«Непонятно, – думал он, – почему не работают телефоны?» Временами он никого и ничего не слышал, как и не понимал того, что происходит вокруг. Может, это сон, или это что-то иное, не ведомое ему и науке явление. То, что случилось, случиться не могло никогда. Советский реактор не может быть взрывоопасным, потому что весь технологический цикл ядерной реакции выведен на очень высокий уровень безопасности. Даже умышленно «вывести» реактор в неуправляемое состояние – очень сложная задача. А тут на тебе – раз и готово! Непонятно! «Если все величины, характеризующие технологический процесс, – продолжал он рассуждать, – температура, давление, расход, частота вращения… находятся в строго заданных пределах, то всякая авария исключена. Но если всё это игнорировать (по разным причинам), то выход за эти пределы (а это уже логика!) влечёт за собой увеличение отклонений… и, как правило, может привести к аварийной остановке или даже разрушению технологического объекта. Что, в общем-то и произошло».

На какую-то минуту он отвлёкся от своих мыслей, чтобы успокоиться, прийти в себя…

«Значит, был утерян контроль в управлении и воздействовать на эти величины, как и на весь технологический процесс, было невозможно, – думал он, провалившись в какое-то небытие. – Что это: недостаточное понимание персоналом особенностей протекания технологических процессов в ядерном реакторе или же что-то другое? Где наступил момент потери «чувства опасности»? А может, есть и другие причины? Например, связанные с большим мощностным положительным эффектом реактивности реактора. Да, да я что-то уже слышал об этом… Для понимания этой ситуации надо представить себя за рулём автомобиля: заводите мотор и медленно трогаетесь. Затем плавно разгоняетесь. Переключая передачи, набираете, например, скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа, но скорость не падает, как это должно быть, а, наоборот, автомобиль начинает самостоятельно разгоняться: 80,100,130,150 км/час. Вы пытаетесь тормозить, но никакого эффекта не происходит. Автомобиль продолжает разгоняться. На какие бы педали вы ни нажимали, за какие бы дроссельные (ручные) рычаги управления ни хватались, ничего не происходит, кроме того, что автомобиль идёт «в разнос». Конец один – катастрофа. Ведь такое не исключено. Вывод напрашивается один: атомные реакции слишком мало изучены, вот в чём вопрос. А может быть, им и вовсе характерна непредсказуемость, кто знает?»

– Для выяснения состояния реактора нужна разведка, – как в бреду услышал он чей-то голос… Но сила сомнения опять уводила его в неверие в случившееся…

«Как можно довести «рядовые» испытания до такой масштабной катастрофы? Ведь в ядерной установке созданы многочисленные защитные системы безопасности. Нет, – думал он, – такое возможно только при наборе преднамеренных отключений технических средств защиты и нарушений регламента эксплуатации. Но преднамеренно «отключать» и «нарушать» – означает рыть себе могилу, это же полное безумие. Нет, здесь что-то не так».

– Членов экстренной комиссии прошу остаться, – услышал он голос Брюханова, – всех остальных прошу занять свои рабочие места, включиться в работу по локализации аварийных процессов в помещениях и на оборудовании станции, каждому по своему цеху.

При выходе из убежища Егору выдали респиратор в виде лепестка и перчатки. Потрясённый увиденным и тем, что услышал от руководства, он с трудом приходил в себя, думая в этот момент только о тех людях, которые проявили мужество и бесстрашие.

«Даже трудно представить, – подумал он в этот момент, – что бы ещё могло быть, не предотврати они пожар».

Направляясь к машинному залу 3-го энергоблока, где ему предстояла большая работа по ревизии всего оборудования, он почувствовал какое-то лёгкое головокружение и «самопроизвольное паническое чувство». Жгло дыхание и всё сильнее резало веки. Остановившись, он постоял пару минут (может, чуть больше), стараясь снять боль и напряжение, затем снова, быстрыми шагами, без остановок, пошёл дальше. В этот момент он не мог не видеть всего того, что разворачивалось на территории станции… Ситуация больше напоминала военные действия, где было всё: военные, раненые, скорые, пожарные… – и всё это благодаря «мирному атому», что предстал во всей своей «красоте» и «безобидности».

