В газете «Фрейес Дейчланд» я с величайшим вниманием прочел речь, которую произнес генерал-майор Латтман на учредительной конференции Союза немецких офицеров. Он говорил о воинской присяге. Как и многих участников боев под Сталинградом, этот вопрос в то время очень занимал меня: поколения немецких офицеров считали воинскую присягу, принесенную главе государства, самым святым атрибутом солдатской чести. Существовали ли причины, которые могли оправдать нарушение присяги? Латтман исходил из этического содержания присяги, из отношения верности между руководителем и исполнителем, которое взаимно скреплялось присягой. Он напомнил приказ одного из командиров корпусов, отданный еще задолго до окончания боев в котле: «Фюрер приказал, чтобы мы сражались до последнего. Так приказал Бог, мои солдаты!» В этом смысле десятки тысяч солдат до конца остались верными присяге. Однако как далеко позволено зайти в этой «верности»?

«Если представить, к чему приводит эта верность, — сказал Латтман, — то мы придем к выводу: пусть погибнет Германия, но мы не нарушим присяги! В этом окончательном выводе заключается право на то, чтобы охарактеризовать дальнейшую связанность присягой как аморальную. Поскольку мы придерживаемся того мнения, что любая дальнейшая борьба приведет к гибели немецкого народа, мы рассматриваем воинскую присягу Адольфу Гитлеру, принятую в совершенно иных обстоятельствах, как недействительную.

Поскольку он знал, что клятва приковывала нас к нему, он мог строить планы, которые должны были сделать его „самым великим из всех немцев“. Драгоценная кровь наших товарищей была пожертвована уже не во имя Германии, а во имя этой идеи! Разве это не издевательство над правом, которое он осмелился вывести из нашего нравственного понимания формулы присяги?

Мы никогда не присягали сделать его или нас, например, „господином Европы“! Мы клялись Богом быть самыми верными в случае борьбы за Германию. Однако он, которому мы дали обет верности, превратил присягу в ложь; и теперь мы тем более чувствуем себя обязанными перед нашим народом.

Из этой внутренней обязанности мы черпаем свое право, благодаря ей мы чувствуем и необходимость действовать…»[110]

Это было честное, серьезное разъяснение, которое произвело на меня глубокое впечатление. Речи полковников ван Хоовена и Штейдле, а также генерала фон Зейдлица были проникнуты честным стремлением спасти Германию, пока еще не поздно.

Несколько дней спустя Национальный комитет и руководство Союза немецких офицеров опубликовали свои требования: «Организованный отвод армии к границам рейха под командованием сознающих свою ответственность руководителей вопреки приказу Гитлера!».[111] Это означало, что вопреки приказу Гитлера вермахт должен был под командованием своих генералов организованно отойти к границам рейха и тем самым продемонстрировать, что он отмежевывается от захватнических планов Гитлера и как крупнейшая в Германии вооруженная сила намерен смести Гитлера и установить мир.

Национальный комитет и Союз немецких офицеров постоянно повторяли это требование с сентября 1943 до начала 1944 года через мощные говорящие установки, листовки, личные письма, радиопередачи и газету «Фрейес Дейчланд». Так, в одной из листовок, изданных в октябре 1943 года, говорилось:

Претворение в жизнь этого лозунга предоставило бы Германии с политической и военной точек зрения большие возможности. Национальная катастрофа была бы предотвращена, миллионы жизней сохранены, не были бы разрушены немецкие города. Мир получил бы доказательство того, что в самой Германии имелись мощные силы, которые покончили — хотя и поздно — с режимом и политикой Гитлера. Исходные позиции для мирного договора и строительства новой Германии были бы несравнимо более благоприятными, чем после дальнейших пятнадцати месяцев войны.

Напрасно! Правда, Национальный комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров были услышаны на германском фронте и частично в Германии. Безусловно, их слова предостережения вызвали раздумья, предохранили некоторых солдат и офицеров в безвыходном положении от смерти, опровергли хвастливые военные сводки фашистского генерала от пропаганды Дитмара и измышления Геббельса о том, что Советская Армия не берет пленных. Однако большого успеха достигнуто не было. Немецкий генералитет так же хорошо, как и руководство Национального комитета, понимал неотвратимость военного поражения Германии. Однако он следовал приказам Гитлера, будь то из фанатизма или от недостатка гражданского мужества.

Недостаток гражданского мужества, политическая неграмотность и другие наслоения прошлого в то время мешали и мне следовать своей совести и активно присоединиться к Союзу немецких офицеров. Так же как и генерал-майоры фон Ленски и Вульц, с которыми я подружился, я был согласен с целями Национального комитета. Но у нас имелись возражения против пути, по которому он шел; мы оказались в замкнутом кругу. Тем временем в начале сентября генерал-лейтенант Шлемер покинул лагерь Войково.

Для большинства из нас это не было неожиданностью. В плену Шлемер был всегда неразлучен с фон Даниэльсом. Мы называли их Макс и Мориц. Вероятно, оба генерала уже давно договорились о том, чтобы присоединиться к движению «Свободная Германия» и вступить в Союз немецких офицеров. Генерал Шлемер, кстати как и генерал фон Дреббер, в качестве гостя присутствовал на учредительном собрании Союза.

В начале осени стояла холодная и неприветливая погода. Лишь изредка удавалось посидеть на скамейке в парке. Ежедневные прогулки стали короче. Работа в саду в этом году также закончилась. Для того чтобы скоротать время, я вырезывал из дерева шахматные фигуры, портсигары, курительные трубки и другие вещи, доставлявшие маленькую радость то одному, то другому. Из картона сигаретных коробок были сделаны карты, так что в долгие вечера мы могли сыграть в скат или в «доппелькопф».[113] Многие дневные часы посвящались книгам, художественной и политической литературе, а также изучению русского языка, в чем нам любезно помогал советский лагерный переводчик.

Однако мучившие вопросы не получали своего разрешения. Что стало с нашей родиной, с нашими близкими? Пожалуй, ничто не соответствовало так моему тогдашнему настроению, как строки Генриха Гейне:

В эти месяцы нас покинул генерал Ганс Вульц, бывший начальник артиллерии IV армейского корпуса. Он решился порвать с фальшивым сообществом генералов в Войкове, призывавших держаться до конца. Он уехал в Лунево, местонахождение Национального комитета «Свободная Германия». Неожиданно в путь собрались генералы Роске и Роденбург. Что касается Роске, то я полагал, что он также решил вступить в Союз немецких офицеров. Во всяком случае, в беседах в узком кругу он занимал деловую, благоразумную позицию. Действительно, он установил связь с Национальным комитетом, однако вскоре заболел и вернулся в Войково. Он также подтвердил, что Роденбург вступил в Союз немецких офицеров и сотрудничает в Луневе с Зейдлицем. В лагере это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Роденбург, бастион «продолжателей войны», — член Союза немецких офицеров! Неужели он действительно переборол себя?