Вот мы уже посетили всех врачей, кроме одного. Пришёл его черёд, заходим. Вокруг всё белое: белые стены, белая простынь на кушетке, доктор тоже в белом халате и колпаке. Мне это кажется подозрительным и, на всякий случай, я начинаю «делать мину», чтобы предупредить, мол, я уже недовольна. Но доктор и мама уверяют, что ничего страшного не будет – врач посмотрит ручку. «Дядя только посмотрит», – внушительно повторяет мама и разворачивает меня к нему. Я доверчиво разрешаю – сегодня уже все видели мои руки, кроме этого доктора. И в одно мгновение я взрываюсь от пронзительной боли! Мамочка! Что это? Ты сказала, что только посмотрят.

Извиваюсь, вглядываюсь в место боли и вижу в своём плече иглу со шприцом. Это прививка.

Зачем мне её делают? Почему так болезненно?

Кричащую и красную мама выносит меня в коридор, где я долго не могу успокоиться. В маминых глазах ищу ответы на свои вопросы, но она не даёт их. Почему она сказала неправду, а сейчас делает вид, что ничего не произошло? Как мне теперь воспринимать то, что говорит мама? А если половина из того, что она говорит, будет ложью, как тогда? Мне всегда в таких случаях будет больно?

Устав от истерики и получив бутылочку с подслащённой водой, я засыпаю в коляске по дороге домой.

В этот день мой мозг записал новый опыт: если тебе что-то говорят близкие люди, это ещё не означает, что сказанное – правда. Никому не доверяйся полностью, будь начеку.

Я еще не подозреваю о том, что впоследствии каждый визит к врачу будет сопровождаться резким скачком адреналина, учащением пульса и всепоглощающим страхом. Что даже в тридцать лет этот опыт не позволит мне отпускать, он будет шептать: «Не верь, контролируй».

Моя рука быстро поправилась после прививки, что радовало.

И, казалось, снова моя любовь пошла на поправку!

Мы привыкли к нашей комнате и подружились с соседями. Я росла и развивалась. Несмотря на то, что врачи ставили мне отставание в развитии, каждый день я узнавала что-то новое. Например, вчера я узнала, что мне пора отвыкать от соски. Взрослые говорят, что от неё может образоваться неправильный прикус. Мне совсем не хочется отказываться, я держу её всеми зубами.

Чтобы поскорее меня отучить, мама намазывает её горчицей. Тогда я немедленно выплёвываю соску, потому что во рту у меня настоящий пожар. Как только взрослые могут есть такую еду – горчицу?

Видимо, всё же придётся обходиться без соски, потому что теперь она вызывает неприятные эмоции.

Постепенно начинаю забывать папу, не успев вдоволь насмотреться на него. Не знаю, почему так бывает – моего папы нет рядом, а у сестры он есть. Может, существуют какие-то правила для разных пап? Очень хотелось бы их узнать.

Шёл месяц, затем второй, третий. Пока я медленно принимала идею, что можно жить без отца, он неожиданно вернулся. Вот мама удивится, когда придёт! Он приехал, он нас нашёл! Значит, всё-таки он в нас нуждался! Так приятно слышать, что я его дочь, что он тоже имеет право быть рядом и принимать участие в воспитании.

«Конечно же, он имеет право!» – хотелось крикнуть мне, когда тётя планировала его прогнать. «Это мой отец. Не прогоняйте его», – мои просьбы осели внутри, потому что я всё ещё не умела говорить. Пока мы ждали маму, папа уговорил тётю Марию, чтобы она позволила ему пойти со мной на прогулку.

Ура! Сам папа пойдёт гулять со мной! Он будет возить меня в коляске и улыбаться мне. Я так рада, что он приехал! А вдруг они с мамой снова будут вместе? А вдруг я ему уже нравлюсь? А вдруг, а вдруг…

Едем через парк, солнце выглядывает из-за папиной головы и светит в коляску. Я жмурюсь, смеюсь и мои пухлые щёки становятся всё шире. Вот оно – счастье. Смотрите все – у меня есть отец!

