Литмир - Электронная Библиотека

Экономим «ампер-секунды».

(?) май

Мне страшно. Очень страшно.

Почему этого почти не видно по записям?! Дневник ведет кто-то другой: безразличный, пустой я, который просыпается лишь изредка, последний раз в апреле (?).

Все происходящее на «Мире»… оно не может быть реальным! Мы больны! Экипаж отравлен! ЦУП не отвечает, потому что знает что-то, потому что не собирается нас…

Я по-прежнему слышу чьи-то разговоры в своей голове. Параллельную линию. Концентрировался час или два, чтобы разобрать «переговоры», но смысл услышанного тут же забывался… Правда, я почти уверен, что кто-то кричал, просил о помощи, а его собеседник отвечал: «Нет, нет, нет…»

За стеной стучат! Володя? Алексеевич?

Я больше не вынесу…

26 мая

Реанимировали СУД, раскрутили гиродины.

После построения ориентации вернулась связь через ретранслирующие спутники. Узнал, что сегодня 26 мая.

ЦУП устроил телефонный сеанс с домом. Хотелось бы, конечно, «встретиться с родными в комнате № 23», но тут выбирать не приходится. Главное, хоть какой-то сигнал наладили. Настя рассказала, что у нас дома гостят мои родители и все хорошо. А потом резко отключилась – и ни слова про Даника. Я растерялся, еще долго спрашивал у трубки, звал.

Черт…

Только сейчас, описывая события дня, я понял…

Голос Насти. Это была запись. Она повторила все то же самое, что и больше двух месяцев назад. Не она – пленка.

28 мая

Застал Володю, когда он ел.

Вокруг подбородка и губ бортинженера колыхались серые нити, словно водоросли в воде. Плесень покрывала и кусок торта, который Володя приготовил вчера из творога, орехов, печенья и изюма. Володю это не смущало.

Я видел, как он сидит, как старательно пережевывает отравленную пищу, и его черные, точно смола, глаза. И как он смеется, глядя сквозь меня.

Я понимаю, что описываю странные, даже жуткие вещи. На комплексе творится что-то необъяснимое, но… что мне остается? Связи с ЦУПом нет. Члены экипажа превратились в отшельников. Любое совместное дело, направленное на выживание, выливается в конфликт.

Все это ненормально. А вот вести дневник – это кажется правильным. Единственно правильным. Это успокаивает, какое бы безумие ни выплеснулось на страницы.

Потому что, когда я пишу, все уже случилось. Прошлое, которое оказалось не настолько сильным, чтобы отнять у меня будущее.

Я еще здесь.

Мы здесь.

29 мая

Много размышляю.

Заметил одну странность. Злость, желание причинить боль возникают, только когда кто-то есть рядом. А когда я один, обволакивает некая отстраненность, вот как сейчас, во время написания дневника. Очень трудно вспомнить смысл слова «паника». Очень трудно поверить в то, что отражаешь на бумаге.

Это похоже на анестезию чувств…

1 июня

Станция поросла космическими грибами. Изоляцию проводов и труб покрывает густой налет плесени, стены затянуты живой пленкой. Кормовая часть модуля «Квант» окутана белым налетом. Микробы, которые не боятся ни холода, ни радиации, плодятся и размножаются. Окисляют все, что способно к окислению. Им здесь нравится.

Мне – нет. Постоянно кружится голова, тошнит, скачет температура.

(?) июнь

Володя плавает по станции со сложенными на груди руками и закрытыми глазами. В волосах запекшаяся кровь – наверное, от ударов. Иногда он говорит: «ЦУП затопит станцию». Или: «Вернулись другие». Или: «Оно посмотрело на них». Он говорит сам с собой, на мои вопросы почти не реагирует, хорошо если приподнимет веки и глянет, и то недобро.

(?) июнь

Научился «отключаться» от разговоров в голове. Представляешь тумблер – щелк! – и нет голосов. Только собственные мысли…

(?) июнь

Вчера Володя убил Алексеевича.

