– Пусть Карлотти этим займется. – Предоставим возможность моему представительному пресс-секретарю отбить атаки стервятников из масс-медиа.

– Прошу прощения, но это слишком серьезное дело. Они будут ждать именно вас.

Я вздохнул.

Тогда тяни время, сколь возможно. – И я закончил разговор.

– Ладно. – Я посмотрел на Грегори. – Вы имеете какое-то отношение к окружающей среде?

– Нет. – Во взгляде Грегори было презрение.

– И я думаю, что нет.

Мобильник снова запикал. Я едва не грохнул его об пол. Хазен несколько секунд слушал, что ему говорили, затем отключил связь.

– Это из лазарета. Вскрытие подтвердило данные из лаборатории.

Я выругался.

– Отправляйтесь к вашим кадетам в казарму, сержант. Мистер Хазен, прикажите принести досье на Букера, будь он проклят. Пошлите копию Бранстэду. Гардемарин, вы свободны.

Сержант Грегори, выходя, удостоил меня ледяным взглядом. Что ж, неудивительно, несмотря на мои извинения. Поделом – за мои попытки обвинить его в убийстве.

Ветер дул пронизывающий, но восходящее солнце согревало и придавало бодрости. На мне были футболка, поношенные рабочие штаны и старенькие ботинки. Я взбежал на холм и тяжело дышал, сердце мое бешено колотилось, и все во мне пело от красоты весеннего уэльсского утра. Оставаться на ночь у Джейсона отец позволял мне не так уж часто, и я не хотел раздражать его поздним возвращением домой, к нашим повседневным делам.

От дома Джейсона я минут пятнадцать бежал. Наконец обогнул вершину холма. Внизу, подо мной, виднелся наш коттедж – с мощенного камнем дворика, словно таинственный призрак, поднимался утренний туман. За оградой извивалась дорога, ведущая в Кардифф.

Я остановился, чтобы немного отдышаться, и уперся руками в колени. С западной стороны холм затянулся чертополохом, а на другом склоне росла мягкая травка, низко «подстриженная» соседскими овцами.

Наверное, отец как раз собирается пить чай. Вот-вот взглянет на часы, и его губы неодобрительно скривятся.

Я бросился вниз по склону. Земное тяготение и молодая сила ускоряли мои шаги. Я мчался рысью, скоро перешедшей в веселый галоп. Волосы развевались за спиной. Дышалось мне легко. Я был молод, счастлив, доволен самим собой, все мне было по силам…

Я вскрикнул от восторга – и очнулся.

Меня окружали гостевые апартаменты Военно-Космической Академии. Я был в Девоне.

От мальчишки, который скакал вниз по холму, меня отделяла непреодолимая пропасть в пятьдесят лет.

Я вцепился в подушку, словно терпящий кораблекрушение – в спасательный жилет, и меня захлестнула волна столь сильной тоски, что едва ли не возникла угроза переселиться туда, откуда никто и никогда не возвращается.

Когда душевная боль меня наконец отпустила, я был весь мокрый от пота. Поднявшись с кровати и тяжело опираясь на свою трость, я проковылял в ванную. Там долго стоял под теплым душем, с грустью вспоминая об озорном, юном весельчаке, которым я когда-то был.

Было около полудня, все только что пообедали. Сержант Букер как в воду канул. У ворот Академии кишмя кишели папарацци.

Я потягивал кофе, все еще немного раздраженный тем, что тот сладкий сон прервался.

– У вас тут был маньяк-экологист, а вы ничего об этом не знали?

– Нет ничего противозаконного в том, чтобы человек интересовался…

Я хлопнул кулаком по столу, и кофе выплеснулся на досье Букера.

– Одиннадцать лет он этим занимался, и это было для вас тайной за семью печатями?

Хазен и Ле Боу обменялись взглядами.

– Он никак себя не проявлял, господин Генеральный секретарь. Действительно, в его комнатушке нашлось несколько подозрительных статеек, но прежде не было никаких свидетельств…

– Бросьте, – махнул рукой я. – Вам ничего не стоило вывести его на чистую воду! Говорят, у сестры Букера после ядовитых выбросов в Гластонбери заболели почки. Его мать умерла два года назад по той же причине. Если и это не давало основания заподозрить в нем фанатика-экологиста…

Хазен тоже повысил тон:

– Мой брат сейчас страдает от меланомы, и мы полагаем, что это вызвано экологическими проблемами в Калифорнии. – Растяпы технари и правда допустили, что над Лос-Анджелесом аж шесть дней висела озоновая дыра, и тысячи людей подверглись облучению. – И что, я после этого террорист? Не хотите ли вы, чтобы и я подал в отставку?

