывал, зажиточно жил и прославился в округе своей милостыней и гостеприимством. На судные дни приезжал он в Прагу и также оделял всех нищих богатой милостыней. Как человек хороший и ученый вдобавок, он пользовался уважением раввина и Рош-иешиво — главы местной семинарии. Стал он просить Рош-иешиво помолиться, чтобы Господь благословил его сыновьями. Но Рош-иешиво духом святым узрел, что не суждено этому еврею радости от детей, а если сыны не доставляют радости отцу своему, то «благо им, если не рождены они». Поэтому Рош-иешиво отказал его просьбе. Сильно опечалился Иехиель-Михал. Стал его Рош-иешиво утешать:
— Зато, Иехиель-Михал, когда Господь тебе поможет, соберешь приличное приданое, приходи ко мне, я выберу тебе из своих учеников такого зятя, который утешит твою старость.
Уехал Иехиель-Михал домой, несколько успокоенный. У него были две дочери. Стал он собирать приданое раньше для старшей, затем для младшей. «Что ж, думает он, зятья благочестивые также доставят утеху мне».
Копит он, и Господь ему в помощь. Собравши пятьсот червонцев, Иехиел-Михал сказал жене своей, Двосе:
— Пришло время выдать замуж старшую дочь нашу, Нехаму.
Двося согласилась, что он задумал дело хорошее. И они рассчитали, что триста червонцев дадут приданого, а двести червонцев потратят на платья и подарки жениху и невесте, да на расходы по свадьбе…
А столы для нищей братии поставят такие, что Прага запомнит!
Но не так скоро дело делается, как сказка сказывается. Случаются всякие помехи, то помещик пошлет куда-либо, то зимою холода стоят, метель заметает дороги, летом — дожди; в праздники христианские корчмы нельзя оставить. Словом, не так легко дело делается, а между тем, человек полагает, а Бог располагает…
2
Нехама, старшая дочь арендатора, истинно достойна жениха из пражской семинарии: девушка — золото, добрая, тихая душа. Доброта глядит из ее тихих глаз. И дает себя водить по пути истинному, исполняет, как в молитве сказано девичьей: «что батюшка велит, что матушка велит, и что все добрые, благочестивые люди, останавливающиеся в корчме, велят»… Она исполняет тщательно все заповеди женские, соблюдает все заветы еврейские, читает и понимает книги благочестивые, словом: она достойна идти под венец…
Она достойна, тогда как младшая, Малка, немного сбилась с пути праведного. Худого от нее не видать. Но что-то нехорошее в ней есть; странная она, задумчивая, замечтавшаяся; все у нее из рук валится… То опустит вниз ресницы и ходит с бледным, как мел, лицом, точно в мире заоблачном; окликнут ее — точно с того света вернули, дрожит и еле на ногах держится… А вдруг глянет на человека такими глазами, таким резким и дерзким взглядом, что тому не по себе становится!
Видно также начало дурных качеств: ее не выгнать из корчмы, особенно ночью, когда там поют, пляшут и играют. Целые ночи сидела бы и смотрела, как молодые парубки шалят с крестьянскими девушками, кружатся в вихре хоровода, и хоровод волнуется, громкие песни оглашают полную шумного разгула, дрожащую от топота и криков корчму.
Если же мать насильно уводит ее в спальную и укладывает спать в одной постели с Нехамой, Малка лежит с закрытыми глазами, ждет, пока та не уснет. Потом соскакивает босиком с кровати, несмотря на стужу, пробирается к двери и восхищенная глядит через скважину замка, через щель в дверях или в узкой перегородке. Мать застает ее и, снова прогоняя, замечает, что тело девушки горит, как в лихорадке, глаза мечут искры. Двося пугается, бежит к Иехиель-Михалу и передает ему обо всем.
— Пусть бы можно было раньше выдавать замуж младшую! — вздыхает Иехиель-Михал.
— Следовало бы спросить кого-либо! — замечает Двося.
