Кёстер снял цилиндр, положил его на колени, старательно пригладил длинные волосы и ответил неторопливо, почти торжественно:
– У прогресса всегда были свои солдаты, пастор Юргенс. Редактор «Барменской газеты» – один из них. Сегодня Вупперталь знает больше того, что он знал вчера. Поблагодарим же за это господина Пютмана!.. Я только что просмотрел последний номер его газеты. Должен сказать вам, узнал достаточно много.
– Интересно, что же такое вы узнали?
– С удовольствием сообщу вам, дорогой пастор! Газета господина Пютмана публикует подробные статистические данные о распространенности проституции среди вуппертальских работниц, той самой проституции, которую церковь давно предала анафеме. Газета сообщает также о большом музыкальном празднестве в Дюссельдорфе, на котором присутствовал сам Феликс Мендельсон. Третью страницу украшают новые стихи нашего дорогого Фрейлиграта. Специальная статья приветствует новую пьесу Бюхнера – «Войцек», которую вы, пасторы, так жестоко обругали только за то, что ее действующие лица – рабочие. Имеются и довольно интересные новости о последних волнениях среди рурских сталеваров… Как видите, отец, человеку есть что почерпнуть у нашего барменского издателя. Труд редактора не пропадает даром…
Юргенс шумно сопит.
– Вы окончательно убедили меня, что эта газета должна быть закрыта. Представьте себе: ни строки, посвященной церкви, богу! Да это же газета самого антихриста, и место ее – в аду или в подвалах королевской цензуры. Пруссия – не Франция, уважаемый господин! Пруссия верна небу и не нуждается в подобных пасквильных листках…
Снова наступает тишина. Слышится только ритмичный цокот копыт, да порой врывается уже знакомый веселый голос кучерского рога: дилижанс катит по улицам Зоннборна. Мы уже у ворот Вупперталя…
Перед любознательными путешественниками развертывается незабываемый пейзаж: далекие холмы – то округлые, то продолговатые, – плотно стиснувшие пыльную дорогу. С их могучих покатых плеч, словно живописные плащи, спускаются густые леса, изобилующие дичью. На вершинах холмов – ветряные мельницы, приветливо машущие крыльями. Дальше дорога покорно вьется вдоль тесного русла реки Вуппер, неторопливо спешащей вниз, к Золингену, а оттуда – к поэтической долине Рейна. По сравнению с Рейном, привольным, как море, Вуппер кажется жалким, обиженным природой.
Очарование здешним местам придают и склонившиеся над рекой молодые ивы, полощущие свои косы в хрустальной воде. Между ивами – цветастые ковры лугов, по которым вышагивают важничающие цапли, вдали – косари. И над всем этим великолепием форм и красок – бескрайнее шелковистое небо и где-то высоко-высоко по своим извечным путям над старопрусской Вестфалией плывут к океану невесомые облака.
Сбавив ход, дилижанс, шумно громыхая колесами по булыжной мостовой, подкатывает к Эльберфельду. Его грациозное отражение весело пританцовывает на волнах Вуппера. Чем ближе город, тем мутнее и стремительнее воды реки. Они приобретают все более яркий красноватый оттенок. Перед самым же городом река становится совсем багровой, как кровавые воды Флегетона[10].
Цвет Вуппера невольно напоминает остроумное замечание Фреда: «Ее яркокрасный цвет ведет, однако, свое происхождение не от какого-нибудь кровавого побоища, – ибо здесь воюют между собой лишь теологические перья, да еще болтливые старые бабы, обычно из-за пустяков, – и не от стыда за людские нравы, хотя на это имеется поистине достаточно оснований, а исключительно от множества красилен, применяющих яркокрасную краску». И действительно, в верховьях Вуппера, в сизом мареве дали, можно заметить клубы дыма над невидимыми отсюда фабричными трубами. Текстильные фабриканты Эльберфельда и Бармена пользуются водами Вуппера для крашения своих прославленных тканей и пряжи. Цвет Вуппера выразительно повествует о характере повседневного труда текстильщиков…
Пока мы наблюдаем за пейзажем, Юргенс с Кёстером продолжают спор. Они уже оставили в покое и личность Пютмана, и его газету и теперь горячо обсуждают направление других вуппертальских газет. Спор незаметно вводит нас в круг интересов вуппертальского общества, знакомит с его жизнью, вкусами, идеями, борьбой.
