— А как дела у Джона?

Лиз вздрагивает, когда слышит имя сына из уст Марты.

— Хорошо. Растет и с каждым днем все больше походит на своего отца, — отзывается Лиз, и Марта думает о мальчике, который, как ей кажется, не походит ни на кого.

— Ему скоро уже в школу идти, — говорит Марта, а Лиз мысленно заклинает ее: ни слова о мальчике.

— Ну, до этого еще есть время.

Лиз чувствует, как ее ноги замедляют шаг, потому что они с Мартой приближаются к месту, которое она выбрала. Там небольшой обрыв, на обрыве скользкая трава, но оттуда открывается захватывающая панорама; солнце снова пытается пробиться сквозь облака, но эта попытка безнадежна.

Так интересно подойти ближе и поглядеть.

Рассмотреть четко-четко.

Идем, оттуда такой вид, до самого Найтингейла: видны мысли птиц, и крыши домов, и все, что происходит внутри.

Лиз говорит:

— Идем, оттуда такой вид.

И Марта идет.

На этот раз скрыть темноту не удалось.

Марта забралась в кровать и легла.

Пролежала так две недели, а может, и три. Дни дробились, часы склеивались в один, приходила ночь, всегда приходила ночь, и сон, в котором она была в воде, и крючок протыкал твердые чешуйки на коже. Крючок причинял боль, и все же она хотела остаться под водой и никогда не подниматься сквозь водорослевый ковер на поверхность, где ждет безглазое лицо.

Просто остаться.

Но крючок тянул за плечи, и наступало утро.

Понемногу плохой сон угасал, вдавливался глубже в дно разума. На дне кто-то написал: этого никогда не было, да и что, собственно, произошло? Просто подхватила грипп или другую похожую хворь от пассажиров предыдущего корабля. И охота тебе каждый раз якшаться с этим сборищем незнакомцев? — ворчала мать, но вскоре раскаялась и пыталась утешать своего ребенка, который рух-пул в темноту, но попытки были напрасными, потому что в матери не осталось ни света, ни тепла, ни капли утешения.

Однажды брат подошел к кровати Марты и заговорил совершенно обычным голосом, как будто неприязнь к сестре начисто выскребли из его души. Поставив на колени тарелку с картофельным пюре на молоке, Сэм стал кормить Марту. И Марта начала есть. Каждый глоток был мучителен, но она не сдавалась и глотала, потому что понимала: в противном случае ее ждет смерть.

Марта знала, что Сэм знает правду: ее младший брат разделял с нею все, все секреты, в том числе этот, развевающийся на улице при свете дня. Брат не спрашивал, не обвинял, а только доил корову, варил картошку и острым ножом проверял, готова ли она. Он забыл голоса, которые слышал, забыл белье, которое качалось на веревке много дней, намокая снова и снова.

Казалось, тот дождь не закончится никогда.

Прошло две недели, а может, три, и Марта решила встать. Она поднялась: ходить оказалось трудно, живот болел, голова кружилась, так что Марта вернулась в постель. Что ж за напасть, и чем таким только болели люди с того корабля!

Спустя еще несколько дней Марта снова попробовала встать. Она приказала своим костям и мышцам слушаться, и на этот раз они послушались, и она дошла до двери, а потом выбралась на улицу, надеясь, что больше никогда не вернется.

Марта отправилась на смотровую площадку и стала ждать корабля. Но корабль не появился ни в тот день, ни долгое время после; не появилось никого, кто увез бы Марту прочь.

В одну из суббот она пошла на танцы.

Позволила парню сесть рядом, задавать вопросы, позволила ему вывести себя на танцплощадку, вытащить из ямы стыда. Она увидела парня, а парень увидел ее и начал чинить то, что в ней было сломано.

Но его усилий оказалось недостаточно: из Марты вытекло так много, что другому созданию моря уже не осталось. Море выплеснулось наружу красным и черным, и почему только она не сказала нет.

Морские бобы прибились к берегу, не имея мозгов.

