Он повис над пропастью.

Жарко. Больно. Страшно. Бездонная трещина будто расширялась – силилась заглотить.

Ноги свело судорогой, Люм потерял опору и полетел вниз. Зажмурился, ожидая удара…

Он лежал на снегу, в голове шумело, ныл плечевой сустав. Попробовал подняться, левая нога подвела, и он снова упал. Встал на четвереньки и пополз на последней жилке, сам не зная куда, падал и поднимался. Из носа капала кровь, тут же замерзала.

Где-то за спиной шумел лес, настоящий зеленый лес, и текла серебристая река – стоило только обернуться и посмотреть под правильным углом.

«Настя…»

Он долго вспоминал, кто такая Настя. Вспомнил и заплакал. Глаза слиплись. Люм с болью отодрал нижние веки от верхних.

А хотя – пускай слипаются! Тогда он не увидит всей это мерзости.

Полз по тросу с закрытыми глазами. Глаза теперь не помощник, а враг. И разум – враг. Воспоминания, чувства. Они тоже могут меняться, искажаться, обманывать. Притягивать зло, как темный предмет на снегу притягивает солнце: положи на снег монету – через несколько часов уйдет на глубину.

В свинцовой голове медленно шевелились мысли.

Что же случилось на Востоке? На что они наткнулись?

На станции в центре Антарктического полуострова, там, где сходились магнитные линии Земли, геохимики брали пробы снега, самого чистого на планете. Искали внеземные частицы, капли метеоритного дождя. Визитные карточки других миров: Сириуса, Андромеды, Персея… А что, если упали не частицы, а сами пришельцы со своими кораблями? А может, все началось в карьере геохимиков, где выпиливали снежные блоки, упаковывали в мешки с меткой глубины и отправляли на поверхность? Или в магнитном павильоне геофизиков, в котором чувствительная аппаратура фиксировала космические шумы… Или пришельцы сами наткнулись на них – на человечество?

Люм почувствовал, что задыхается. Сорвал подшлемник, жадно глотнул воздух, обжег легкие. Отпустило.

Ему удалось встать. И он пошел, переступая деревянными ногами, как лунатик. Перебирал трос правой рукой, на снег за спиной ложились темные капроновые петли.

Под опущенными веками дрожали зеленоватые круги. Он разлепил глаза и увидел оранжевые пятна, переливы оранжевого, ручейки и потоки, колдовские видения оранжевого, нечеткие формы и контуры, смутно напоминающие о чем-то.

Уткнулся в трап «Харьковчанки».

В салон не поднялся – там лежал труп Вешко. Забрался в кабину, стянул зубами оставшуюся рукавицу, растер кисти (левая, растрескавшаяся, твердая, на которой не хватало мизинца, была мертва, как лед) и закрыл дверь. Двигатель не заводился. Кабина еще хранила призрак тепла, но температура падала с каждой минутой. Скоро мороз прогрызет утепленную сталь и доберется до маленькой точки внутри человека, до последнего огонька. Надо выйти, попробовать растопить печку в салоне… Но он не может… не хочет…

Его стошнило черным, скверным.

Гаснущие, замерзающие мысли остановились на письме.

Люм хотел прочитать его еще раз.

Слова ведь только слова, как ни посмотри. Плоский мир бумаги. Или нет?.. Скрытый смысл, бездонные ямы между строк… В силах ли инопланетная или иная воля исковеркать слова любви, отголоски разума? Нет, нет…

Не посмеете!

Он расстегнул каэшку, дернул молнию на кармане кожаной куртки, достал и развернул письмо Насти, прогладил окоченевшими непослушными пальцами правой руки сгибы, чтобы тонкие темные впадины не могли переврать, исковеркать, несколько раз тяжело потянул носом кислый, жидкий, разбавленный воздух, открыл глаза и стал медленно читать:

2 февраля

В полдень отошли из Риги.

Меня никто не провожал.

За кормой стягивается битый лед. Серая Двина.

Везем в Антарктиду две сотни зимовщиков.

Двумя днями ранее пассажирский помощник – светлый, мясистый, округлый – проводил меня в каюту первого класса.

Верхняя палуба. Один в двухместной каюте. Настоящее окно. Открыл – перекурил. Побрился перед визитом к капитану.

С капитаном познакомился еще на офицерских курсах пять лет назад. Два раза ходил в плавание под его руководством. Сделал его героем повести «Сквозь льды». Вот-вот столкнусь с прототипом.

Читал ли он повесть?

Дверь в капитанскую каюту была открыта. Я присел в холле на диванчик и осмотрелся. За стеклами книжного шкафа тесно стояли энциклопедии, справочники, литографии, лоции. На углу массивного стола лежала книга. Сборник моих повестей. Какой жирный намек. Значит, читал… Да и на что я надеялся: в «коммуналке» флота шила в мешке не утаишь.

Хлопнув дверью, вошел капитан. Свежий и статный в свои пятьдесят три (старше меня на четыре года). Борода с серебряной проседью.

Он крепко, с намеком, пожал мою руку.

– Какого дьявола ты в своем «букваре» сделал меня неврастеником?

– Не тебя. Литературного героя. Намешал в нем разных людей. От тебя взял только хорошее.

– А запомнят плохое. – Капитан не отводил сухого взгляда. – Изволь понять. Твои выдумки на меня повесят. Объясняй потом людям.

– Извини, – сказал я. – Я маскировал как мог.

– Маскировал он… Капитан – псих! Фантастика. Где ты такое видел?

– Ну…

– Баранки гну. Честно скажу, воротит меня от этой повести. Уж лучше бы ты про космические корабли писал. А то сочиняешь ты, а проблемы у меня.

– А есть проблемы?

– Будут. По твоей милости.

Я снова, на автомате, повинился.

Сам подумал: а что персонажи? Не обижаются ли на то, что в них натолкали по чуть-чуть от реальных людей, которые им несимпатичны?

– Извини, извини. В книгах надо извиняться. И думать надо. – Но лицо его, кажется, смягчилось. – Ладно, давай по твоим обязанностям.

Мы обсудили мои обязанности, выпили джина под бутерброды с семгой.

Проводил он меня уставшим:

– Иди уже отсюда к чертям собачьим!

Идем во льду. Подмигивают огни маяков.

Ночью не спалось. В каюте духота. Открыл окно.

До утра читал.

Взял в рейс сборник рассказов Адама Адамовича Павлова «Морские пейзажи». Павлов, знаменитый полярник и беллетрист, пропал в обратном рейсе в марте 1971 года. В каюте нашли рукопись «Морских пейзажей».

Для рецензии.

Сборник начинается с рассказа «Вода». Это, скорее, эссе, замаскированное под беседу двух моряков, новичка и тертого. Молодой матрос преисполнен восхищением перед величием морей-океанов, этой колыбели странствий. Опытный же, у которого на берегу маячит пенсия, видит в открытой воде лишь постоянную опасность, вызов: «Ничего-ничего. Дай время – и увидишь океан глазами первооткрывателей. Увидишь опасное, враждебное, разочаровывающее, гневное место. Это безумие – то, что делает человек в море. Мы не должны были покидать берегов земли». Хм. Слишком высокопарно и утопично для старого матроса, как по мне.

3 февраля

Скоро берега Швеции.

Под форштевнем громко ломается лед, слышно даже на верхней палубе.

После душа поднялся на мостик. В ходовой рубке нет обогрева лобовых стекол. Обсудили со старпомом мои книги. Старпом – крепкий, здоровый моряк, окончил высшую мореходку. Хвалил «Сквозь льды», хитро улыбался.