— Папа, ты обещал мне подарить самокат и куклу! — крикнула старшая Стеша.
— Батя, ты хотел показать мне звезду на севере! — завопил первый средний Тиша.
— Отец, ты думал сводить меня в крематорий! — загоготал второй средний Гриша.
А младший ничего не сказал, потому что его старшие братья и сестры так громко орали, что он сильно испугался и сделал лужу прямо на новый, постеленный только неделю назад паркет. А стелили, кстати, паркет только потому, что старый был покрыт ТАКИМИ ЖЕЛТЫМИ КИСЛОТНЫМИ РАЗВОДАМИ.
Жена покраснела и осклабилась:
— Сами теперь вылизывайте эту лужу, — прошипела она и своим торсом отгородила детей, которых потом протолкнула дальше по коридору на кухню для того, чтобы они не поняли её повеление дословно.
С невозмутимым лицом Федя снял с себя плащ и бросил его на расползающуюся лужицу «детской радости». Вообще-то трудно думать о вечном, когда плащ впитывает на твоих глазах влагу, промокая клетка за клеткой переплетениями ниток хлопчатобумажных волокон, смысл в чем? Сам плащ, промокая, реализовал весь замысел о непостоянстве своей конструкции. Сухой — мокрый. Вода тоже: по принципу вокруг ткани — внутри ткани.
Зачем предаваться непостоянному изменчивому миру, где вода точит камень, а слова уходят в Бездну, словно слова на песке? Где ты, человек? За оболочкой масок, натянутых на затылок чередующихся образов детства, где веревки безумства освобождают тебя от цепей заточения, которые ведут тебя к безысходности, сродни прыжков с парашютом.
— Федь, — тихо произнесла Ирочка. Она единственная, кто остался смотреть за пришедшим домой Черкашевым. — Ты чего это делаешь? Плащом, что ль лужу вытираешь? Так немудрено и испортить.
— Нет, я тут подумал. Если сознание первично, а материя вторична, значит, материя не может причинить вред сознанию, даже если я буду физически мертв, а если вторично сознание, то зачем оно мне, раз я собираюсь жить материально?
— Непонятно…
Конечно непонятно, потому что сам Федя хотел запутать себя и её и напустить столько туману, чтобы там самому с удовольствием в нем блуждать. Именно поэтому наш ответ комиссии — приз «Ёжик в тумане» отдать Феде.
«Я хотел достать звезду. Не маленькое свечение, которые мы видим в снах. Даже не „достать“ в плане так достать, что она на меня разозлится. Я хотел бы взять в руки этот огромных размеров плазмоид, сжать до огромно маленькой точки и развернуть его вектор гравитационных сил по экватору. Уменьшая объем, мы увеличиваем плотность и усиливаем гравитационные силы, ослабевая поверхностное натяжение. И что будет? Сжатая до точки звезда будет притягивать даже свет, который будет излучать. А потом кинуть плазмоид в бездну, пусть своим тяготением свернет Бездну до точки, с которой я буду мириться…»
Ирочка подошла поближе, но не решалась заговорить. Федя взял руками промокшую ткань плаща, до этого обильно покрытого комьями очищающей грязи, приподнял, оторвал от пола потяжелевшую одежду. Снова опустив плащ на пол, он принялся активно размазывать по полу лужицу и размокшую грязь, которая пропиталась детской мочой.
Ситуация на десять с половиной абсов.
Ирочка снова приблизилась к Феде, даже немного нагнулась к нему.
— Знаешь, давай убежим отсюда… — прошептала она так тихо, как можно было сказать, чтобы не было слышно на кухне. — Давай? Мне надоело жить тут в этой квартирке с галдящими детьми, нахальной сестренкой. Смотреть, как она тобой понукает, как орет на детей, как толчок разбит и на кухне прорвана труба, как холодно зимой… Давай убежим, ты мне нужен. Давай убежим вместе, сейчас, пока эта идиотка не видит…
Мы дети историй, мы вляпываемся в истории, мы двигатели истории, мы можем попасть в нее, а можем врезаться и вырезать по истории лучами блещущего ума, по стеклу неосознанности. Мы — Тиаматы, мы — Йормунганды и Грендели, мы Сциллы и Гармы, мы — Закхайды и Змеи Горынычи. До рвоты знакомые ужасы из древних преданий, ведь мы их и придумали, а значит, они в нас! Мы смиряем чудовищ, которые охраняют крепости нашего рассудка, но иногда они — наши сюзерены, а часто они просто прикованы цепями к нашему трону, освобождаясь только во времена наших безумств.