Несмотря на разрушенный энергоблок и его смертельную опасность, Егора поражало бесстрашие этих людей. Готовность пожертвовать собой ради выполнения долга была для них в этот момент общим правилом нравственности. И это не просто слова. Кто-то должен был сделать эту работу, невзирая ни на какие опасности и на безответственные действия руководства станции (спланировать и организовать работу в этом плане они не смогли).

Он прекрасно понимал, что в этот момент никто не думал ни о каком мужестве и героизме, просто каждый выполнял свой долг.

Шагая быстро по дороге, он впервые видел на станции столько пыли и грязи – они были повсюду. Складывалось такое ощущение, что произошло извержение мощного вулкана: на всей территории валялись куски графитовых блоков, либо целиковые, либо разрушенные. Видны были поблёскивающие в лучах утреннего весеннего солнца, сдвинутые со своих опор барабаны-сепараторы. Но что больше всего поразило Егора, так это то, что на его глазах солдаты собирали графит руками, даже не лопатами – вот просто так, мирно, ходили с вёдрами и собирали как грибы, ссыпая затем в металлический контейнер. Графитовые куски валялись повсюду, а от некоторых даже шёл ещё дымок.

«Кто же мог отдать такой приказ, – подумал Егор, глядя на солдат, – чтобы собирать этот «урожай» голыми руками? – это же верная гибель».

В эту минуту он успокаивал себя «железной» уверенностью:

«Техника вот-вот подойдёт. Ещё же только утро… Всё будет хорошо, и вместо солдат здесь будут работать манипуляторы и робототехника». Ведь государство тратило на эти цели ежегодно миллионы рублей (об этом им постоянно говорили на совещаниях разные лектора от общества «Знание»), и в этих словах никто никогда не сомневался.

По состоянию, по характеру разрушений сразу было видно, что произошёл объемный взрыв и мощность этого взрыва была огромной, а вот какой мощности, Егор не мог даже предположить. Это было за гранью его небольших в этой области знаний.

«Во всё это трудно поверить, – мысленно проговорил он про себя. – В любом случае, а иначе и быть не может, руководством страны уже наверняка принимаются неотложные меры по ликвидации аварии. Хотя какая же это авария – это полномасштабная катастрофа. Да ещё какая. Вот так дела!»

Сомов был уверен, что по характеру случившегося никто не будет ждать комиссию из Москвы. Уже через пару часов (настолько он был убеждён в этом) начнётся массовая эвакуация населения, а на станции развернутся крупномасштабные работы по очистке всей территории от последствий взрыва…

«У нас ведь есть всё для того, чтобы ликвидировать эту аварию, в том числе и современные технологии, – подумал он. – Нужно лишь время, а его-то как раз очень мало».

Но это было лишь самоуспокоение…

«Теперь, – размышлял он, – как это ни печально, нужно в кратчайший срок – не только руководству станции, но и многим специалистам в области ядерной физики – найти правильное практическое решение по безопасности. Если бы это решение было найдено раньше, то, возможно, не было бы и этой катастрофы». Но, к сожалению, он является свидетелем последнего. «Человеческий фактор, только человеческий фактор, – повторял он раз за разом, – является причиной всех трагедий и катастроф. Такие события не могут быть случайностью, они всегда результат «критической массы», нарушившей «динамическое равновесие». Непонятно только одно: почему на всём этом пути не нашлось «величины», способной уменьшить, погасить эту критическую массу. Что это: полный непрофессионализм, халатность или что-то другое?»

Какие бы мысли ни приходили ему в голову, он всячески сопротивлялся своим выводам и рассуждениям.

«Чтобы вынести правильный вердикт, – продолжал он размышлять, – нужно соединить в одно целое множество доказательств и только тогда сделать какие-то выводы».