Формально ухудшение положения в республике выглядело так:

Информационный прессинг и PR-кампания, развернувшаяся вокруг личности Крючкова, резкое ухудшение дел и поток обвинений и угроз импичментом сделали свое дело. Подавленный и удрученный Крючков окончательно сложил полномочия главы республики, однако спикер законодательного собрания Крючков тоже не видел в этой давней затее ничего хорошего. Последний подал документы на референдум об объединении двух близлежащих субъектов: Тверской области и Крючковской республики, это вписывалось в начинающуюся президентскую программу укрупнения регионов.

Явка на референдум в Тверской области еле-еле перевалила нужный рубеж допустимой явки. Ситуация в Крючковской республике выглядела куда хуже. Там Законодательному собранию пришлось выдержать чудовищный бой с оппозицией, которая хотела свести явку к нулю. К счастью, единственный голосующий пришел-таки на участок и проголосовал за объединение.

Ты держал в холодных руках фотографию незнакомых людей на фоне далеких лесов, когда форточка с шумом открылась, впуская в сырую комнату леденящий воздух вперемешку с отдельными частями отмерших листьев и другого уличного мусора. Стало как-то совсем сыро, но сейчас для тебя не было ничего столь значимого, чем холод, идущий от фотографии. Эти люди должны быть тебе знакомы, но почему они ими не были, а потому казались особенно чужими. Ветер, ворвавшийся в полупустую комнату, знал каково это, быть чужим и вечно гонимым отовсюду.

Но не только снаружи, внутри было все пусто. Голова, похожая на белую простынь или стену из кирпичей, покрытых штукатуркой, не выдавала ни одного варианта советов. Мысли, такие же пустые и такие же белые, приходили в голову чтобы наконец исчезнуть. Провалы то тут, то там связывали поиск прошлого. Нельзя было пытаться что-то думать, если ты с каждым разом проваливаешься в бездну бесконечной белены, заполнившей все твое пространство. Ты сам как белый призрак, который не принадлежит ни людям, ни себе. Или как кит-альбинос ни для какого капитана Ахаба.

Рваные куски памяти того, что произошло после той ночи, напоминали тебе, что это было что-то другое, нежели то, что должно быть, но сейчас все потеряло свой прежний смысл. Фотографии, старые и монохромные, выпали из рук, издавая шелестящие звуки, когда упали на пол и разлетелись в разные стороны. Они не повод для воспоминаний.

Белая стена, воздвигнутая вокруг твоего существования, мешала не только видеть все, что ты пережил, но и то, зачем и сколько тебе осталось жить. Зеркала нет, поэтому и себя увидеть тоже негде. Кто ты? — Это вопрос, который тревожил воспаленный разум, поглощенный вот уже несколько дней тем, что искал бреши и трещины в белой стене, за которой начиналась свобода мысли. Да что там говорить, сама форма, сам стиль мышления были отделены от тебя и спрятаны далеко за стеной. Темница, воздвигнутая за одну ночь, призванная оберегать тебя от свободы, оказалось настолько тесной, что слабые почти неживые мысли о самом себе уже причиняли тесноту.

Переохлаждение тебя не беспокоило. Разве может переохладить то, что и без того белое и холодное, как январский снег или крышка керамического чайника? Разве может переохладиться то, чего раньше не было, а теперь появилось, чему нет начала, но конец очевиден? В бессильной злобе ты упал на пол и принялся разбрасывать по всей комнате фотокарточки, рвать и метать их в разные стороны. Есть вещи, которые мы не понимаем. Есть вещи, которые мы не понимаем либо в силу своей слабости, либо в силу сложившихся обстоятельств. И не нам их преодолевать.

Белые стены твоего восприятия сходились кверху, образуя мощный непробиваемый купол. Изоляция угнетала так, что хотелось выть. Одно дело, когда твой внутренний мир раскрашен красками и полон забавных картинок, а по каждому вопросу есть свое мнение, другое — когда нет у тебя твоего внутреннего мира, а есть лишь только белые-белые стены, лишенные тепла и способные отражать свет, который ты еще излучаешь.

В бесконечных попытках пробить блокаду ты проводил третий день.

Когда происходит такое, стараешься найти хоть какую-нибудь зацепку, хоть какой-нибудь краешек факта, тянущегося с той стороны стены, но все такие попытки становятся лишь частью общей конфабуляции, когда придумываешь и веришь в придуманное. Это не было выходом, но помогало создавать суррогатные основы своего нового мира, в котором придется жить, как бы тяжко это не было. Несмотря на все попытки подкопать или пробить стену, она оставалась нерушимой твердью, которую невозможно преодолеть.

Высокий и достаточно глупый человек в белом приходил в окружении каких-то странных типов и сказал тебе вчера, что происходит. Естественно, ты не понял его, он говорил какими-то спецтерминами, но это не внушало уважения. Спецтерминами ругаются все, начиная от химиков и заканчивая мелиораторами. Тем не менее, он, как и стена, белый, видел тебя насквозь, поэтому либо знал, что ты испытываешь, либо просто говорил тебе то, что ты хотел от него услышать. Но была важная вещь, которую он назвал.

Он сказал непонятное слово: «прогрессирующая амнезия»…

Ты снова взял из общей кучи одно из писем, которые принесли вчера эти странные люди. Удивительно нелепо выглядели они на фоне всех этих событий и размышлений, которые заполняли твой опустевший аквариум мысли, на фоне этой белой пелены, навсегда покончившей с тем, кто был до тебя. Теперь надо строить другого человека. И сейчас эти письма, принесенные твоими бывшими людьми, теми, кто окружал в прошлом безвозвратно ушедшего человека, казались лишь искусственным наполнением всего, что ушло в забвение.