Освальд внимательно посмотрел на него и поинтересовался:

– Они уже пускали сюда цветных, когда вы были мальчиком?

В его голосе я не услышала ни малейшей враждебности.

– Честно говоря, да. Хозяева поставили для таких, как мы, отдельный стол. – Кивком головы доктор Вашингтон указал на стену здания. – К нам ни разу никто не подсел. Я и мой брат Фред думали, что это знак особого расположения. Мы были слишком малы, чтобы уяснить положение вещей.

– Я так рада, что аура того времени существенно улучшилась, – как всегда, туманно выразилась Лиза.

– Вы так думаете? – доктор Вашингтон улыбнулся. – Мой сын в Бостоне говорит, что представляет меня в комбинезоне, собирающим хлопок. Мне пришлось объяснять ему, что в горах хлопок никто не выращивает, но он настаивает, что именно так представляет себе мою жизнь здесь. А моя дочь убеждена, что если приедет навестить меня, то определенно найдет повешенным в лесу в результате бесчинств ку-клукс-клана. Ее не смущает то обстоятельство, что вспышек расовой ненависти в этих местах не проявлялось последние сорок лет. Я все пытаюсь уговорить их приехать и привезти с собой внуков, но они не поддаются на мои уговоры.

– А вы говорили им, что мистер Джон просит вас стать президентом колледжа Маунтейн-стейт?

– Об этом я им сказал. Они считают, что я приукрашиваю ситуацию, чтобы их успокоить. – Доктор Вашингтон рассмеялся. – Иногда мне отчаянно хочется послать моим детям фотографию, где я бы стоял в лохмотьях, босой, в соломенной шляпе и с пучком сена в зубах, с неподъемным мешком за плечами. А во дворе моего дома должен пылать окруженный расистами в балахонах крест. – Он расхохотался от души. – Мои дети упадут в обморок.

– А почему вы все же вернулись сюда, если серьезно?

На лице старика появилось торжественное выражение.

– Потому что я обещал это Фреду. Если мне не удастся перетащить сюда своих домашних, то Вашингтонов в округе Тайбер больше не останется. Это наш Дом, наша земля. Именно здесь наши предки поняли, что только земля дает ощущение полной свободы, хотя при этом они оставались рабами. Земля – это свобода. – Он помолчал, сухо улыбаясь своей сентиментальности, а затем добавил с театральной интонацией, подражая героям “Унесенных ветром”: – У нас есть земля, Скарлетт О’Хара.

Я кивнула.

Пока мы с Артуром ехали домой, у меня появилось ощущение, что что-то не так. Остальные отправились в “Три поросенка”, поэтому мы с братом были одни, когда я свернула с шоссе у нашего почтового ящика, выкрашенного еще отцом в ярко-желтый цвет. Нахмурившись, я вела пикап по разбитой грунтовой дороге. Артур заерзал на сиденье.

– Сестра, остановись, – попросил он. – Дорога выглядит какой-то странной.

Он был прав. Меня дорога тоже беспокоила. Я остановила машину, вышла и увидела, что большие колеса тяжелого грузовика оставили глубокую колею. Артур высунулся в окно и сообщил:

– У нас много гостей.

И он оказался прав. Грунтовая дорога хранила отпечатки колес, словно отпечатки пальцев. Волна радостного предчувствия подхватила меня, но я тут же сообразила, что Квентин вряд ли приехал бы к нам на цементовозе.

– Милый, давай с тобой поиграем, – обратилась я к Артуру. – Хочешь играть?

– Конечно.

Я проехала еще немного, но остановилась так, чтобы наш пикап не был виден с площадки перед домом, выключила мотор и вышла.

– Хочу удивить наших гостей, – сказала я. – А ты оставайся здесь и будешь удивлять всех, кто поедет по этой дороге. Но из машины не выходи, хорошо? Просто помаши им рукой.

– Ладно, но это глупая игра.

– Я знаю. Вернусь через несколько минут.

Когда Артур отвернулся, я вытащила старый револьвер из-под сиденья. Я не понимала, почему так веду себя, хотя все сельские жители привыкли брать оружие, если выходили темной ночью на улицу или у них во дворе появлялся незнакомец. Я уговаривала себя, что наслушалась Лизиных баек о духах и о том, как они подсказывают живым людям, что делать. Если духи и руководили моими поступками, то они наверняка животики надорвали, глядя, как я продираюсь сквозь собственный лес с револьвером сорок пятого калибра в руке.