Но всякий раз являются новые помехи, новые задержки, пока не случилось следующее:
3
У местного помещика, графа, был единственный сын. Воспитывался он в Париже, как было тогда в обычае у богатых дворян. Приезжает раз в год на короткое время, на вакации. И то его не видать тогда, он все время на полевании. Шкурки зайцев и других зверей попадают с барской кухни чуть ли не даром к Иехиель-Михалу.
И вот, случилась однажды сильная жара — огонь летал по воздуху; идет молодой барин по дороге мимо корчмы. Соскочил он с молочно-белого коня, привязал его к изгороди, вскочил в корчму и велит подать себе меду.
Подал ему Иехиель-Михал дрожащими руками стакан меда. Молодой человек поднес к губам, отпил немного и скривил рот. У его отца в погребах, вероятно, лучшие меды водятся, Бог знает, какие старые. И Иехиель-Михал, пожалуй, получил бы стаканом по голове; но молодой барин вдруг заметил белое личико Малки, сидевшей в углу корчмы с опущенным взором. Молодой граф спокойно поставил стакан и, бросив на прилавок золотой, спросил:
— Мойша, (у крупных помещиков все евреи носят имя Мойша) это твоя дочь?
Смутилось сердце Иехиель-Михала, он еле-еле выговорил: «Да. Это моя дочь». А молодой граф глядит и глядит, глаз не сводит с девушки. Назавтра он снова приехал пить мед. И то же на третий день, и на четвертый… Спрятали девушку — барин сердится, не говоря почему, лишь покручивает свои черные усики и мечет молнии взорами. Раз намекнул, что Иехиель-Михал платит мало аренды… будто пражские евреи набавляют цену…
И правда, пражские евреи давно зубы скалили на эту корчму, но старый помещик их на порог не пускал: «эка важность: живет еврей, пусть зарабатывает…» Плохо почувствовал себя Иехиель-Михал. Видит к тому же, что Малка все больше уходит в мечты. Совсем уж было собрался Иехиель-Михал поехать в Прагу посоветоваться. Но опять что-то помешало. А граф между тем является каждый день. И раз обратился внезапно к корчмарю:
— Мойша, продай мне свою дочь!
Затряслась белая борода Иехиель-Михала, в серых глазах его потемнело. А барин смеется:
— Ее звать Эстеркой? — спрашивает.
— Нет, Малкой!
— Вообрази, что она — Эстер, а ты — Мордохай, а я — Артаксеркс… Что? Ты не глупи, увенчаю короной ее главу! А ты в награду получишь корчму даром навеки, из роду в род! Ты об этом подумай!
И дает ему время на размышление.
4
Видит Иехиель-Михал, что дело плохо. Запряг ранним утром лошадей, полетел в Прагу. Заехал прямо к Рош-иешиво. Застал его за талмудом. Поздоровался и спрашивает:
— Ребе! Можно ли выдать замуж младшую дочь раньше старшей?
Положил Рош-иешиво локоть на книгу и отвечает:
— Нет, Иехиель-Михал! Не водится так в наших местах… Это вопреки еврейскому обычаю. — И напоминает ему сказание об Иакове и Лаване.
— Знаю! — говорит Иехиель-Михал. — Но при необходимости?
— А именно?
Иехиель-Михал излил перед праведником всю горечь души своей, рассказал всю правду. Задумался пражский праведник и говорит:
— Что ж, при нужде иное дело!
Рассказав праведнику про свой достаток, про накопленные пятьсот талеров, Иехиель-Михал напомнил об обещании указать жениха из учеников семинарии.
Задумался праведник, посидел молча опершись на локоть, затем, подняв голову, говорит:
— Нет, Иехиель-Михал, этого не могу!
— Почему, ребе? — спрашивает, дрожа, Иехиель-Михал: — Разве дочка моя, упаси Боже, согрешила душою? Юное дитя — юное деревцо, куда гнешь, туда и клонится…
