– Я понимаю. По выражению твоего лица вчера вечером я догадалась, что ты не собираешься выполнять его просьбу.

– Если бы я даже хотел, я бы не смог. Я не мой отец.

Он провел почти всю жизнь, пытаясь доказать это, и просьба Артура стала последним испытанием.

– Понимаю, – повторила я.

– Прекрати со мной соглашаться.

– Я всего лишь пытаюсь положить конец этой фантазии, пока она еще не вышла из-под контроля.

– Я все еще намерен купить Железную Медведицу. Я найду кого-нибудь, кто сможет сделать для Артура копию. И я привезу копию сюда. Артуру она понравится. Он заключит со мной сделку, вот увидишь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы получить оригинал. Даю тебе слово, что исполню требование Артура. – Он отпустил меня и сделал шаг назад.

Я покачала головой.

– Моему брату не нужна копия, и он не хочет, чтобы чужой человек делал ее. Он хочет получить второго, столь же уникального Медведя. С его точки зрения, только ты можешь это сделать. И создать его надо из того же материала – из старого железного хлама, который мы собираем по всей округе. Наши воспоминания. Наши талисманы. Наш лом. Наше старье. То, что мы хотим выбросить. Называй это, как тебе понравится. Но только ты должен сделать то, о чем просит Артур. Я знаю, что ты не можешь этого или не хочешь. Именно поэтому ты просто обязан немедленно уйти из нашей жизни. Пока Артур не пострадал еще больше.

Квентин смотрел на меня так, словно испытывал жгучую боль. Я сжала руки за спиной, борясь с желанием прикоснуться к нему, ухватиться за него.

– Сначала мы попробуем сделать так, как предлагаю я, – процедил он сквозь стиснутые зубы.

У меня упало сердце, но я тут же рассердилась. Я отвернулась и отошла от Квентина на несколько шагов, прежде чем снова посмотрела на него.

– Твой стиль – расчленить и продать. Ни постоянного дома, ни долговременных отношений. За всю свою жизнь ты ничего не построил, верно? Ты уничтожаешь то, что создано другими.

– Любой специалист моего уровня может снести старое здание, – медленно сказал Квентин, буравя меня взглядом, – но только я могу сохранить то, что в нем было ценного.

– Ты полагаешь, что творчество твоего отца – это всего лишь обман, надувательство. Ты говоришь о его скульптурах так, словно он наворочал куски железа только ради того, чтобы дурачить людей, ищущих в них более глубокий смысл. Хорошо, согласна. Если они столь просты, то тебе будет нетрудно создать нечто подобное.

– Нет и еще раз нет. Вот мой ответ.

Над пастбищем повисла тишина. Квентин молчал, не собираясь сдаваться. А я не сомневалась в том, что он вернется в Нью-Йорк и попытается привести в исполнение собственный план. Что ж, мне больше ничего не оставалось…

– Прощай, – произнесла я.

Квентин подошел ко мне и снял что-то с моих волос. Я увидела на кончике его пальца белую бабочку. Его взволнованный взгляд не отрывался от моего лица.

– Маленькие белые ангелы принесут тебе весть обо мне, – с этими словами, после того, как пробыв частью моей жизни три недели, шесть дней, тринадцать часов и двадцать семь минут и навсегда изменив ее, Квентин ушел.

– Куда уехал брат-медведь? – несколько раз на дню спрашивал меня Артур. Я заранее знала, что так и будет. – Он ведь не умер, правда? Ты уверена, что он не умер?

Я видела ужас в глазах брата. Мы стояли на гранитном языке, выдававшемся вперед над Медвежьим ручьем словно козырек бейсболки. Будучи детьми, мы тысячу раз играли здесь в тени самых высоких деревьев. Это было самое красивое место на нашей ферме.

Я привела сюда Артура, чтобы солгать ему, хотя совсем недавно поклялась самой себе больше никогда этого не делать.

– Квентин уехал к себе домой, чтобы подумать о втором медведе. Он вернется, но ему надо будет очень долго думать. Я не могу точно сказать тебе, когда мы снова его увидим.

Артур, заламывая руки, ходил взад и вперед передо мной.