Подсказка: Идея Бездны в человеческом сознании вызвала переворот от сдержек к поглощению сублимативных проявлений. Иногда мы говорим, что все наши сдержки порождают сублимацию. Это так. Когда гармоничная личность начинает себя сдерживать, начинается сублимация. Для этого не сдерживай себя. Меня спросили: «А что если тебе захочется убить кого-нибудь? Ты убьешь?» Я ответил, что агрессия — это сублимация. Если не сдерживать себя в радостях жизни, то и убивать никого не захочешь. Вопрос: А как Бездна влияет на формирование сублимации?
Федор не ответил потому что Бездна забрала этот призыв. Он даже не понял, что слышал это от Ирочки. Само понятие реальности и сверхреальности Бездны уже говорили ему, как здорово ничего не слышать. Какой из миров иллюзорен? Оба! Так стоит ли слушать бредни одного из них против другого? И материальный и духовный мир пытаются найти в твоей личности союзника против друг друга. Надо просто столкнуть их, а самому жить в победившем. Неудачники же бегают от одного к другому. То мнят себя ничтожествами, то считают себя королями. Моя философия хаоса проста: люди — черви. А когда меня спрашивают, неужели они тоже черви? Я отвечаю, что не только они, даже я червь!
За окном зачирикал воробей. Лариса ударила по стеклу, и птичка резко махнула крыльями, унося с собой разрыв сердца, причиной которому страх. Она шлепнулась в двадцати метрах от окна, шлепнулась прямо в коляску к соседскому ребенку.
— Эй, чем вы там без меня занимаетесь!?! — крикнула она в коридор.
Федя появился через минуту, неся промокший и изгаженный плащ, впитавший в себя добрые пол-литра воды.
— Ощущение такое, — не унималась Лариса, — что ты сам сюда в карман долил!
— Я устал…
— Конечно устал ползать на карачках и мочу с пола стирать. Это скотство — являться так поздно, дышать перегаром и копаться в коридоре, когда твои дети ждут живого общения со своим отцом, который лучше бы был им не отцом, а шутом. Иди, принеси картошки из погреба. Хотя не надо…
Лариса повернулась к детям, которые завороженно смотрели на грязного папу.
— Ну, общайтесь, дибилята!!!
Судя по всему, Федя не был грешником, но и полным идиотом тоже. Он получал от жизни все, что мог от нее получить. Но жизнь была еще большим эгоистом, чем Федя, да и волей обладала большей, и, собственно, не зависела от Феди так, как Федя от нее. Только поэтому Федя получал только крохи, да и то от жены в виде разборок на кухне и при детях.
Я не буду пересказывать банальные подробности их деловых переговоров с использованием ненормативной лексики. И читателю это будет неприятно, и мне, а главное, Феде, в чью жизнь мы молчаливо вторглись. Скажу только, что жена назвала его словами на «б», на «с», на «г», на «п», на «м», на «х», на «т», на «у» (оно не матное, но тоже обидно), да и на все остальные буквы алфавита, ведь ругались они около двадцати минут.
А закончилось все словами:
— Сама гнида!..
— Вали отсюда, чирь на лице человеческом!
Никто не знал, что такое «чирь». Птицы, наверное, знали, люди — не все. Но в ширящемся сознании Феди слово «чирь» обрело принципы свободы и респектабельного махания крыльями еще реже, чем у альбатроса.
Чирь — стоит только встать на подоконник!
Чирь — расправить руки-крылья.
Чирь — соединиться с Бездной накануне прыжка.
Чирь — ощутить дуновение ветра в знак старта.
Чирь — посмотреть в Бездну и понять, что она видит твою душу.
Чирь — крик, заглушающий удары священного молота с неба!
Чирь — хэштэг души на стекле запотевшего завтрашнего дня…
Чирь — не догнать в сумерках.
Чирь — лети, пока не понял, что лететь не умеешь и не хочешь…
Ситуация на двенадцать абсов и три четверти. Рост уже очевиден!
Никто не знал, как лететь. Пилоты, наверное, знали, люди — нет. Но в ширящемся сознании Феди слово «полет» обрело смысл глупого, бегущего от жизни и всех её канонов суицида и понятие о себе как о смертнике, живущем только ради принятия избавления. Что дальше? Бездна? Нет, ни Бездне, ни Жизни нет дела до твоих счетов с ними. Эта игра не на твоей стороне, так зачем заведомо проигрывать. Одно Федя вывел точно — он не мог убить себя. Это делает акт суицида далеким и одиночным. В рамках бесконечной расширяющейся вселенной это мероприятие заведомо безнадежное и глупое не меняет хода истории, не делает тебя ни воробьем, ни Тиаматом. Ни один великий человек не делал цирка из своего самоубийства, так зачем лететь из окна с третьего этажа? Во имя истины?
