— А как же, я бы даже твоего отца Селих-бега узнала. Как он, кстати, живет?

Меня она даже по голове погладила.

— Мой маленький Бранко, и ты здесь. Стоит себе смирненько, как и раньше, посмотришь — тише воды, ниже травы, однако на язычок ему лучше не попадайся!

— Вот это верно сказано! — обрадовался Скендер. — Вы его давно раскусили.

Джураицу Мара потянула за длинный чуб и с укоризной покачала головой:

— Тебе, дружок, я бы в школе живо эти вихры обстригла.

Через минуту мы с величайшей осторожностью рассаживаемся в аккуратной комнатке учительницы. По-прежнему робея в присутствии Мары, мы ужасно боимся что-нибудь запачкать или испортить. Это ведь не какая-нибудь усташеская казарма, по которой можно полоснуть очередью или швырнуть гранату — и дело с концом.

Учительница, как когда-то в начальной школе, заглянула к Бурсачу в сумку, вытащила оттуда ленинскую брошюру «О праве наций на самоопределение» и строго спросила:

— А это ты у кого взял? Ты ведь таких книг не читаешь?

Николетина в растерянности отвел взгляд в сторону, понимая, что нет никакого смысла врать всезнающей учительнице.

— Вот, видишь, какое дело, — повернулся он к Скендеру, словно призывая его в свидетели, — это мне Йовица вчера дал почитать.

Пока мы настороженно оглядывали комнату, словно прикидывая, куда бежать в случае опасности, Николетина засунул руку в широченный карман своих штанов и достал пачку сигарет.

— Вот, госпожа учительница, те самые, которые вы раньше курили, нишская «Морава».

«Откуда, черт возьми, у него нишская «Морава»? — Мы со Скендером удивленно вытаращили глаза. — Он же ведь не курит! И как это он только вспомнил, черт носатый».

Старая госпожа вдруг сразу утратила весь свой строгий вид, который наводил страх даже на нас, увешанных оружием краинских молодцов. Держит она в руках эту сине-голубую пачку сигарет, молчит, а на колени капают слезы. Нам стало как-то не по себе, мы даже немного рассердились на Николетину.

— Черт его дернул с этими сигаретами, будь они неладны!

Когда мы в сумерках возвращались назад, Скендер не выдержал и досадливо бросил:

— Нигде ни крошки табаку нет, а у него, некурящего, полная пачка «Моравы», и не какой-нибудь, а настоящей, довоенной. Вот и верь после этого в войсковое товарищество. И откуда только он ее взял, хотел бы я знать?

— У людей чего хочешь можно найти, — с довольным видом гудит Николетина, гордо и широко шагая впереди, словно косарь, который возвращается с поля, неся на плече свое благородное орудие.

Лиян надулся на нас из-за того, что мы и его не взяли с собой к учительнице Маре, сказав, что он ее старый приятель. Когда он заставал какого-нибудь гимназиста в чужом саду или огороде, Мара знала об этом уже на другой день, и тогда свистела розга: швиц, швиц!

— Ай-ай, так это ты был ябедой! — возмутился Джураица Ораяр.

— Ябеда-то ябеда, да не совсем так! — поправил его Николетина. — Сначала он на нас жаловался, а потом приходил и просил учительницу: «Ты их уж очень-то не лупи, они ж детишки еще, прости ты их, неразумных…»

— Ну, тогда давайте и ему простим прежнее ябедничанье, — предложил я.

— Вы мне лучше скажите, чем вас учительница угощала. Ракия-то хоть была? — поинтересовался Лиян.

— Ах вот что тебя мучает! — воскликнул Николетина. — Была ракия, была, да еще какая, даже твоя змеиная из гимназии с ней не сравнится, так-то вот, краса и гордость партизанских поваров всей Краины.

— Смейся, смейся, ты бы вот посмотрел, как я вчера защищал тебя и всех пулеметчиков Второй краинской. Если б не я, над вами бы вся бригада потешалась.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи! — заволновались Николетина и Станивук. — Тут наверняка не обошлось без этих трепачей из Первой краинской.

— Точно, это они выдумали, кто же еще, — подтвердил Лиян. — Сами оконфузились, но надо же на кого-то вину свалить, они и вспомнили про Николетину и Гаврилу из Второй краинской.

