– Дорогие мои, ваши страхи смешнее моего хохота. Вы хороните Вупперталь, даже не испросив у него разрешения на похороны. Вы повторяете трагедию старика Арндта[13], который задолго до вас пытался уберечь немецкую молодежь от привлекательных чар французской Венеры. Вы только подумайте: может ли найтись такая земная сила, которая способна оторвать молодежь от демонической власти этой богини, голову которой украшает сегодня не венок любви, а шлем революционерки?..

Компания замерла, пораженная убедительностью доводов. Первым опомнился Хассель:

– Господин Лангевише, вы шутите, конечно, уважаемый коллега?..

Добродушное лицо книгоиздателя покрылось краской.

– Я очень серьезен, господа. Несерьезны наивные рассуждения, которые вы только что слышали… Чего вы хотите? Насколько я понимаю, вам нужна молодежь без любви, без идеалов, без борьбы. Но разве нечто подобное мыслимо? Неужели Вупперталь выиграет, если он воспитает свое новое поколение так, чтобы оно шествовало с Библией в руках под марш полковых оркестров? Глупо даже думать об этом, тем более совершить такое. Вы хотите возвратить наших детей на двести лет назад, к тем далеким временам, когда Эльберфельд и Бармен были грязными деревушками, а наши деды копались в земле, орудуя мотыгами? Да, тогда бог был всем, а человек – ничем. Но сегодня совершенно иная обстановка, господа. Села стали городами, под вуппертальским небом дымят трубы текстильных фабрик, а церкви содрогаются от грохота дьявольской машины Уатта. В наше время люди уже не верят так слепо, как прежде, в Христовы проповеди и королевские указы. И они правы! И старые, и молодые видят, что паровая машина приносит куда больше пользы, чем христианские притчи… Время, в которое мы живем, мои уважаемые друзья, сурово и сложно. Ныне разум побеждает легенды. Он переоценивает истины, создавая новые. Вы забываете, что живете в эпоху, которая помнит Наполеона и породила Гегеля. А это – факты, с которыми нельзя не считаться. За эти факты я и поднимаю свою кружку. Prosit, господа!

…Но вот мы снова на главной эльберфельдской улице. После шумного казино она кажется необычайно тихой и спокойной. По обе ее стороны невысокие потемневшие от времени дома, построенные еще в XVI – XVII веках. Многие из них помнят по-солдатски подтянутую фигуру Мартина Лютера, во многих бывали на постое гвардейцы Бонапарта. И свинцовые крыши, и танцующие на них железные петухи-флюгера, и порыжевшие от времени фонари перед подъездами – все напоминает театральные декорации времен Реформации. По словам Энгельса, эти здания не старомодны, не современны, не красивы, не карикатурны. От этих древних стен веет непреодолимой скукой. В их линиях – подчеркнутая серость, которая так импонирует владычествующему здесь пиетизму.

Во всех домах живут старинные семьи, связанные между собой родственными или деловыми узами. Большинство нижних этажей давно превращено в торговые конторы, посреднические бюро или фабричные представительства. Разноцветные эмблемы и вывески торговых фирм, огораживающие балконы, еще ярче подчеркивают серость архитектурных форм здешних зданий. Когда-то под их крышами гремели бурные тосты последних немецких рыцарей и задиристые песни славных французских мушкетеров, сегодня же здесь слышится только пощелкивание конторских счетов да шелест гроссбухов. Лишь время от времени с верхних этажей из-за тяжелых портьер доносятся грустные звуки невидимой гитары. Пока господа внизу с львиной хваткой бьются за каждый талер, дамы наверху, одинокие и забытые, скучают, тоскуя о ласках вуппертальского Казановы.

Мы на берегу Вуппера. Красивый сводчатый мост из белого горного камня над неторопливыми речными водами. Несколько десятков шагов, и мы уже на барменской земле.

Вуппертальская природа достигает здесь вершин своего совершенства. Отдохнувшая возле старинных эльберфельдских зданий, здесь, в Бармене, она снова становится мастером артистических пейзажей. Холмы, похожие на острова, постепенно сливаются с изрезанным профилем горного хребта, смягченного зеленым лесным ковром. Среди лугов и садов то тут, то там вздымаются островерхие особняки. Голубое небо пронзили шпили готических колоколен барменских церквей. И над ними – белоснежные вестфальские облака, летящие в сторону Голландии.

