— Эй, лапотник! Давно ли бросил лапти на заставе? — И ни с того ни с сего вдруг легонько бац под челюсть. Если у мальчика выступала на языке кровь, Севрук расплывался в улыбке — злой, но из-за беззубого рта казавшейся даже добродушной. Смеялся, будто ничего ровным счетом не произошло, и подбадривал парнишку: — Ну, разиня, сопли утри!..

Но у отца уже был и защитник — молодой мастер Василевский, родом из Вильно. Он в таких случаях тут же осаживал Севрука:

— У этого лапотника хоть какой ни есть, а деревенский капот, а на тебе и того нет, гляди, голым телом светишь. Так что прикусил бы язык!

Нравились отцу и ученики-подмастерья. Их было здесь человек пятнадцать — двадцать. Такие же подростки, как и он, из деревень или из местечек, только постарше и посмелее. Понятно, больше отыгрывались на младших. Случалось, даже били. Особенно преуспевал сын Севрука. Но здесь все были равны, и никто никого не дразнил свинопасом. Что всего больше понравилось отцу у пана Холявского — это еда: каждый день на обед борщ и каша с салом или льняным маслом, а на ужин гороховый суп, а иногда и кулеш со шкварками.

Кухарка, тетка Анеля, отроду глухонемая, стряпала вкусно. Но припрятать что-нибудь от «порциона» ей не удавалось — пани Барбара зорко следила за каждым шагом кухарки. Правда, со временем стало немного приедаться: изо дня в день одно и то же. А частенько еды просто было мало, особенно когда старшие подмастерья приналягут и придвинут бачок поближе к себе… Тем не менее все это было счастье, счастье, счастье… Отец понимал, что наконец-то выбивается на дорогу. А ведь дети многое понимают не хуже взрослых.

Тетка Анеля, по доброте душевной, жалела его, ласково мычала, когда хотела что-то сказать, а нередко и потчевала от своей порции.

* * *

Работали в мастерской пана Холявского только четыре дня в неделю, от среды до воскресенья. Но зато и работали! По восемнадцати часов в сутки сидели сиднем… Кое-кто из менее выносливых засыпал на работе и, сонный, валился из-за столика на пол, под общий смех. Таких окатывали водой.

В воскресенье пан Холявский или пани Барбара, взяв в помощь кого-либо из подмастерьев, отвозили выполненный заказ в Вильно и искали там новые заказы. Пока искали, работы в мастерской в понедельник и во вторник почти не было, а если и была, то небольшая, случайная.

И три дня подряд, начиная с воскресенья, подмастерья не знали, как убить время. Кто постарше — шел пьянствовать. Молодые играли кто во что горазд. Чаще всего резались в карты на нарах. Открыто играли на щелчки, а спрятавшись от пани Барбары — на деньги.

Отец мой тоже научился играть в карты, но какой интерес был играть с ним, с безденежным. Прощать же проигрыш, отделываясь одними щелчками, всем изрядно надоело. И тогда молодой мастер Василевский научил отца читать по-польски. Книжки на польском языке он привозил из Вильно, когда ездил к брату в гости. Постепенно отец пристрастился к чтению. Привозимых книжек уже не хватало — вези да вези. Он и по-русски научился читать лучше. Русские книжки Василевский покупал ему по копейке, по две, по три… Ох и невзлюбила же это чтение пани Барбара!

— Что-о? Писарем стать захотел? Ксендзом? — часто набрасывалась она на отца. Разозлится, вырвет книжку из рук, швырнет на пол — и ну приговаривать: — Чтоб ты околел, холера, холера!

* * *

Однажды Василевский привез отцу русскую книжку и сказал:

— На, почитай. Это Гоголь. Очень смешно написано.

Понравился отцу Гоголь необыкновенно. Читал — и не мог оторваться. А назавтра вернулась из Вильно пани Барбара, злая как ведьма. Какой-то выгодный заказ упустила. Увидела, что мальчик читает, подошла, вырвала книжку, глянула — русская!

— Ты что читаешь? — грозно спросила она.