– Брат-медведь должен сделать друга для мамы-медведицы. Он просто должен, и все.

– Дорогой, вот что мы с тобой сделаем. Мы станем приходить сюда каждый день и класть по одному камешку, чтобы отметить прошедший день. Пока мы будем считать дни, их останется совсем мало до его приезда. – Вероятно, так появились пирамиды из камней, построенные на печали и надежде.

Артур не отрывал от меня взгляда.

– Пока у нас есть камни, у нас есть дни?

Я кивнула. Он спрыгнул вниз, исчез за скалой и вернулся с пригоршней мелких камешков.

– Это на сколько дней?

Я отсчитала семь и сказала, чтобы остальное он выбросил.

– Хватит на первую неделю.

Артур спрятал шесть камешков в карман шортов, расчистил от старых листьев плоскую поверхность на граните и торжественно положил седьмой камень.

– Я рассчитываю на тебя, брат-медведь, – прошептал он. – Я знаю, что ты вернешься.

Как бы мне хотелось тоже в это поверить.

На следующий день во двор фермы въехал фургон. Водитель выгрузил несколько больших коробок. Я взглянула на обратный адрес и увидела название салона Адамсон в Атланте.

– Кто-то все перепутал, – обратилась я к Лизе и Фанни Ледбеттер, которых любопытство заставило подойти поближе. Я открыла коробки и увидела всю свою коллекцию серебра.

В последней коробке нашлась и записка от миссис Адамсон, владелицы магазина, умной, мягкой женщины, учившей меня законам выживания южной леди. “Иногда вполне прилично принять подарок от джентльмена. А ваш друг, вне всякого сомнения, джентльмен”, – написала она.

– Квентин сделал это для тебя, – завистливо вздохнув, сказала Лиза. – Ох, Урсула.

– Он отличный парень, – согласилась с ней Фанни.

Я внесла коробки в дом, села в гостиной посреди этого серебряного великолепия и расплакалась.

“Здесь я смогу не думать о ней. Не вспоминать ее голос, ее глаза, ее тело, ее рассуждения. Забыть о ее чувствах, и о том, что чувствовал сам рядом с ней”, – уговаривал себя Квентин, вернувшись в Нью-Йорк. Он всегда умел занять себя повседневной жизнью, сосредоточиться на насущных проблемах, загнать подальше то, что его тревожило. Это всегда срабатывало, когда ему требовалось забыть женщину.

На этот раз у него ничего не вышло.

Нью-Йорк и его районы показались теперь Квентину совсем другими, нереальными, искусственными, созданными из крошечных квартир, садиков на крыше и городской собственности при полном отсутствии уединения. Никаких царственных лесов. Никаких гор. Никаких ручьев. Насколько Квентин знал, никто из Рикони не владел в Америке землей. Он продолжал думать об Урсуле и “Медвежьем Ручье”, постоянно пытаясь прогнать эти мысли прочь.

– Ладно, Джои, расскажи мне, в чем проблема. Когда мы говорили по телефону, я сразу понял, что тебе мой план не нравится.

Они с Джои Арайзой сидели в спортивном баре на Манхэттене. Теперь Джои работал в качестве управляющего престижной художественной галереи.

Бывший ученик его отца отбросил со лба прядь редеющих светлых волос и залпом выпил свое виски. Со стуком опустив стакан на стол, он мрачно посмотрел на Квентина.

– Мне не нравится то, о чем ты меня просишь. Я должен знать, что ты замышляешь, если вбил себе в голову сумасшедшую идею подделать работу твоего отца…

– Мне нужна скульптура, которая дополняла бы “Квинтэссенцию мудрости”. Не копия, а похожая скульптура. Ты найдешь мне скульптора, который справится с этой задачей. Потом познакомишь меня с ним. Все очень просто.

– Я должен знать, для чего тебе это понадобилось.

– У меня есть на то свои причины.

– Это ради Анджелы?

– Косвенным образом. Я не хочу, чтобы она знала, пока все не будет готово.

Джои в негодовании всплеснул руками.

– Готово? Ты будешь готов представить ей копию шедевра, созданного твоим отцом? Ты хочешь уверить ее, что “Квинтэссенция мудрости” все еще существует?