Бармен – в отличие от Эльберфельда – соединение нескольких населенных пунктов, связанных общими городскими учреждениями. В центре – старый Гемарке, твердыня реформатского исповедания, господствующего в Вуппертале. По одну сторону Гемарке раскинулись современные здания Нижнего Бармена, по другую – Вупперфельд с крышами, покрытыми серыми плитами. Множество мостов и мостиков через Вуппер ведут путника то в Риттерсхаузен, то в Вихлингхаузен, то в Хекингхаузен. Последний населенный пункт – удивительный Рауэнталь, где расположена часть барменской промышленности. Население этого края почти поголовно лютеране.

Значительная часть домов в Бармене – массивные каменные постройки, сооруженные в современном стиле. Их фасады, а точнее, их владельцы не боятся солнечных лучей, предпочитая широкие окна, выходящие на южную сторону. Освобожденные от тяжкого архитектурного реквизита средневековья, здешние здания покоряют своей грациозностью, простотой линий и форм. По сравнению с мрачноватым Эльберфельдом в Бармене совершена настоящая революция в градостроительстве. В здешних архитектурных формах больше делового, практического – типично буржуазного. Это впечатление усиливается, когда видишь распахнутые настежь двери контор, яркие краски фирменных вывесок и суровые силуэты фабричных корпусов – неделимой части городского пейзажа.

Пред нами одно из солидных барменских зданий. Вдоль его выбеленных стен растут лавры, за металлическим кружевом ограды – гроздья цветущих глициний. На фасаде – вывеска: «Книгоиздательский дом господина Вильгельма Лангевише, издателя в Бармене и Изерлоне», того самого толстяка Лангевише, который уже завоевал наши симпатии.

Переступаем порог конторы. В помещении тихо. Вдоль стен и в углах – горы газет и книг в многоцветных обложках. В глубине конторы, за низкой стеклянной переборкой, – солидный дубовый стол, за ним – две молчаливые фигуры в темных рабочих сюртуках, с нарукавниками до локтей и покрасневшими от постоянного напряжения глазами – типичные представители конторских служащих первой половины прошлого века. Удивленные нашим вторжением, оба встают. Тот, что потоньше, легко поклонившись, учтиво спрашивает:

– Что угодно господам?

– Покажите, пожалуйста, новейшие издания, господин Штрюккер!

– Вам известна моя фамилия?

– Как видите. Нам известна также и фамилия господина Нейбурга, вашего приятного коллеги. Оба вы слишком известны в долине.

Служащие смущенно улыбаются.

– Означает ли это, что вы знаете о нас все необходимое?

– Почти. Вы добрые друзья Фердинанда Фрейлиграта, участвуете в кружке, где читаются драмы, регулярно следите за «Барменской газетой», вы уважаете…

– О, того, что вы сообщили, больше чем достаточно! Вы ходячий справочник. От кого же, позвольте спросить, вы узнали столько подробностей?

– Если угодно, от вашего милого знакомого Фреда Энгельса, внука дедушки Гаспара…

– От дорогого Фреда? Как это приятно!

Добрые люди! Они и не подозревают, что мы никогда не видели Фреда, а то, что узнали о них, почерпнули из его письма Вильгельму Греберу, написанного в 1839 году…

Служащие предлагают нам стулья и несколько толстых каталогов, написанных от руки. В каталогах упоминается, что книгоиздательский дом Лангевише – крупнейшая фирма в Вуппертале, что она поддерживает постоянные связи с давно зарекомендовавшей себя фирмой господина Брокгауза в Лейпциге, что мы находимся в лучшей книжной лавке.

Глаз, пробегающий по каталогам, то и дело встречает хорошо знакомые заглавия. Тут и «Эпигоны» Карла Иммермана, и «Агасфер» Юлиуса Мозена, и «Ночи» Карла Бека, и «Стихотворения» Фердинанда Фрейлиграта и прочее и прочее. Здесь и трагедия «Вечный жид», принадлежащая перу самого Лангевише, но подписанная псевдонимом «В. Некто». Перед нами целая литературная эпоха. Мы роемся в каталогах, в книгах, снимая пальцами тончайшую пыль.