Мы гуляли долго, на улице стало темнеть. Смесь в обеих бутылочках закончилась – её специально готовили, когда со мной гуляла не мама. За день я, как следует, рассмотрела отца, постаралась запомнить каждый фрагмент его лица – на всякий случай, чтобы не забыть. Предвкушала, что сейчас мы приедем домой и обрадуем маму, но у папы были другие планы.

Он привёз меня на вокзал. Я вертелась на его руках, смотрела по сторонам и пыталась уловить знакомые лица. Может, сейчас здесь появится мама или тётя?

Мы вошли в вагон и в нос врезался – этот тяжкий запах поезда, который был для меня запахом расставания. Когда-то я уже бывала в подобной ситуации, когда меня разлучали и увозили в чужие места. Радость сегодняшнего дня мгновенно канула в Лету, а состояние безмятежности сменилось на панику.

Поезд тронулся. Так как рядом не было мамы, я поняла, что уезжаем от неё. Годовалая девочка на руках у отца, который не знает, что делают с детьми.

Как проявляет себя ребёнок в любой непонятной ситуации? Правильно, плачет.

Я вопила без умолку несколько часов подряд – от голода и страха неизвестности. В голове не было понимания – куда мы едем, кто нас ждет, увижу ли я когда-нибудь маму снова и что с нами будет.

Поезд монотонно стучал по рельсам, пыхтел и сопел, а за окнами мелькали огни, белыми светлячками вырывающиеся из тьмы.

Под утро папа был не рад, что увёз меня, потому что я не унималась ни на минуту. Измученный бессонной ночью и злой он понял, что не в состоянии заботиться о своей дочери. Он не знал – как и чем меня кормить, когда переодевать, когда укладывать спать и почему дети плачут. Соседи по вагону сочувствовали молодому родителю, старались дать совет – как меня успокоить. Но ничего не срабатывало.

Всхлипывая, я смотрела на отца, которого так ждала, и видела в его глазах несбывшийся план. Он решил отплатить бывшей жене той же монетой – увёз дочь, чтобы отомстить и показать, что его слово тоже имеет вес.

Каждый из них думал о том, как поискуснее проучить друг друга. Как найти тот самый больной крючок, который способен нанести рану поглубже. Этим крючком, этой разменной монетой была я. Общая дочь – единственное, что связывало родителей, заставляло их взаимодействовать, пусть и таким уродливым способом.

Любой порыв, даже продиктованный ненавистью, говорит о том, что людям не всё равно, они что-то значат друг для друга. Равнодушие – показатель того, что всё прошло и уже не цепляет. Но если отец мстил, значит, его чувства к маме ещё не остыли. Может, они не осознавали этого, но поступки выдавали их с головой.

Папа спросил у проводника, когда будет станция, чтобы уехать в обратном направлении. Он решил привезти меня обратно, чтобы не случилось что-нибудь непоправимое.

Это было спасением! Меня снова вернут домой! Зарёванная и голодная я рвалась к маме.

Неудавшееся похищение привнесло в жизнь родителей новые понимания. Папа осознал, что совсем не жаждет тянуть лямку в виде моего воспитания и содержания, потому что дети – это не только ангельские улыбки и смех.

Маме с одной стороны было приятно указать отцу, что он потерпел фиаско. С другой она понимала, что это их окончательное расставание и отец больше не будет претендовать на меня. А значит, маме придётся самой нести все тяготы поднятия ребёнка.

В этот день для меня отворилась неведомая до того истина: рождение ребёнка не делает тебя автоматически родителем. Формально всё так, но внутри себя человек может быть не готов к такому статусу. Он может остаться прежним – «своим парнем» или «звездой двора». Понимание, что ты родитель, должно отлежаться. Требуется время, чтобы рассматривая своё сопящее чадо, ты чувствовал ответственность отцовства или материнства. Кому-то не хватает года, пяти лет или целой жизни, чтобы впустить в себя это изменение.

Так произошло и с моим отцом. Он воспринимал меня, как забавную куклу или младшую сестру.

Спустя сутки, ранним утром, дочь была возвращена домой. У мамы после долгих переживаний не осталось сил на выяснение отношений. Думаю, если бы она могла испепелить отца взглядом, то сделала это, не раздумывая. Как в истории племени комоксов, где женщина – дочь Орла, ушла от мужа. Когда он стал преследовать, она обернулась и испепелила мужа смертоносным взглядом.