Ночью в дверь каюты постучали.

Я открыл – никого. Вернулся в койку. Снова стук. Выскочил в коридор – увидел удаляющуюся спину вахтенного. Матрос хромал, я окрикнул его, но тот не повернулся.

Влез в шорты и вышел из каюты. Матроса и след простыл.

Я забрел на бак. Над головой сияли огромные незнакомые звезды. Большую Медведицу вывернули наизнанку. Это легко объяснялось фокусами Южного полушария, зеркала, в котором отражалось привычное небо Северного полушария, но некоторые звезды я видел впервые.

19 февраля

Трансляция неуемно горланит объявления. Оторванный от человека голос оповещает о запланированных мероприятиях или зазывает участников экспедиции в каюту двести семнадцать. Иногда чудится совсем бредовое, вроде «получить соль для колониальных ванн».

Меня вызвали к информбюро за радиограммой.

«19/2. Радио 1 пункт. Читай ААП. Слушай море».

Отправителя нет. Странно. ААП? Это Адам Адамович Павлов?

Как бы то ни было: перед сном почитал Павлова.

Рассказ «Штормпредупреждение». Такой муторный и грязный. А ведь речь в нем о теплоходе, который погибает в бурю.

23 февраля

Ошвартовались в Монтевидео.

Небоскребы в знойном небе, на фоне высокой горы с древней крепостью на вершине. Собаки на причале. Толстый, оплывший полицейский с кольтом на бедре.

Прогулялись комсоставом по городу. Эвкалипты и сосны. Пыльные автобусы. Памятник погибшим морякам: костлявый мертвец борется с серой волной.

Вблизи город неряшлив: на тротуарах окурки, обертки, банки, бутылки. Океанский ветер метет мусор по улице Колумба. Повсюду реклама «Филипс» и кока-колы. Солдаты с автоматами у банков, парламента, президентских дворцов. Пронырливые мулаты: си, сеньор. Стадион, кладбище, кинотеатр, длинный «шевроле».

Тишина за витринами книжных магазинов. Остановился у самого большого. Переводы Ильфа и Петрова, Достоевского, Толстого, Шолохова, детективы Джеймса Хедли Чейза и Агаты Кристи. Заметил книгу-мистификацию с «2022» на обложке – из будущего, ага-ага, – называется «Век кошмаров».

Огромный крытый рынок – шумный, пестрый, с апельсиновыми, банановыми и лимонными кучами, красными мясными тушами и кольцами пряных колбас. Перекусил шашлыком и ледяной «кокой».

Все, кроме меня, купили дубленки женам и подругам.

25 февраля

Взяли курс на Сандвичевы острова.

Нарывают десны. Больно жевать твердую пишу. Что за напасть. А ведь медкомиссия перед рейсом признала мои зубы полностью здоровыми. Сходить к судовому дантисту? Страшно. Если пародонтоз, то лечение одно: рвать.

Прополоскал отваром уругвайского эвкалипта.

Покачивает посвежевший ветер. Бурые водоросли похожи на слипшиеся пряди волос.

Отключили бассейн. Включили теплый кондиционер.

Рассказ «Переполненные страхом».

Павлов великолепно передает живую человеческую речь – в диалогах без атрибуции слышатся интонации, тембр голоса, смятение, страх и ложь. Сюжет: гнев моря. Павлов повторяется.

Мы все повторяемся.

26 февраля

Утром в проливе Дрейка.

Плюс двенадцать. Безветренная зыбь. На волнах спит кашалот.

Выдали тулуп, ватные штаны, валенки на резинке и меховые варежки.

Туман. К вечеру заштормило. Колыхаемся в Южном океане.

28 февраля

– Первый пошел! – кричит старпом.

Ночная смена. Пятнышко айсберга на двадцатимильной шкале радара.

В сумрачную рубку сует нос мальчик. Худой, простоволосый, седой, будто голову присыпало пеплом. В темноте не видно глаз – черные провалы. Призрачный мальчик пугает меня. Старпом никак не реагирует. Я толкаю его, но мальчика уже нет.

Что это было?

Второй айсберг видим вживую с левого борта. Вершина айсберга теряется в грязно-лиловом тумане, уплывает.

Через пять часов – еще два айсберга. Вышли из тумана. Горизонт просматривается, но размыт, как и берег материка.

С наступлением сумерек снова видел мальчика. За окном каюты.

29 февраля

В семидесяти милях остров Южная Георгия, открытый Куком. Ослепительно светит солнце.

Достал машинку. Напечатал до обеда треть рассказа про капитана-наставника. Много историй накопилось – хватит на сборник.

Для рецензии.

Герои – абстракции. В рассказах много иррационального, которое Павлов называет изначальным, бесконечным. Бред и абсурд начинают раздражать и, надо признать, пугают. Лобовая открытость кошмара. Угадывающиеся за текстами аномалии. Писатель будто потерял контроль над книгой (и собой?), и она превратилась в поток безумств.

Не хотел касаться этой темы, но…

С прошлым рецензентом Павлова случилась смутная история. Рецензент загремел в психушку. «Поплохело последнему товарищу от сочинений Адама Адамовича», – пошутил редактор. Я, конечно, свято верю в силу литературы, но… Хотя давайте порассуждаем. Выстроим цепочку.

Павлов страдал от психической хвори – и впустил ее, как червя, в книгу. Сборник Павлова пошатнул душевное равновесие рецензента.

Или Павлов лишился рассудка, работая над «Морскими пейзажами»? Что первично? Безумие или книга? Книга или безумие?

1 марта

Антарктические воды.

Парочка пингвинов жмутся друг к другу на крошечном айсберге. Тюлени вальяжно загорают на берегу. Кружат поморники.

Простудился. К больным, удлинившимся, расползающимся в стороны зубам добавилась ангина. К врачу так и не ходил. Полощу.

Ход восемь узлов. Видимость – пятьдесят метров. Круговерть мороси и тумана в свете прожекторов. Экран радара залеплен отметками айсбергов. Айсберги движутся – об этом говорят светящиеся хвосты.

После вахты лег спать. Снились кошмары. Что-то большое и белое.

«Морские пейзажи». Ну не подходит название, умиротворенное, созерцательное, всем тем дикостям, что прячутся внутри сборника. И морем в большей части рассказов пахнет разве что по ветру, издалека. Назвать бы «Человеческие пейзажи»… Или здесь некий смысловой кувырок? Например, морские пейзажи – все, что останется после человека? Было и будет.

Постоянно думаю о Павлове. Что-то плохое истончило его душу, осталось в книге – как инфекционный микроб на корреспонденции.

Павлов писал книгу в море. Я читаю ее в море. Где читал ее прошлый рецензент? Был ли он моряком? Писателем-маринистом?

5 марта

Ветер крепчает. Крупная зыбь.

Острова Кандламас и Сондерс. Айсберги в проливе. Много осколков. Между морем и небом узкая щель.

Ночью ревело и свистело. Серые смерчи вихрились, ослепляли. Снег налипал на прожекторы и стекла рубки. Выйдешь на крыло мостика – ни черта не видно: глаза слезятся от ветра.