– Понимаю, все понимаю! – гремит бас Юргенса. – Ваш идеал – Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Ваш первый друг – Фердинанд Фрейлиграт. Великолепно! Вы располагаете всем, что требуется для бунтаря. Не сомневаюсь, что вы ни разу не раскрыли евангелия, предпочитая ему речи Дантона или фантасмагории Бёрне. Боже мой, боже мой!..
– Хватит, святой отец! – резко обрывает Кёстер язвительные замечания пастора. – Для вас, пасторов, каждый самостоятельно мыслящий человек – бунтарь. Будь власть в ваших руках, вы давно превратили бы Пруссию в настоящий ад, где не было бы другого чтения, кроме псалмов Давида, где не было бы другой одежды, кроме пасторской рясы. Вы предавали бы анафеме любую свободолюбивую мысль, если у вас не оказалось бы под рукой весомых аргументов. Вы предаете хуле все и вся: и великого Гегеля, и льва Дантона, и мудрого Бёрне. Вы обзываете их бунтарями, разбойниками, нечестивцами. Почему? Только потому, что их гордый дух не хочет верить вашим легендам о боге. Их бог – человек! – свободный, сильный, умный. О, несчастный Вупперталь! Как вы мешаете ему! Вы ненавидите все прекрасное, все достойное его. Ненавидите даже прелестные пейзажи, которые помогают людям чувствовать себя земными существами. Вупперталь славится газетой Пютмана. Весь Рейн, вся Вестфалия читает ее с уважением. Вас это бесит, и вы предаете газету анафеме. В Вуппертале живет один из величайших поэтов – наш Фрейлиграт. Сам Гёте хвалит его. И это вас бесит. Вы продолжаете ругаться…
– Господин Кёстер, вы забываетесь! Вы клевещете! – пастор подымает руку, угрожающе потрясая перстом. – Мы, пасторы, не человеконенавистники. Мы уважаем все, что служит порядку и богу. Считаю своим долгом доложить вам, что в Бармене есть газета, которую мы с гордостью называем своей. В ней нет радикальной ереси и суетных высказываний. Эта газета – истинный защитник церкви и морали. Это…
– Это «Барменский еженедельник»?
– Совершенно верно!
Лицо учителя проясняется.
– Совершенно верно! Другой такой газеты нет. Это ваш профессиональный орган. Он слишком много пишет о боге и слишком мало думает о людях. Невольно вспоминаю слова одного из моих учеников об этой газете: «Старый ночной колпак… у которого из-под беллетристической львиной шкуры беспрестанно выглядывают пиетистские ослиные уши». Великолепно! Лучше не скажешь…
– Carámba!.. Каков учитель, таков и ученик!..
– Пастор!.. Вы хулите ученика, имя которого слишком известно. Его отец – один из самых солидных вуппертальских граждан, один из самых уважаемых мирян. Опасно объявлять богохульником Фреда Энгельса, сына фабриканта Энгельса-старшего, уважением которого вы гордитесь…
Юргенс торопливо крестится.
– Итак, – продолжает Кёстер, – вашу любимую газету даже дети называют ночным колпаком, прикрывающим плешину вуппертальского пиетизма. Простите меня, грешного, но это уже страшно… Понимаю, «Барменский еженедельник» не одинок. Сентиментальная «Сельская газета» – отличная компания для него. Насколько мне известно, ваше имя появляется на ее страницах. Припоминаю, именно в этой газете вы однажды назвали себя пророком, мечтающим о превращении грешного Вупперталя в новый Иерусалим…
Дилижанс вдруг остановился. Старый возница спрыгнул с козел. Минуту спустя его улыбающаяся физиономия появилась в круглом окне:
– Добро пожаловать, господа! Вас ждет благочестивый Эльберфельд…
Быстро выбираемся на дорогу, стряхиваем с себя белую вуппертальскую пыль. Пред нами недостроенная католическая церковь. За ней – ломаный лабиринт городских улиц.
В поднебесье вьется стайка голубей. Возле церкви снуют крикливые газетчики. Без колебаний покупаем газету Пютмана. Кёстер довольно улыбается, машет нам рукой и сворачивает в одну из боковых улиц. Мимо нас, фырча, промелькнула атлетическая фигура пастора Юргенса. Он метнул по нашему адресу какое-то проклятие. Слов мы не расслышали.