Ничего не выросло, и муж пал духом от безысходности, а еще из-за Мартиного грехопадения, о котором не говорили вслух, ведь его как будто бы не было, да и муж ни о чем не подозревал. Берт недоумевал, что он делает не так: может быть, он плохо любит свою жену? Может быть, ему не следовало жениться на ней? А может, над домом, супружеской кроватью или утробой жены витает проклятие?..

Рыбаки выходили в море, ловили рыбу, работники завода резали ее на куски и раскладывали по банкам. Весна, лето, осень, зима. Тристанцы собирали яблоки, убивали крыс, месяц катился за месяцем, солнце садилось где-то за домом, с каждым днем все дальше. Берт и Марта садились за стол, с каждым днем все дальше друг от друга, они хотели быть вместе, но теперь у них ничего не получалось: они не знали, как извести горечь, в которой мысли увязают, точно мушиные крылышки в дегте.

Как помочь Марте, такой молодой и сильной? Выходит, на самом деле она не поправилась от той болезни?

Снаружи она выгладит невредимой, а внутри нее растет шерсть, окрашенная красными водорослями.

Наконец корабль все же пришел.

Наконец гора распалась так же, как однажды распалась Марта, и теперь Марта стоит на борту корабля и думает о семенах, которые море переносит с острова на остров. Думает о Берте, о последней ночи на острове: она была такой же сладкой и потной, как те ночи в самом начале. А утром все снова прошло.

Берт остался искать мальчика, хотя тот и не сын ему, хотя тот и ненавидит Берта со всей силой своего детского сердца.

Но держит эту ненависть в секрете.

Марта размышляет о мальчике, о том, не выпала ли дверь из петель, о том, не поранило ли мальчика стеклом. Нет, Марта не верит, что Джон в беде: он знает остров, и хотя Джон пришел в этот мир из черноты, в нем пульсирует яркий свет жизни.

Марта отгоняет от себя мысли о текущей лаве и о том, что у мальчика нет огнеупорной кожи.

О том, что у Берта нет одежды, которая защитила бы его от этого мира.

Корабль подплывает к Тристану, но ветер дует с севера.

Марта знает, что это означает; она знает, что Лиз тоже знает, и видит, как та сердится. Но что толку негодовать на ветер, что толку ругать жизнь, которая уносит все самое дорогое, по одному предмету за раз, а потом забирает и самого человека?

Кто-то говорит:

— Поселок выглядит таким мирным и спокойным.

Но все видят, что консервный завод погребен под лавой.

Ближайший к заводу дом постигла та же участь, и Марта чувствует, как что-то под ее ногами рушится: прочный фундамент, на котором она стояла всю свою жизнь, разлетается на куски. Затем Марта вспоминает, что никакого фундамента под ее ногами нет и не было, а было только пористое и расползающееся дно, был дом, в котором ей дали упасть и в котором ей пришлось стать взрослой, хотя она была ребенком.

Простыни так никогда и не отмылись, запах рыбы не ушел, хотя Марта ушла.

Ветер дует с севера, и никто не попадет на берег. Кто-то говорит:

— Делать нечего, придется плыть дальше. Женщина пытается перелезть через перила.

Но ее затаскивают обратно на борт, прижимают к нему.

Ей говорят:

— Расслабься.

— Все образуется.

— Мальчик найдется.

Корабль ждет, но ветер не меняется, и дальше уже ждать нельзя.

Они продолжают путь.

Напоследок Марта видит холм, который поднимается из склона вулкана, точно прорвавшееся сквозь кожу сердце.

Проснувшись воскресным утром, я чувствую себя более одиноким, чем небо.

Странно: Ивонн рядом нет. Она всегда спит дольше моего.

Опускаю ноги на пол, который пышет холодом. Иду в кухню, уверенный, что Ивонн сидит за столом, обхватив пальцами горячую чашку; я мерзну, — скажет она и плотнее закутается в тонкую шерстяную кофту.

Несу ей кофту потолще.

Но Ивонн в кухне нет, посуда с остатками ужина лежит в раковине.

Я мою посуду, разогреваю вчерашнюю еду в духовке и ем прямо с противня.