Что вы делаете в Судные дни?

Месяц Элул, шутите вы, вступает в знак Дев, и вы плачете!

Миснагид живет по календарю…

Вы сморкаетесь и плачете…

Превращаетесь в плакальщиков, в баб!

И дрожите всем телом!

Мы же в эти дни веселимся, пляшем, поем! Гуляем по улицам! Как можно плакать, когда кругом светло, когда все пламенеют!..

Но если речь зашла о свете, то я вам расскажу притчу; ее вы наверное поймете! Вы знаете ведь, что существуют два светила — солнце и луна. Солнце дает свет и тепло, а луна, как вам наверное известно, — ведь вы любите луну, ваши сыновья посвящают ей стихи и вздыхают по ней — луна дает лишь свет… Ребе сидел однажды у окна — сумерками дело было.

Он любил бывало сидеть у окна сумерками… Взошла луна, и мы воочию увидели, что она нарочно показалась из-за облака, чтобы приветствовать его… Он улыбнулся. Потом обратился к нам и спрашивает, знаем ли мы про жалобу луны… Мы, конечно, говорим, что не знаем; он рассказал:

— Солнце, — говорит, — на страже днем, и ему тепло; луна же стоит на страже ночью, и ей холодно… Пришла она однажды с жалобой в небесный суд: ей, мол, холодно! Просит, чтобы ей сшили шубу!.. Суд признал ее правоту. Созвали портных со всех концов света и велели шить ей шубу! Портные говорят, что они не в состояние исполнить приказ. Они, мол, не знают, как с нее мерку снять: в течение всего месяца — она либо толстеет, либо худеет…

Ну?

Как вы скажете?

Пусть сошьют тридцать шуб! Я так и знал, что это вы поймете! Он, дай ему Бог здоровья, первый на эту мысль напал.

Меж двух гор

Между Брестским раввином и Бяльским цадиком Рассказ меламеда

ро Брестского раввина и Бяльского цадика вы, наверное, слыхали, но не все знают, что Бяльский цадик реб Ноэхке был раньше довольно продолжительное время усердным учеником Брестского раввина, потом внезапно исчез, мыкался некоторое время по «голусу» и объявился, наконец, в Бяле.

А ушел он от раввина вот почему: изучали Тору, но эта Тора, чувствовал цадик, «сухая» Тора… Изучают, например, какой-нибудь закон по женскому ритуалу, о молочном и мясном, о гражданских исках. Прекрасно. Приходят Рувим и Симон судиться, является с требою чей-нибудь посланный, или женщина с каким-нибудь ритуальным вопросом, — в этот момент изучение Торы получает душу, оживает, приобретает власть над жизнью. А без всего этого цадик чувствовал, что Тора, т. е. оболочка Торы, то, что лежит открыто перед всеми, на поверхности, одна сушь. Не это, чувствовал он, есть учение жизни! Тора должна жить!

Изучать каббалистические книги было запрещено в Бресте. Брестский раввин был миснагидом и по натуре своей «мстительным и злопамятным, как змей». Стоило дотронуться до «Зогара» или «Пардеса», — и он проклинал, предавал анафеме. Раз одного застали за каббалистической книгой, так раввин приказал сбрить ему бороду руками цирюльника-гоя. И что вы думаете? Человек с ума сошел, впал в меланхолию, и что еще более удивительно, ему не мог уже помочь никакой чудотворец. Шутите вы с Брестским раввином! И все-таки, как это уйти из иешибота Брестского раввина?

Долгое время цадик колебался-таки.

Но раз было ему видение. Приснилось ему, что Брестский раввин зашел к нему и сказал: «Пойдем, Hoax, я поведу тебя в нижний рай». И он взял его за руку и повел. Они очутились в обширном чертоге, где, кроме входа, через который они вошли, не было ни дверей, ни окон. В чертоге, однако, было светло, — стены, казалось цадику, были из хрусталя, и от них исходил яркий блеск.

И они ходят и ходят, и конца не видать.

— Держись за мой кафтан, — говорит раввин, — тут имеется бесчисленное количество лабиринтов, и если ты отстанешь от меня, ты заблудишься навеки…

Цадик так и сделал. Идут все дальше и дальше, и за все время он не заметил ни скамейки, ни стула, ни какой бы то ни было домашней обстановки, — ничего! — Здесь не сидят, — объясняет ему Брестский раввин, — а идут все вперед и вперед.

