— Вперед, Бобо, вперед! Браво, Никица, молодец!
Все эти выдающиеся спортсмены были обычно шустрыми, пронырливыми и драчливыми городскими детьми, в то время как школьники из окрестных сел, как правило, были неповоротливыми, стеснительными и не выказывали особого желания меряться силами с кем бы то ни было. Изредка среди них оказывался какой-нибудь метатель камня, от которого можно было ожидать приличных результатов. Оттого Ярич без особого воодушевления относился к гимназистам, пришедшим из деревни. В начале учебного года, нахмурив брови, он долго прохаживался вдоль неровного строя остриженных «под нуль» деревенских ребят и наконец мрачно спрашивал:
— И что вы все в школу заявились? А кто же будет пахать, кто будет сеять, а?
Из числа этих деревенских увальней Ярич в первые месяцы учебы выбирал «главного классного олимпийца», лицо немаловажное для его метода обучения. Обычно это был какой-нибудь особенно неловкий гимназист, медлительный и неповоротливый, которому при ходьбе «мешали» ноги, который не мог выполнить даже самого простого упражнения и с которым все время происходили разные неприятности: то он спотыкался о каждый камешек на площадке, то у него спадали трусы или расшнуровывались башмаки, так что все время находился повод для смеха и шуток.
— Вот сейчас наш олимпиец Вучен Билетина покажет, как надо делать тройной прыжок! — торжественно объявляет Ярич, и гимназисты хохочут, радуясь возможности пошуметь и покричать, вытягивают шеи, предвкушая веселое развлечение.
«Олимпиец» вначале, конечно, сердится на то, что ему отводится такая незавидная роль, но вскоре понимает, что он у Ярича тоже находится на привилегированном положении, так же, как и лучшие спортсмены, потому что на фоне его медвежьей неуклюжести они особенно хорошо выделяются своей ловкостью и красотой движений.
Со временем «олимпиец» все больше смелеет и начинает на занятиях физкультурой отпускать шутки, от которых покатывается весь класс, он вертится, разгуливает во время урока по классу, толкается, а Ярич делает вид, что ничего не замечает, считая все это вполне нормальными вещами. Он даже позволяет разошедшемуся шалуну безнаказанно залезать за доску и строить оттуда рожи товарищам и самому учителю, когда тот не видит этого.
Основная же масса школьников, те, что не был ни выдающимися спортсменами, ни полными неумехами, словно вообще не существовала для Ярича, в лучшем случае им отводилась роль болельщиков или же слушателей.
Зимой, когда нельзя было заниматься на улице, Яри, бывало, собирался преподавать теорию, но тут ученики, заговорщически перемигиваясь, начинали его «заговаривать» в надежде послушать о спортивных состязаниях или об известных борцах, о канатоходцах, о гимнастах и вообще о сильных людях. «Олимпиец» чаще всего выполнял роль уговорщика.
— Господин преподаватель, — начинает он очень серьезно, — и Ярич, польщенный уже самим обращением, хмурит брови, чтобы скрыть довольную улыбку. — Господин преподаватель, расскажите нам, как вы боролись с Шемсо Арнаутом, когда он еще был борцом в цирке.
Шемсо Арнаут, известный каждому гимназисту продавец слоеных пирогов, здоровенный детина, в котором сто сорок килограммов веса, является одной из главных городских достопримечательностей, без которых вообразить город вообще невозможно, точно так же, как без круглой белой беседки, что установлена в парке у моста. Поэтому при упоминании его имени класс сразу оживляется.
— Расскажите, расскажите, господин преподаватель! — просят все хором.
— Хм, Шемсо! Шемсо — это борец каких поискать! — Ярич и сам начинает воодушевляться своим рассказом. — Шея, как у вола, ручищи во какие, плечи вон в ту дверь не пролезли бы… С ним бы не смог сравниться даже сам…
— Даже сам Вучен Билетина! — вставляет «олимпиец» Билетина.
Весь класс покатывается со смеху, а Ярич, все больше воодушевляясь, увлеченно размахивает руками и расхаживает по классу, деревянные доски под ним скрипят и стонут, словно на них в самом деле состязаются в ловкости и силе разгоряченные борцы-тяжеловесы.