– Конечно, нет… – Я забарабанил пальцами по столу, стараясь вернуть свой голос в рамки допустимого. – Прошу прощения. Наверное, не каждого помешанного на защите природы можно назвать опасным для общества, но… – Нет, можно назвать опасным, сам я это знал точно. Даже мой собственный сын меня предал. Он… я заставил себя об этом сейчас не думать.

Ле Боу бросился на защиту начальника Академии:

– Сэр, потенциально они – большая сила. Больше тридцати «зеленых» выбрано в Генеральную Ассамблею ООН, и один Господь Бог ведает, сколько бы земельщиков и представителей других партий проголосовали за них, имея свободу выбора. Да, у некоторых из них немного едет крыша, но в целом окружение Уинстеда вполне респектабельно. И нет никаких оснований подозревать…

– Не читайте мне лекций, – вырвалось у меня. Политическая помойка была слишком хорошо мне знакома, и я знал цену ее завсегдатаям.

– Тем не менее, – помрачнел Хазен, – даже если потеря близких столь сильно подействовала на Букера – как он мог убить своих кадетов?

– Не своих, а Грегори.

– Это то же самое. – И правда, сержант-строевик всегда костьми ляжет за собственных подчиненных. Многие за своих кадетов головы сложили.

На этой душещипательной ноте наша беседа и закончилась. Начальник Академии, три лейтенанта и стайка гардемаринов проводили меня к взлетно-посадочной площадке. Я раздраженно ждал, когда лопасти вертолета замедлят вращение. Из него выпрыгнули четыре мрачнолицых секьюрити. Свои пушки они держали наготове, полные решимости защитить меня от любых угроз. Группу возглавлял Марк Тилниц. Из той вереницы секретных агентов, что окружали меня в разные годы моей политической деятельности, с ним мне было легче всего.

Я поправил галстук, в вертолет мне забираться почему-то не хотелось.

– Мы увеличим вдвое свою службу безопасности, – сказал Хазен. – Больше никаких инцидентов не будет.

– Ко всем сторожей не приставишь.

– Будь я проклят, если не сделаю все как надо. – Язык начальника Академии меня несколько беспокоил. В мою бытность гардемарином не один офицер был наказан за богохульство. Конечно, теперь уважения к церкви стало заметно меньше, и это вызывало у меня большое сожаление.

После Великого Воссоединения Церквей в нашей религии мирно уживались ритуалы протестантов и католиков. Такой союз был бы вряд ли возможен, не опустоши Последняя Война Азию и Африку. А возрождение христианства как в ожившей Европе, так и в Америке привело к съезду церковников, на котором учредили Церковь Воссоединения во главе с Советом патриархов. После того как воители Господа Бога одолели ересь пятидесятников, правительство Организации Объединенных Наций приняло Церковь под свое крыло, и та стала его опорой.

Власть Совета патриархов мало-помалу ослабела, но он и теперь представлял объединенную церковь. Как-то на Совет пригласили меня, и мы прозаседали два дня, но информацию о наших переговорах патриархи предавать гласности не стали.

У нас над головами, в непосредственной близости от запретной для полетов зоны, завис вертолет. На нем были опознавательные знаки «Всемирных новостей».

– Лучше вам поторопиться, сэр. Возможно, у них есть телеобъективы, – сказал Тилниц.

– Конечно. – Но моя нога повисла над ступенькой. – Те кадеты из казармы Крейн… Поделикатнее с ними.

– Непременно, – заверил меня Хазен.

– Они прошли через такое… – Я вздохнул, вспомнив свое глупое обещание Арлине. Кивнул Тилницу:

– Подождите меня здесь. Я скоро вернусь.

Я не позволил начальнику Академии и его офицерам проводить меня до казарм, но Хазен настоял на том, чтобы со мной в качестве помощника отправился Ансельм. Согласиться с этим было легче, чем отказать.