И он следовал за раввином. И залы становились один другого все больше, все красивее, и стены сверкали то одним цветом, то другим, то несколькими цветами вместе… Но ни живой души не встретилось им.

Цадик устал. Холодный пот облил его. Скоро холод стал пронизывать все его члены. К тому же от непрерывного блеска у него глаза заболели.

И тоска напала на него, потянуло его к евреям, к товарищам, ко всему Израилю. Шутка ли — не видать перед собою ни одного еврея!..

— Не тоскуй ни по ком, — говорит Брестский раввин, — этот чертог только для меня и для тебя: когда-нибудь и ты станешь Брестским раввином.

Тут цадик еще более испугался и ухватился за стену, чтобы не упасть. И стена обожгла его. Но не как огонь, а как лед.

— Ребе! — раздался крик его, — стены из льда, а не из хрусталя. Из простого льда!

Брестский раввин молчит.

А цадик продолжает кричать:

— Ребе, выведите меня отсюда! Я не хочу быть один с вами! Я хочу быть вместе со всем Израилем!

И едва он вымолвил эти слова, Брестский раввин исчез, и цадик остался в чертоге один.

Дороги он не знает. От стен бьет холодный ужас. А тоска по евреям, желание видеть какого-нибудь еврея, хоть бы сапожника, портного, становится все сильнее и сильнее. И он громко заплакал

— Творец мира, — молил он, — выведи меня отсюда! Лучше в аду со всем Израилем, чем тут быть одиноким!

И мгновенно перед ним предстал простой еврей в красном извозчичьем кушаке, с длинным кнутом в руке. Еврей молча взял его за рукав, вывел из чертога и исчез.

Такой-то сон «явили» ему!

И, проснувшись до рассвета, чуть заря забрезжила, он понял, что это был сон не обыкновенный. Он быстро оделся и хотел побежать в синагогу попросить ночующих там талмудистов истолковать ему сон. Но, проходя по базару, он увидал запряженную извозчичью буду, громадную, старомодную буду, и при ней извозчика в красном кушаке и с длинным кнутом в руке, точь-в-точь такого, как тот, который вывел его во сне из чертога.

Понял он, что это знамение, и, подойдя, спрашивает.

— Куда вы идете?

— Не твоей дорогой, — грубо отвечает извозчик.

— Все-таки? — просит он, — может, я пойду с вами?

Извозчик призадумался и говорит.

— А пешком такой парень не может пойти? Ступай своей дорогой!

— А куда мне идти?

— Куда глаза глядят, — отвечает извозчик и отворачивается, — какое мне дело!

Цадик понял и отправился в «скитальчество».

Как я уже сказал, объявился цадик через несколько лет в Бяле. Как все это произошло, я вам рассказывать не буду, хотя есть что послушать.

Спустя приблизительно год после его появления, меня взял к себе, в качестве меламеда, один бяльский обыватель, по имени Иехиэль. Собственно говоря, мне не очень-то хотелось поступить на это место. Реб Иехиэль, должны вы знать, был богач, из породы старосветских толстосумов. Дочерям своим он давал по тысяче червонцев приданого и выдавал их за величайших раввинов, а последняя сноха его была как раз дочерью самого Брестского раввина.

Вы сами понимаете, что если Брестский раввин и другие родственники, — миснагиды, то и реб Иехиэль должен быть миснагидом… А я как раз бяльский хасид. Как же поселиться в таком доме?

Но меня, все-таки, тянуло в Бялу. Шутка ли — с цадиком в одном городе! Думал и так и этак, и поехал, наконец. А реб Иехиэль оказался простым и истинно благочестивым евреем. Я даже ручаюсь, что сердце его, точно щипцами, тянуло к цадику. И действительно: ученым он не был, а в Брестском раввине он ничего не понимал. Мне он не запрещал общаться с Бяльским цадиком, сам же держался от него вдали. Когда я, бывало, рассказывал про цадика, он делал вид, что зевает, хотя уши, вижу я, навостряет. Только сын его, зять Брестского раввина, морщит лоб, смотрит на меня со злой усмешкой, но в пререкания не вступает, — он по натуре был не из разговорчивых.