17 ноября военному коменданту Парижа генералу Пелье было поручено произвести расследование «дела Эстергази». Действуя с редкой оперативностью, Пелье уже через три дня доложил, что, конечно, майор Эстергази, вне всякого сомнения, невиновен. Совсем иначе отнеслись к Пикару, который также оказался под следствием. По приказу генерала Пелье в квартире Пикара произвели обыск, были вызваны на допрос видные дрейфусары. Однако военный следователь майор Ривари счел излишним осмотр апартаментов Эстергази. Там майор и принял таинственную «даму под вуалью». Вопреки французской пословице «Cherchez la femme» («Ищите женщину!») замаскированная особа при ближайшем рассмотрении оказалась подполковником Пати де Кламом, который руководил действиями Эстергази. Этот эпизод попал в печать и стал сенсацией. Вслед за этим бульварная газета «Фигаро» опубликовала старые письма Эстергази к одной из его многочисленных любовниц, в которых герой националистов и клерикалов поносил французский народ и французскую армию, писал, с каким восторгом, находясь во главе немецких уланов, он убил бы сто тысяч французов и отдал на поток и разграбление Париж. 30 ноября «Фигаро» воспроизвела фотокопию «уланского» письма и рядом снимок «бордеро» — разительное сходство почерков еще раз выявило автора «описи»[426].

10 января 1898 г. начался суд над Эстергази. Хорошо прирученные эксперты, конечно, заявили, что письмо не могло быть написано майором. На другой день, 11 января, судьям потребовалось всего три минуты, чтобы, побыв в совещательной комнате, затем единодушно вынести оправдательный приговор. А еще через два дня после этого, 13 января, на всю Францию, на весь мир прогремела знаменитая статья Золя «Я обвиняю», опубликованная в радикальной газете «Орор». Он писал, что за осуждением Дрейфуса маячила тень реакции, клерикализма и оголтелой военщины. Великий писатель прямо обвинял военного министра Бийо, генерала Буадефра, его заместителя Гонза в организации темных махинаций, приведших к осуждению ни в чем не повинного человека и выгораживанию виновного.

После некоторых колебаний генералы, взбешенные статьей Золя, решают с согласия правительства привлечь писателя к ответственности. Как преступник, обходящий место преступления, военщина, чтобы не допустить обсуждения вопроса о процессе Дрейфуса, добивается обвинения Золя лишь за фразу, что судьи (в процессе Эстергази) действовали «по приказу». Ведь письменного-то приказа никто, конечно, не отдавал, доказать здесь ничего нельзя.

Монархисты и другие реакционеры объединились в злобном хоре, националистическая пресса разжигала страсти, именовала дрейфусаров гнусными изменниками родины, наемниками ее заклятых врагов. Антидрейфуса-ры писали о «еврейском синдикате», располагающем миллионами. На деле, как свидетельствует, в частности, Леон Блюм, крупная и средняя еврейская буржуазия из-за своих эгоистических целей выступала против пересмотра «дела Дрейфуса» [427]. А Ротшильдов прямо уличили в финансировании антисемитской прессы. Правая печать раскопала, что в числе предков Золя были итальянцы, газета «Либр пароль» обозвала писателя «венецианским поставщиком порнографии». Кампанию против «предателей» активно поддерживали Ватикан, иезуитский орден. К антидрейфусарам примыкала большая часть правых республиканцев и республиканского центра. На стороне же дрейфусаров были часть либеральных республиканцев, большинство радикалов во главе с Клемансо и социалистов во главе с Жаном Жоресом. Другая часть Социалистов пошла за Ж. Гедом. Осуждая оппортунистические ошибки остальных социалистических групп, она заняла сектантскую позицию: объявила о своем нейтралитете, поскольку, мол, рабочему классу нет дела до судьбы «буржуа» Дрейфуса. Как будто бы дело шло только о Дрейфусе!