С таким же жаром Ярич рассказывал о Геркулесе, олимпиадах в Древней Греции, о римских гладиаторах, наших атлетах того времени — Лео Штрукеле, Мариане Матиевиче и других, но особенно он восхищался Спартой и спартанцами, их царем Леонидом и легендарным бегуном из Марафона.
Когда он начинал о них рассказывать, весь класс словно переносился в древнюю Элладу, гимназисты вместе с героями древней Спарты как бы участвовали в сражениях и спортивных состязаниях и в полном боевом снаряжении спешили принести в родной город весть о победе. Только школьный звонок, раздававшийся вдруг точно из другого мира, возвращал гимназистов к действительности — в жарко натопленный класс с запотевшими окнами, за которыми лежал укрытый снегом городок.
На примере славных подвигов героев Древнего мира Яричу удавалось увлечь спортом и своих учеников. Именно потому гимназия побеждала на многих соревнованиях, показывая лучшие результаты, а в конце учебного года в ней устраивался традиционный спортивный праздник, на который с удовольствием приходили все гимназисты, преподаватели и просто горожане.
Так Ярич и жил от одного крупного спортивного соревнования до другого, неизменно радуясь каждому новому успеху своих учеников и каждому новому спортсмену, который приходил к ним в гимназию. Он долго помнил тех, кто в свое время закончил школу, и годами рассказывал новым поколениям об известном гимнасте Лемиче, бегуне Видиче, метателе ядра Дреновиче. В его рассказах на них ложился отсвет легендарной славы древних спартанских героев.
В тот год, когда началась война, в восьмом классе особенно выделялся как отличный бегун некий Даниша Зорич, худощавый черноволосый паренек с личской границы. Ярич с большим энтузиазмом готовил его к межшкольным соревнованиям, которые были намечены на конец учебного года и где он должен был непременно занять первое место. Хотя бы раз в неделю Ярич выходил с ним на тренировку за город, их видели вдвоем на прогулках, дни вместе купались, ловили рыбу, точно закадычные друзья. Учитель словно молодел рядом со своим учеником, ему казалось, что вернулось то время, когда он сам был мальчишкой, быстро бегал, высоко прыгал и побеждал на соревнованиях.
Их дружба была прервана начавшейся войной с Германией. В считанные дни в государстве все переменилось, перепуталось, потеряло всякий смысл, с катастрофической быстротой разрушился порядок, казавшийся до этого незыблемым. Власть в городе захватили усташи, начались аресты и преследования сербов, и однажды ночью Ярича подняли с постели и арестовали, а через два дня перевезли в маленький, глухой городок, где был создан один из первых концлагерей. Там он в первый же день встретился с группой своих бывших учеников, среди которых был и его любимец Зорич.
— Зорич, а ты как здесь оказался? — с горестным удивлением воскликнул Ярич, который за очень короткое время так сильно поседел и постарел, что гимназист при виде его вздрогнул, точно встретив привидение.
Учитель и ученик, старые друзья, при этой неожиданной встрече испытывали такое чувство, будто были знакомы когда-то очень-очень давно, в каком-то совсем другом мире, где люди и чувствовали, и думали совсем иначе.
Они говорили недолго, каких-нибудь минут десять, но этого было достаточно, чтобы оба поняли, что нечто очень важное, еще вчера связывавшее их, куда-то безвозвратно ушло, умерло. Исчезло то, что их объединяло и сближало, и теперь оба они словно смотрели другими глазами: Ярич видел перед собой растерянного юношу, а Зорич — совершенно седого человека, стоявшего на пороге старости, у которого не было силы помочь даже самому себе.
Однажды утром заключенным приказали собираться в дорогу. По маленькому лагерю разнеслось известие:
— Идем в Госпич.
Так как ходили слухи, что в окрестных лесах много вооруженных «бандитов», осторожные усташи стали связывать молодых лагерников по двое. Толстых веревок не хватало, и гимназистов они связали обычной бечевой, которая оказалась под рукой.