Мы все торчали в базовом блоке, впервые за последний месяц или два. Командир крутил педали, я читал «Мастера и Маргариту», Володя смотрел в иллюминатор, а потом выплыл и вернулся уже с молотком.

Он орудовал им долго, словно автомат, словно Луцкий с мачете в моей галлюцинации. Я даже не попробовал его остановить, просто смотрел, вздрагивая при каждом ударе, но не чувствуя ни страха, ни жалости. Молоток не отскакивал от черепа Алексеевича, я почти видел, как внутри полой ударной части движутся металлические шарики, рассеивая энергию отдачи.

А потом Володя покинул станцию. Вошел в скафандр и улетел.

Он улыбался через стекло шлема, когда пустота засасывала его.

Я запихал Алексеевича в «Квант». Едва удалось.

(?)

У меня прекрасные жена и сын… Я их так люблю… Мне так повезло…

Но сейчас я в аду. В аду, который не могу понять, но который очень хорошо понимает меня.

(?)

В иллюминаторе нечто черное, враждебное, бесконечное, мертвое. Космос.

Что мы знали о нем? Что хотели узнать? Мы собирали информацию по крупицам, словно снимали чешуйки отмершей кожи с тела необъятного монстра, всматривались в телескопы, посылали сигналы… Но что, если тьма почувствовала нас, увидела нас, услышала нас?

Что, если на мгновение, бесконечно малое земное мгновение угольная бездна приблизилась к станции и приникла лицом к иллюминатору? Что, если она заглянула в тех, кто был тогда на «Мире», и осталась в них едкой плесенью?

Что, если Безяев и Луцкий никуда не улетали? (Кто тогда сел в транспортник вместо них? Кто? Она? Пыльца ее взгляда?)

Что, если они улетели, но пустота запомнила их? Но как же тогда другие… все эти люди, которых я вижу на борту? Кто они? Как она увидела их? Или в одном человеке можно рассмотреть всех остальных?

Что, если теперь она смотрит на меня их глазами? Что, если я…

????

Утром я видел Настю. В бытовом отсеке. С молотком. С тем самым молотком, которым Володя убил командира. Прежде чем скрыться за углом и исчезнуть, она обернулась. Лицо моей жены – призрака, галлюцинации – покрывала пленка из волокнистых грибов…

Мне кажется, что я долго не выдержу. Что предел уже близко… за следующим люком, за круглым стеклом, что прячет Солнце, и Землю, и слепки времен года, которые меняются каждые полтора часа… Еще один шаг, одно слово, одно видение – и в голову хлынут тьма, хаос, безразличие смерти.

Или все это уже было? Уже пройдено?

Я боюсь телефонного сеанса связи с семьей, с Настей. ЦУП давно не организовывал «встреч», ЦУП молчит, но теперь это не кажется предательством… Нам всем надо немного тишины и одиночества, полного одиночества, чтобы отдохнуть, справиться… переждать.

Переждать что?..

Все.

Пускай она забудет о нас, пускай ее глаза (глаз?) закроются…

Слезла кожа с пяток… теперь как у младенца… Правда, эта плесень, она примеряется и ко мне… Салфетки справляются плохо…

Снова отказала система «Воздух».

нетнетнетэтогонетничегонет

язадыхаюсьвоздухзадыхаюсьэтонеяпочтивсегданеянея

спаситенасспаситенасспаситеменяменяменяспасите

Вернулся Володя. Скребется в люки, стучится в иллюминаторы.

Я не пущу его. Не хочу. Не могу.

Это не он.

Шлем его (уже не его) скафандра покрыт плесенью, но визор тщательно протерт, и я вижу черные глаза и синюю кожу за ним. Силовая и герметическая оболочка перчаток повреждена, одного пальца нет.

Володя облетает станцию снаружи, но всегда возвращается к иллюминатору бытового отсека. Иногда я прихожу туда, и мы смотрим друг на друга через сверхпрочное кварцевое стекло.

Станция движется по терминатору, отчего кажется, что вечер затянулся и я барахтаюсь в нем, как насекомое в клею. День-ночь. Это раздражает, уж лучше бы что-то одно – свет или тень. Без разницы.

30
{"b":"851198","o":1}