То, что я увидела с опушки, заставило меня на минуту замереть. Четверо мужчин пытались разрезать Медведицу автогеном и явно очень спешили. Они оставили баллоны с кислородом и ацетиленом возле грузовика размером с дом. Пламя их горелок пожирало металл статуи, и от нее летели раскаленные искры. Вандалы уже успели повредить голову скульптуры, и она валялась на земле.

“Они убивают Медведицу”. В следующую секунду я уже бежала из леса, размахивая револьвером.

– Прочь от нее, вы, сукины дети! – крикнула я и выстрелила в воздух. Они подпрыгнули на месте, подняв сварочные щитки. Я шла к ним, на этот раз наставив револьвер прямо на них. Они побросали каски и инструменты и бросились бежать к лесу.

Я еще дважды выстрелила в воздух. Тяжело дыша, я стояла на пастбище, широко расставив ноги, прислушиваясь к эху выстрелов в горах. Я смотрела на обезглавленную скульптуру. Варвары только начали расчленять ее туловище, но, кроме нескольких ожогов и царапин, других повреждений я не нашла.

Но голова Медведицы лежала у моих ног. Мне захотелось плакать.

– Нет! – услышала я вопль Артура, напоминавший звериный вой.

Я повернулась. Он не послушался меня и не остался в машине, а пришел следом за мной. И теперь он метнулся мимо меня, рухнул на колени подле головы Медведицы.

– Она мертва, – крикнул Артур, – злые эльфы добрались до нее. – Его губы конвульсивно искривились, глаза выкатились, и он потерял сознание.

Сентябрьский ветер, прилетевший с океана, оказался ледяным. Квентин, стоявший на том, что осталось от верхнего этажа особняка на побережье, когда-то принадлежавшего одному из Вандербильтов, из последних сил пытался удержать каминную доску из красного дерева. В тридцати футах внизу лежал мраморный внутренний дворик. Его бригада суетилась вокруг него, ругаясь и препираясь, пытаясь снова зацепить огромный декоративный камин, только что сорвавшийся с чалки. Сержант крикнул ему с земли:

– Брось ты эту чертову штуку, капитан! Пусть падает! Да двигайся же ты!

Пот тек по лицу Квентина, мышцы на шее напряглись, он сложился почти пополам под весом старого дерева. Застежка рабочего пояса с инструментами, который он не успел снять, впилась ему в бедро.

– Босс, мы его взяли! – крикнул бригадир, и вдруг под звон цепей и шум мотора Квентин ощутил, что тяжесть с его плеч сняли. Он рухнул на колени, хватая ртом воздух. Минуту спустя вся бригада уже радостно колотила его по нывшей от непомерного усилия спине.

Натужно кашляя, Квентин вошел в дом и начал спускаться по лесам, цепляясь за поручни, чтобы не упасть. Колени у него дрожали. Джонсон встретил его внизу, где когда-то располагалась гостиная.

– Ты меня достал! – проорал он. – Чтобы я больше не видел подобных штучек! Да что с тобой такое, сынок? Ты смерти, что ли, ищешь?

“Да, думаю, все обстоит именно так”, – хотел ответить Квентин. Эти слова змеями вползли в его мысли. Старый сержант громко хлопнул дверцей грузовика и рванул с места. А Квентин вышел на улицу и уселся на камни развалившейся каменной ограды. На этот раз он испугался самого себя.

Запищал сотовый телефон, прикрепленный к его поясу. “Это голос твоей совести”, – прошипели змеи.

Когда он подносил телефон к уху, руки у него тряслись.

– Квентин? – услышал он мягкий голос с южным акцентом. – Это Лиза-Олениха.

Квентин вскочил.

– Что случилось?

Она рассказала ему обо всем. Десять минут спустя он уже мчался к ближайшему аэропорту.

Артур лежал в палате новой больницы, накачанный успокоительными до такой степени, что впал в ступор. Мне наложили несколько швов на палец, который он прокусил во время припадка. Пришлось сунуть палец в рот Артуру, чтобы он не проглотил язык и не задохнулся. Косточка распухла до размеров грецкого ореха.