— Вставай, учитель, строй свое войско, двигаем! — наполовину в насмешку, наполовину всерьез бросил Яричу лейтенант усташей, показывая на связанных гимназистов.

Ярич прежде всего отыскал глазами своего Зорича. Разумеется, он должен идти во главе колонны.

— Зорич! Эй, Зорич!

Юный спортсмен был связан в паре со своим товарищем, бывшим главным классным «олимпийцем» Васой Лаврней — неприметным и низкорослым гимназистом. Ярич горько усмехнулся, ставя их в голову колонны.

— Ну вот, Лаврня, и ты наконец оказался первым, оправдал-таки свое звание «олимпийца»!

В зловещей тишине колонна вышла из городка, перевалила через гряду невысоких холмов и зашагала по бесплодной каменистой равнине мимо видневшихся кое-где чахлых берез. Местность вокруг дороги была испещрена мелкими оврагами и небольшими котловинами, окруженными зарослями корявого орешника и бересклета. Слева, метрах в ста, поднималась темная стена дубовой рощи.

Был сумрачный день, небо затянули тучи, как часто бывает в этих местах в середине весны, и арестованных все больше томила тяжелая неизвестность, предчувствие, что их уводят, чтобы передать в руки чужим, жестоким людям, которых в последнее время становится все больше. Те, что были постарше, начали встревоженно перешептываться, а гимназисты шли спокойно, радуясь вольным просторам, свежему ветру, движению и не задумываясь о конечной цели своего путешествия.

Вспотевший и бледный, Ярич, стараясь не отставать от своих учеников, шел рядом с колонной, точно так же, как раньше, когда водил их на стадион. Он то и дело поглядывал на своего любимца, который шагал в голове колонны беззаботно и легко, точно на прогулке.

Вдруг среди арестованных, шедших впереди, произошло какое-то замешательство. Колонна распалась и остановилась, и тут из толпы заключенных вырвался Зорич и стрелой понесся к лесу. За ним бросился и приземистый Лаврня, сделал несколько неуклюжих прыжков, свернул вправо и быстро скрылся в ближайшем овраге.

Сзади раздались крики усташей:

— Сбежал! Сбежал! Держи!

В погоню за беглецами бросились несколько усташей. Грохнул выстрел, но тут же раздался крик:

— Не стрелять, хватайте их живыми!

Те, что бросились вслед за Зоричем, не имели времени, чтобы хорошо прицелиться, остальные не стреляли, боясь попасть в своих. Расстояние между Зоричем и преследователями все больше увеличивалось. Зорич даже не пытался укрыться в каком-нибудь овраге, уверенный в быстроте своих ног. Внимание усташей было приковано к любимцу учителя, бежавшему на виду у всех, и это дало возможность спастись второму беглецу, Лаврне, который скрылся в овраге, как мышь в норе.

Вся колонна, затаив дыхание, следила за этой погоней. Ярич, казалось, помолодел. Забыв, что его ученик бежит от верной смерти, он вскочил на бугор у дороги и, размахивая кулаками, стал восторженно кричать:

— Вперед, Зорич, вперед! Браво, марафонец, браво, чемпион! Жми!

Эти крики, казалось, прибавляли Зоричу силы, он точно на крыльях летел меж редких берез, быстро приближаясь к опушке дубовой рощи. Ярич был вне себя от восторга:

— Браво, брависсимо! Вперед! Вперед!

Только тогда, когда уже стало ясно, что беглеца охраннику не догнать, вслед ему раздалось несколько выстрелов. Последняя пуля, предательски выпущенная в упор, была предназначена для его учителя и болельщика. Счастливый и гордый за своего ученика, Ярич взмахнул руками и пошатнулся от неожиданного удара, все еще не сводя глаз со своего любимца-победителя, который уже вбежал в густой спасительный лес.

Когда Бихач был полностью освобожден, мы узнали, что в нем живет наша с Бурсачем учительница из начальной школы, Мара Вукманович, и решили ее отыскать.

Николетина старательно побрился, засунул в свою сумку брошюру Ленина «О праве наций на самоопределение», позаимствованную у Йовицы Ежа (бог знает откуда она взялась у Йовицы), оставив в залог недоверчивому приятелю две ручные гранаты. Кроме того, он выпросил у интенданта новенькую портупею (точь-в-точь как у товарища Тито, клянется Джураица Ораяр) и повесил на нее свой огромный револьверище, смахивающий на колотушку, которой бабы бьют белье у ручья.

