Елена звонко засмеялась, наблюдая за мной — её всегда забавляли подобные вещи. Когда я вылакал почти все кофе, а потом и кружку вылизал, отполз немного в сторону к дивану и запрокинулся на бок, подставляя свою голову под первые лучи солнца, струящиеся в окно.

Елена допила свой кофе и, взяв обе кружки в руки, вышла на кухню, где я, кажется, не был аж с прошлого года. Оставшись наедине с самим собой, я в очередной раз пытался признаться самому себе, что да, я, конечно, животное, но мир-то на этом клином не сошелся. Встав с пола, я подошёл к шкафу и, покопавшись в нём, извлёк на свет божий мой старенький свитер и видавшие виды джинсы, подаренные мне кем-то на прошлый новый год. А когда она появилась в дверном проеме, я стоял перед зеркалом, поправляя воротник рубашки. От изумления руки её слегка задрожали.

— Я думала, что ты так весь день проваляешься как собака бездомная, — она улыбнулась. — А вот теперь смотрю, просто красавец-мужчина. Родители, наверное, уже заждались, ну что, к ним!?

Я поцеловал её, и мы, обнявшись, вышли в прихожую…

Где-то проснулся говяжий бульон. Я хотел его съесть, но потом понял, что надо еще до него добраться. Где-то, когда я ходил по краю, Они говорили мне. Они внушали страх одними только словами. Их было трое, ни имен, ни лиц, но они были со мной. Первый всегда говорил, что я делаю свою жизнь нечестно и опасно, может, поэтому я назвал его Совестливый. Второго я никак не мог запомнить, а третий одевался во все серое. К тому же, все, что я говорил им, воспринималось в штыки, или в ножи, как кому угодно. Сейчас я лишь часть, обреченная сидеть тут с тобой и разглагольствовать на разные темы, поверь, сам я далеко-далеко в глубинах метрополитена. Я лужу на рельсах, как Каренина. И жду вдохновения от Трех!

Это было давно, еще когда мир был плоским, а мировой океан, переваливая через край Земли, выпадал наутро теплым пресным дождем. Я не знал, куда девалась соль, но каждое утро я видел её на кухне, и добавлял в воду, скапливающуюся на карнизе, чтобы снова создать океан. Я бегал по эскалатору, чертя что-то на грязных проштампованных заводом-изготовителем поручнях. Я обычно не умею рисовать, но при определенных условиях… я люблю Вороновича, или как там его, Воронихина. И этого, Шишкина. А еще Сучкова, Заболоткина и Осинникову, но эта троица не имеет отношение к искусству (не считая настенного). Ты не знаешь, когда я родился? Да тебе, наверное, и не интересно. Я родился в Карелии, на осушенном засухой берегу горного озера. Это где-то неподалеку от… забыл город…

Когда мне было пять лет, трактор задавил мою плюшевую собачку, отдавил её хвостик, лапки и все такое. Я, не долго думая, сделал из неё кошечку с тощим крысиным хвостом. И называл Тютькой. Мой мозг не выдержит этих всех воспоминаний. А это что такое? Кто-то накапал на пол всякой гадости. Говорила мама, не балуйся с воздухоочистителем. Да и какой мне дело до высоких технологий! Лишь бы мой amigos cacainos был всегда под рукой. А остальное — дело твое. Если не согласен, можешь проваливать. Но учти, та собака лучше гавкнет, что с утра нажрется.

Ветер перемен дует ко мне в форточку. У меня нет денег. Если ты дашь мне двадцатку, услышишь, что будет дальше. Так вот, мои родители, царствие им небесное, всегда говорили, что я слишком глуп, чтобы попасть в универ или там институт. Они были правы. Хотя, помню, отец однажды не докурил хобарик, а я, чтобы не случилось пожара, решил его потушить. И сунул его в пивную бутылку моему отцу. Тот, конечно, пил пиво и подавился. Откуда, отгадай, этот шрам у меня на шее? Пять швов. Отец дал бутылкой и разбил её об мой череп. Ну, не в этом счастье. Отец был для меня как мешок с отрубями. Мы с другом играли в футбол и делали из него ворота, а когда мяч попадал ему в пузо, он что-то мычал. Это тебе сейчас смешно, а тогда это было для меня в порядке вещей. Я бы сказал слово на букву «Х», но ты сам просил не ругаться. Так и обстояли дела. Когда отец трезвел, он бегал по комнате, изображая центрифугу. А потом что-то ломал. Это было плохорошо. Ну, не плохо и не хорошо…

Тогда мной руководила троица. Я не боялся их, но тогда, бывало, они подсказывали дело. Особенно, серый. Я часто прикидывался Серым. На уроке спросят что-нибудь, а я сожмусь в комок и молчу. Они у виска покрутят и другого спросят.

