— Чем?

— А вот этим, всем… — мы были одни. То есть я и девочки. Команде я себя беспокоить запретил настрого. Позову, когда и если.

— В меру, в самую меру. Раз уж взялся нагнетать — то нагнетай по полной. Закон сцены. А то, понимаешь, первую заповедь вспомнили…

— Какую первую заповедь?

— Первая заповедь крестьянина — сдать хлеб государству. Каждый вечер в новостях колхозники гордо говорят, что вот они сдают государству хлеб, да ещё с перевыполнением. Это их долг.

— И что ж такого?

— Знаете, девочки, я библию читал, Коран наизусть знаю. Нет там такой заповеди — сдавать хлеб государству. Нет.

— Мы — коммунистическая страна, Чижик, и с этим нужно считаться.

— Я и Маркса читал, девочки. Хорошо читал, внимательно. Нет у Маркса такой заповеди. Маркс, он что хотел?

— Что?

— Чтобы никто не отбирал у трудящегося результаты его труда. Он, трудящийся, должен сам распоряжаться тем, что производит. Сообразно собственным интересам. Взять хоть урожай: его можно продать государству, заметьте, продать, а не сдать.

— Ну, не даром же сдают, а по твёрдой цене.

— А кто ту цену установил? Ладно, дальше. Не устраивают крестьянина условия — он этот урожай сам на мельницу отвезёт, перемелется — мука будет. За известный процент мельнику, конечно. А может себе оставить. Скотину кормить, да свининой торговать, если так выгоднее. Или соседям продавать. Или в хранилище сложить, на случай неурожая. Семь лет тучных, семь лет тощих, история Иосифа, толкователя снов

— И это у Маркса?

— У Марса много интересного написано, если читать внимательно, а не для галочки. Но ладно, государству, так государству. По твёрдым закупочным ценам. Только мы же в колхозы ездим, сельхозартель и всё такое. И что?

— И что?

— Чем дальше, тем больше. Доценты с кандидатами картофель убирают. А в самих колхозах людей с каждым годом меньше. После армии парни редко возвращаются. Нет, возвращаются, но редко. А там и девушки в город. Кем угодно, но в город. Значит, что? Значит, не очень интересно людям жизнь положить на то, чтобы сдавать хлеб государству. Ну, год, ну, три, а дальше? Кто больше всех сдаст, получит талон на покупку японской магнитолки?

— Ну почему магнитолки? Мотоциклы можно купить, даже автомобили. Хорошие механизаторы и зарабатывают хорошо.

— Ладно, ладно, это меня немного занесло. Устал я что-то.

— Бедный, бедный Чижик! Устал, конечно. Измучился. Тут тебе и акклиматизация, и тайфуны, и Дамского нет! Кстати, а зачем тебе Дамский?

— Я ему обещал. В мае, в Москве. Нравятся мне его репортажи, а тут мы встретились, он у меня интервью брал. А потом поговорили без микрофона, и он сказал, что очень ему хочется побывать на матче. Так-то он в соцстраны пару раз ездил, судьей на турниры, в Болгарию и в Польшу, а тут — Филиппины, тропики…

За окном полыхнула молния. Тропики, да.

— Вот я и сказал, что замолвлю словечко. А он только вздохнул в ответ. У него с Лапиным нелады.

— Лапиным?

— Главный на радио и телевидении. В чём-то не сошлись, что ли. Не знаю.

— Это бывает. У тебя сейчас критические дни. В смысле — упадок сил. Но учти, по нашему самому авторитетному мнению, через неделю у тебя начнется резкий взлет мыслительных способностей.

— Через неделю?

— Через пять дней, а через неделю — с гарантией.

— Почему?

— Обычное время акклиматизации спортсмена две недели. Но это при условии соблюдения акклиматизационного режима — легкие тренировки, и только. А ты прямо с корабля на бал, на полную нагрузку. Вот он и подзатянулся, акклиматизационный срок.

— За неделю я ведь могу и проиграть, мне всего-то два разика осталось — проиграть.

— Не хитри с нами, Чижик. Ты же птичка, а не кошка. А мы не мышата. Но и в самом деле, через неделю ты себя почувствуешь свежее и бодрее. Много свежее и много бодрее. Если…

— Если что?

— Если будешь отдыхать. По нашей бурденковской науке. Никакой игры.

— Это как?