— Гоголя… Очень смешно написано, — виновато повторил отец слова Василевского.

— Гогелей-могелей в моей мастерской читать! Смех тебя очень уж разбирает! — вдруг заверещала она как свинья, когда ее скверно режут. Схватила его за волосы, пригнула и стала злобно избивать.

Даже самый мирный кот огрызается, если его неожиданно дернуть за хвост. И самый ласковый щенок, если нечаянно наступить ему на лапу, ощерится. У моего же отца, помимо всего прочего, достаточно было предпосылок в прошлом, чтобы не сдержаться при неожиданном нападении. И он, поддавшись инстинкту, хвать пани Барбару зубами за икру изо всех сил.

Пани Барбара взвизгнула таким высоким, таким тоненьким, не своим голосом, что даже пан Холявский, испуганный, выскочил из комнаты, хотя обычно не обращал внимания на ее крики…

В ту ночь отец спал у Василевских. Молодой мастер с женой собрались уезжать в Вильно и все вещи уже уложили. Опоздай отец на одну ночь — уехали бы без него.

Василевский жил в Свентянах временно, ради жены. Его теща хворала какой-то неизлечимой болезнью, года два ждала смерти, и Василевская все время была при ней. А с женой — и Василевский. Теперь теща — надо же, какое совпадение! — преставилась. И Василевский с радостью оставил и пана Холявского и Свентяны. Он и взял моего отца с собой в Вильно.

VII

«СТОЙ, ФАЛЬЦЕР! НЕ ВАЛИСЬ!»

Ах, как медленно стрелка ползет… Тишка Гартный

Вильно, как известно, красивейший город на земле. В самом центре города, там, где бурная Вилейка вливается в плавную Вилию, стоит, словно огромный стог снега, высоченная круглая Замковая гора. На горе — старинная башня, а возле башни при русских была пушка, и каждый день, ровно в двенадцать часов, она грохотала на весь город так, что приезжий человек, вроде моего отца, вздрагивал от страха и приседал на корточки. Каждый князь и княгиня, я уж не говорю о гетманах, желая прославиться, непременно строили в городе красивую церковь или костел, о которых теперь пишут во всех энциклопедиях мира. Скажем, вторая жена Витовта, Анна Святославовна, княжна Смоленская, воздвигла костел святой Анны, красный, кирпичный, в чисто готическом стиле. Все остроконечное в нем, стремится вверх, к небу. И выглядит он легким, изящным, как игрушка. Кажется, взял бы его на ладошку и понес. Говорят, даже Наполеон разинул рот на это чудо архитектуры, когда шел войной на Москву, и, бывая в Вильно, слоняясь в выходные дни по городу, залюбовался костелом, что будто бы сказал: «Эх, сил бы мне, взял бы я его на ладонь и перенес в Париж!» В энциклопедиях об этом ничего не пишут, но в Вильно его слова известны каждому мальчишке.

Король Ягайло построил в Вильно кафедральный костел святого Станислава в самом центре города, под Замковой горой. Весь костел уставлен статуями святых. Даже на крыше, над фронтоном, красуются три статуи ангелов, расправивших крылья и готовых вот-вот сняться с места и полететь.

А в виленском предместье Антоколе, которое целых шесть километров тянется вдоль живописного берега Вилии, стоит большой белый костел святых апостолов Петра и Павла. Известный виленчанин, пан гетман Пац, построил его в итальянском стиле, по образцу собора Петра в Риме. Вот в этом костеле целых две тысячи статуй, и даже с гаком.

* * *

Отец мой, приехав в Вильно, словно в лес угодил. Город его ошеломил. Огромные каменные здания, мощеные улицы, богатые магазины, людей на улице, что на ярмарке… Идешь, идешь — и конца-края не не видно, такой большой город. Почувствовал себя отец до того маленьким и ничтожным, что даже голос потерял. Его все угнетало, страшно было даже подумать, как ему тут жить? Сдался на волю судьбы. Но не судьба, а Василевский тут же определил его на кожевенный завод немца Гольдштейна, что на Поплавах. И сам туда устроился: профессия сапожника давно ему разонравилась.