Начерченная на стенах моей комнаты карта мира из трещин, разломов и оторванных обоев всегда показывала мне, где я нахожусь. По ней не заблудишься. Да и зачем? Мой приятель выложил для меня тропинку матерными словами. Но его сгубила выпивка. Сейчас он ни на что не похож, зарос совсем! И псиной воняет. Таким только соседей распугивать. Видишь, у меня на столе вязаная салфетка? Это сестра подарила еще тогда, когда я мог летать. Сейчас я даже зада от пола не оторву, таким стал тяжелым. Да и погода не летная, хотя, не плохо бы было попробовать снова. Но это весной. Весной миллионного дня.

Я бегал по ступеням эскалатора. До выхода на поверхность было очень далеко. Казалось, я никогда не доберусь до самого верха, а эскалатор все удалял и удалял меня дальше от зеленого солнца. На берегу озера мне было спокойно. Однажды, я снял с себя ботинки и бежал по воде. А три голоса гнали меня вглубь тверди земной. Тогда я остановился, вынул из ботинка шнурок, сложил вдвое и задушил одного из них. С тех пор меня начала преследовать Рыжая ЛисиТСа. Она ходила по пятам, вынюхивая и выглядывая, чем я занят. Она была везде: под кроватью, за унитазом, на картинках из книжек, за окном (седьмой этаж — авт.). Она не давала мне покоя, как этот, ворон, у этого… ну, ты знаешь, о ком я (Эдгар Аллан По — авт.). Они тоже боялись лиситсы. Не лисицы, маленького хищного рыжего зверька, лиситсы, самого страшного, что есть на свете.

Мне было восемь. Мая мать тогда гуляла по мужикам, отец пьянствовал. Когда мне было пять лет, родилась сестренка. Она тоже видала лиситсу, приходящую по ночам в мою комнату. И мы лежали, не шелохнуться — иначе она съест тебя. Мой отец умер, когда мне было три. А, нет, тринадцать или четырнадцать. И почему лиситса не забирает такую мразь, как он? Голоса вторили мне, что он скоро умрет, а если нет, то я должен ему помочь… но я забил на них! Они не были авторитетами, они боялись лиситсы. К тому же, я пристрастился к Белому Лекарству. Оно спасало меня. У меня много врагов, которые могли бы прикончить меня, но только благодаря моему порошку я до сих пор на ногах. Я даже научился лазать по стенам. Хочешь, покажу? (Встает на ноги и тут же падает). Лучше в другой раз. Короче, прошло пятнадцать лет. Моя сестренка сбежала из дома, когда мне было девятнадцать, а её, дай посчитаю, четырнадцать. Мне говорят, она теперь проститутка.

Мне всю жизнь казалось, что солнце вменяет мне в вину застарелую обиду. То, что я нашел для себя новое солнце. Белое-белое. Только из-за него я уже более чем на половину мертвый. Я не чувствую, когда мне в руку втыкается шило. Это не страшно. Страшно, что меня преследуют Они. Зато я знаю, как зажигаются звезды и как они гаснут. Вчера мне удалось научиться обращаться с компьютером. Хорошая штука. Вот видишь, не все потеряно, я еще могу чему-то научиться, будь это открывание жестяных консрвов зубами или тетрис.

Быть может, придет такой день, когда я смогу вдохнуть свежий воздух родных просторов, не задумываясь над тем, из чего он создан. Ну, там, гари всякой, влаги и этого, как его, невидимого… забыл! Ты заметил, хороший сегодня ветер. Я вчера усилием воли остановил соседний эскалатор. Представляешь? Вот здорово! Я только не понял, как оказался у выхода из метро. Нет, это я понял, не понятно как там же оказались люди, которых я остановил вместе с эскалатором почти у самых поездов. Но это было завтра…