В течение более чем двух недель, с 7 по 23 февраля, происходил суд над Золя. Организаторы процесса делали все возможное, чтобы не допустить обсуждения вопроса о «деле Дрейфуса». Это, однако, оказалось невозможным. Сам Золя, обращаясь к присяжным, говорил: «Из моего письма взяли одну лишь строчку для того, чтобы на ней построить мое осуждение. Такой прием представляется не чем иным, как юридически хитросплетенным маневром, который, я снова повторяю, недостоин истинного правосудия» [428]. Отвечая на демагогию генералов, адвокат Лабори в своей речи предостерегающе заявил: «Ведь все чувствуют, что этот человек — честь Франции… Золя пораженный — это Франция, поражающая сама себя!»[429]

Правда, все красноречие Лабори не могло повлиять на исход процесса. Золя был приговорен к максимальному наказанию — 3000 франков штрафа и трем годам тюрьмы. (Чтобы не попасть за решетку, писатель вынужден был уехать в Англию, продолжая оттуда вести борьбу.) Итак, гражданский суд подтвердил по существу решения военного суда. Вскоре Пикар был изгнан из армии, Шерер-Кестнер еще в январе 1898 г. не был переизбран сенатом на пост вице-председателя верхней палаты.

На парламентских выборах в мае 1898 г. антидрейфу-сары, плывшие на мутной волне шовинизма, добились крупных успехов.

…7 июля 1898 г. перед членами палаты депутатов предстал тощий, нескладный субъект с впалой чахоточной грудью, в узком мешковатом сюртуке; жесты и воспаленный взгляд выдавали человека, одержимого тщеславием. Это был военный министр Эжен-Гоффруа Кавеньяк, сын палача парижских рабочих, восставших в июне 1848 г., который решил поразить и покорить палату своим анализом «дела Дрейфуса».

Радикал, стремящийся попасть в тон монархической реакции, озлобленный, циничный маньяк, разыгрывающий из себя спасителя отечества, он мечтал о роли добродетельного диктатора.

Не называя по фамилии Шварцкоппена и Паниццарди (они фигурировали лишь как лица, с успехом занимавшиеся шпионажем), военный министр зачитал фальшивки Анри. Палата встретила бурными аплодисментами выступление Кавеньяка и постановила разослать текст речи во все департаменты. Знал ли Кавеньяк, что он оперирует фальшивками? Во всяком случае это отлично понял Пикар, объявивший 9 июля в открытом письме Председателю Совета министров Бриссону о подложности представленных парламенту материалов. Кавеньяк в ответ потребовал от министерства юстиции возбудить против Пикара обвинение в разглашении государственной тайны. Однако вместе с тем, желая покончить с «делом Дрейфуса», Кавеньяк решил вопреки советам встревоженных генералов пожертвовать Эстергази. Он был уволен из армии. 25 июля Пикар публично обвинил Пати де Клама в сообщничестве с Эстергази. Характерно, что в тот же день Гонз, сославшись на состояние здоровья, ушел со своего поста. Буадефр сказался больным и не появлялся в Генеральном штабе.

У Кавеньяка были в это время далеко идущие планы. 11 августа он предложил арестовать по обвинению в заговоре видных дрейфусаров — Матье Дрейфуса, Шерера-Кестнера, Деманже, Лабори, бывшего министра Трарье.

Еще в апреле 1898 г. Анри было поручено составить досье, включающее все документы, относящиеся к «делу». Одним из его помощников стал капитан Кюинье, выказывавший, как и все генштабисты, твердую уверенность в виновности Дрейфуса. Осталось невыясненным, по каким мотивам Кюинье все же не счел нужным покрывать фальсификации Анри. Вечером 13 августа, рассматривая под лампой оригинал письма Паниццарди, где Дрейфус был назван по имени, капитан разглядел, что оно склеено из трех кусков бумаги разных цветов. Отрывок, содержащий строки, где был упомянут Дрейфус, оказался написанным на бумаге другого цвета. Иначе говоря, Анри разрезал это письмо и вклеил в середину нужный ему текст. Фальсификатор, видимо, не обратил внимания на несовпадение цвета бумаги, вернее, рассчитывал, что фальшивка никогда не попадет в руки человека, готового разоблачить подлог. (То обстоятельство, что никто не заметил подлога до Кюинье — или, вернее, до того, как это понадобилось Кавеньяку, — было настолько подозрительным, что капитану пришлось давать длинные объяснения: разный цвет бумаги, мол, возможно разглядеть, только если смотреть на документ в затемненной комнате при электрическом свете.)