— Ну вот, теперь я в полной боевой готовности! — Николетина выпятил грудь колесом. — Еще «зброевку» на плечо — и не стыдно будет показаться перед старой госпожой, как мы когда-то называли нашу Мару.

— Неужели с пулеметом к учительнице пойдешь? — изумился Йово Станивук.

— Ну конечно. Пусть поглядит старушка, какого героя она воспитала. Она ведь все акации перед школой оборвала на розги, которыми нас частенько уму-разуму учила. На тех акациях до сих пор, наверное, ветки не выросли, а мы уж вон какими богатырями вымахали.

— Ничего, ничего, еще вырастут, еще для твоих детей пригодятся, — говорит Станивук. — Если в своего папашу пойдут, придется все акации в округе на розги оборвать.

— Эх, брат ты мой, такие, как я, с войны не возвращаются, — невесело ответил Николетина. — Это ты, раскрасавец наш, на развод останешься. Если от всех твоих писем, которые ты девушкам шлешь, какой-нибудь прок будет, ты бы смог целую школу маленьких станивучат наплодить.

— Ой! — воскликнул Джураица Ораяр и, покраснев до ушей, спрятался за мою спину.

Тут же оказалось, что Мара учила и Скендера в Боснийском Петроваце, так что наша делегация увеличилась еще на одного героя. Присоединился к нам и Джураица Ораяр, заявивший, что хочет поглядеть на учительницу, которая учила в школе поэтов.

Так мы и двинулись через город: Николетина, выпятив грудь, шагает впереди со своим пулеметом, за ним — мы со Скендером, как цыплята за наседкой, а в арьергарде семенит Джураица. Должно быть, наша процессия имела вид довольно странный, потому что прохожие останавливались и изумленно смотрели нам вслед.

Когда мы подошли к мосту, нас остановил партизанский патруль из Третьей краинской.

— Куда это вы направляетесь, товарищи? Пропуска у вас есть?

Пока мы со Скендером искали свои пропуска с подписью Косты и печатью Оперативного штаба, Николетина начал объяснять часовому:

— Это наши поэты, Бранко со Скендером, про которых ты, наверное, уже слышал, а про этого мальца еще услышишь.

— Чуешь? — подмигнул я Джураице.

— Так куда же вы направляетесь? — спрашивает часовой, довольный, что ему посчастливилось увидеть живых поэтов.

— Идем к нашей бывшей учительнице, — таинственным шепотом отвечает Николетина.

— Наверное, какая-нибудь усташеская холуйка, и товарищи поэты хотят у нее книги просмотреть, — решил часовой, бросив уважительный взгляд на пулемет Бурсача.

— Вовсе нет. Это наша общая учительница — Скендера, Бранко и моя, — объясняет Николетина, — вот мы и решили ее навестить и поздравить с освобождением города.

— Поздравьте ее и от меня, — попросил часовой. — Она заслужила благодарность за таких учеников.

Когда мы наконец отыскали нужный дом и спросили у одного из жильцов про учительницу, тот испуганно осмотрел нашу делегацию и остановил взгляд на Бурсаче и его грозном оружии.

— Госпожу Мару? — недоверчиво пробормотал он наконец.

— Да, да, госпожу Мару, лично! — подтвердил Николетина, а я вдруг почувствовал, что у меня почему-то начинают дрожать поджилки, как когда-то в школе, когда во дворе во время перемены вдруг раздавался крик: «Учительница идет!»

Из коридора было слышно, как жилец перепуганно говорит:

— К учительнице Маре партизаны пришли, целый отряд со здоровенным таким минометом.

Через минуту он вернулся:

— Сейчас она выйдет к вам.

Взволнованные, мы выстроились в шеренгу, как на смотре, а когда в коридоре раздался знакомый голос, Бурсач громко скомандовал:

— Отделение, смирно! С пулеметом на правый фланг! Равнение направо!

Мара остановилась в дверях, скользнула строгим взглядом по нашему строю и уверенно заключила:

— Бурсач Никола! Нисколько не переменился!

— Ага, его узнала! — воскликнул Скендер. — Ну-ка, а меня?