— Да что случилось-то, выкладывай наконец!

— А вот что. Говорят, когда надо было уничтожить пулеметное гнездо усташей за каким-то там домом с чудным названием, Николетина, дескать, никак не мог запомнить, как этот дом называется. Не запомнил ни второй дом, ни третий… и все шиворот-навыворот понял, что ему командир объяснил, и тот ему тогда говорит… Постой, чего же он ему сказал?..

— Ты, дед, что-то совсем заврался! — хмыкнул Бурсач. — Объясняешь так, что ничего понять нельзя.

— Чего ж тут не понять? Это вон те дома на другой стороне Уны, у канала, там, где наступала Первая краинская. Это их пулеметчики не могли ничего запомнить как полагается, а теперь на наших сваливают.

Чем дальше Лиян рассказывал, тем больше путался, пока наконец не вспомнил:

— Я вчера эту историю от одного постреленка из охраны штаба слышал, так он вам лучше всего расскажет.

«Постреленок», бывший гимназист, ужасно обрадовался новым слушателям, не преминув, конечно, еще пуще разукрасить свой рассказ, из которого мы сразу же поняли, что вся эта бестолковщина произошла в Первой краинской и что главным путаником оказался не кто иной, как гранатометчик Микан с Козары. Такое только с ним могло приключиться.

— Ха-ха, так ты говоришь, не мог запомнить название этой… как она называется-то?

— Медресе.

— Ага, мадреса… Вот бестолочь-то!

— Как и мы все, — бормочет про себя Николетина.

Если верить рассказу бывшего гимназиста и моим записям (а мы оба могли кое-что приврать), дело было так.

Город содрогается от множества разрывов. Словно закопченное солнце, усталое и равнодушное, казалось, прикорнуло на темном склоне горы и никак не хотело заходить.

— Скройся же наконец, чтоб тебя! — молят и клянут его краинцы с посеревшими от бессонной ночи, усталости и пыли лицами. Наступает вторая ночь штурма Бихача, и теперь всем кажется, что, как только зайдет солнце, неприятель прекратит сопротивление и сдастся.

Однако окруженный в городе неприятель, похоже, ни о чем подобном и не помышляет. Стрельба все больше усиливается, в основном вокруг последних вражеских укреплений в центре города. Нетрудно разобраться, что стреляют большей частью усташи, которые превратили каждый дом в крепость.

В наполовину разрушенное здание, где разместился штаб одной из краинских бригад, через дыру в стене пролезает длинный командир гранатометчиков Микан. Он отплевывается от набившейся в рот земли и ругается:

— Вот ведь как садят, окаянные! И откуда они столько артиллерии сюда натащили?

— Откуда бы ни притащили, надо их пушки как можно скорее уничтожить, — спокойно говорит командир бригады, — потому тебя и вызвали.

— Что, гранатометчиков собирать? — догадался Микан.

— Именно гранатометчиков. Они это лучше других сделают.

Командир пригласил Микана к столу, на котором лежал вычерченный от руки план города.

— Вот, смотри! Одна группа гранатометчиков должна пробиться к медресе, чтобы уничтожить там пулеметное гнездо. Там их по меньшей мере штуки три, а то и больше. Значит, во-первых, медресе.

— А это что ж такое, медресе? — разинул рот Микан.

— Медресе это медресе — школа, где на муллу учатся.

— Вот ведь чертовщина какая, — таращится Микан, — а где она, эта… как ты сказал-то, мандера?

— Медресе, медресе, запомни! Вот тут, в самом начале аллеи, есть дом с красными и желтыми полосами.

— Ага, полосатый, знаю. Так бы сразу и сказал, полосатый дом, и все.

— Ладно, пусть будет полосатый. Вторую группу направь к музею, там за ним артиллерийская батарея стоит.

— Как ты сказал?.. Му… муз…

— Музей. Знаешь, что такое музей?

— Небось что-нибудь божественное, на архиерея похоже! — подумав, произносит Микан.

— Музей — это дом, в котором хранятся разные старинные вещи.

— А, вот оно что! Лавка старьевщика, так и говори. Я в Земуне много таких лавок обошел, искал себе костюм, там иногда можно подержанную вещь найти, которая лучше новой. Бывает, и краденое продают.