— Это так. У тебя есть три тайм-аута? Есть! Вот и бери их — сначала один, потом второй, потом и третий. Отдохнёшь! А Карпов будет дёргаться — выйдешь ты на игру, нет? Может, ты не заметил, но у Анатолия наступает дезакклиматизация. Он уже больше месяца здесь, и климат, высота, рассинхрон и всё прочее начинают размывать акклиматизационный барьер.

— Я заметил, заметил…

Я и в самом деле заметил. Даже короткого сегодняшнего рукопожатия хватило, чтобы почувствовать: Анатолий устал. Как не устать? А неделя ожидания, выйду я на партию, нет, его вымотает если не окончательно, то очень и очень сильно. И это все поймут.

Каждый рояль в кустах желательно замотивировать. Объяснить. Чтобы всякий понял — это жу-жу-жу неспроста. А тут и не рояль вовсе, а свирелька. Комментаторы осторожно гадают — хватит ли напора Карпова, чтобы в ближайшее время завершить матч? Сможет ли Чижик переломить ход борьбы?

Вот им и дровишки: акклиматизация и дезакклиматизация.

— Глядишь, и Дамский подъедет, — сказала Пантера.

— Это бы хорошо, — сказал я.

— Не теряй надежды. А сейчас — начинаем отдыхать. Прямо сейчас.

Но прямо сейчас не получилось.

Пришел руководитель делегации. С двумя помощниками — видно, для солидности. Одного зовут Петров, другого Васильев, вот и все, что мне о них известно. Полусредний вес, определили девочки. Когда я спросил, какова их функция, на что они, собственно, способны, Миколчук ответил общо: на многое способны. Почти на всё. Но девочки думают, что настоящих профи нам просто не положено. Они, настоящие профи, наперечёт, чтобы их к Чижику приставляли без нужды. А хоть бы и была нужда… Скорее, кто-то в чинах за них попросил, пусть, мол, ребята увидят мир, и отметка в личном деле не помешает.

Товарищ Миколчук вошёл, уселся в кресло и спросил:

— Что же нам теперь делать, Михаил Владленович?

Тон у него был решительный, как у командира, посылающего в атаку последнего бойца.

— Известно что, Адольф Андреевич. Своими делами заниматься. Чтобы вырвать победу, придется потрудиться. Победа, она сама не прибежит, на шею не кинется. За неё сражаться нужно. Каждому на своем участке, да.

— Как-то плохо у вас получается.

— Вы полагаете, я себе враг? — окрысился я. — В случае проигрыша я теряю минимум три миллиона долларов. Это вам не именные часы и грамоту в рамочку на стенку!

— Какие три миллиона?

— Такие, — подбавил надрыва я. — Победитель получает три миллиона, проигравший — два. Вот уже миллион. И, если я проиграю, то и матча-реванша не будет, а это ещё два миллиона. Понятно?

Зазвонил телефон. Трубку сняла Лиса, послушала, перекинулась десятком фраз на арабском, и передала её мне.

— Тебя, Чижик. Полковник.

Я встал — со старшими нужно говорить стоя даже по телефону, они это чувствуют и ценят, — и мы поговорили несколько минут. Потом аккуратно положил трубку на место.

— Это какой полковник? — спросил товарищ Миколчук.

— Ну, какой полковник может позвонить мне сюда? Муаммар Каддафи, естественно.

— И о чем вы говорили?

Разговор шел на арабском, и даже обладай Адольф Андреевич тонким слухом, вряд ли он понял бы наш разговор.

Наверняка не понял.

Я с сомнением посмотрел на Миколчука, мол, не ваш уровень, Адольф Андреевич, совсем не ваш. Потом всё-таки сказал:

— Зовет отдохнуть после матча. Сентябрь, октябрь на побережье чудесны. Всем пойдёт на пользу. Мне, девочкам… Хочет прислать самолёт, — приврал я. А может и не приврал. С Муаммара станется.

— А… А насчёт матча он что говорит?

— Ничего не говорит.

— А вдруг вы проиграете?

— С чего бы это вдруг? — удивился я по возможности искренне.

— Счёт один — четыре…

— Для Муаммара это ничего не значит. Он уверен: если Аллаху будет угодно, я выиграю.

— А если не будет угодно?

— Кто мы такие, люди, чтобы судить о намерениях Аллаха? — и я взялся за телефон.

Заказал разговор через коммутатор.

— Вы кому звоните?