— Накормить надо было вашу корову, — произнёс Шер вслух. — Целый этой… травы мешок дать.

— Ты о чём, сынок?

— Да о корове вашей. Сразу бы поправилась и стала бы не такой страшной.

— А-а, — протянул дедушка. — Очень уж стара она была, сынок. И не могла уже поправляться. Но всё же молоком нашу семью обеспечивала голубушка. В голодный-то год она нас и спасла. И я уже больше не стеснялся, что рёбра у неё выпирают, да и ребята не смеялись. Они тоже всё понимали…

Шер зашёл к деду с небольшой ярко-жёлтой дыней в руках. Услышав шаги, тот медленно открыл глаза, взглянул в лицо внука, потом на дыню. Губы деда тронула мягкая, ласковая улыбка.

— Кукча́. Предвестница дынного сезона, — проговорил он тихо. — Хороший сорт.

— Хотите, кусочек отрежу? — спросил Шер. Мальчик по-своему понял взгляд и слова деда. Откуда ему было знать, что дедушка, глядя на этот отсвечивающий золотом плод, видит своё далёкое детство?

— Хотите, отрежу? — повторил Шер.

Дедушка тихо покачал головой.

— Ешь сам, сынок. Мне она ни к чему.

— И вы тоже. Папа завтра ещё принесёт, — настаивал Шер.

— Не хочу, родной. Да и нельзя мне. А этих кукча и хан-даля́ков я поел много. Когда был маленьким.

— У вас росли дыни?

— Видимо-невидимо и разные-разные. Нежились в листьях, как камни в реке.

— Вот это да-а! — удивился Шер. — И большие тоже были? Вот такие? — Шер раскинул руки, чтобы показать какие, и чуть не уронил свою кукчу.

Дедушка сел на кровати и слегка подался вперёд.

— Иногда, чтобы сократить путь в школу, я шёл не по улице, а напрямик — через поле, мимо нашей бахчи. Не раз бывало: гляну на бахчу и ноги словно прирастают к земле. — Дедушка закрыл глаза, закусил губу и покачал головой, шутливо изображая, как он не мог равнодушно пройти мимо дынь, тех самых, что были, как камни в реке.

Шер засмеялся.

— И что потом?

— Потом? Потом я шёл от грядки к грядке, от дыни к дыне. И никак не мог остановиться: одна казалась краше, слаще и сочнее другой. А ведь кругом ещё роса. В школу я приходил по колено мокрый.

— Дедушка, а вы бы не длинные штаны, а шорты надевали.

— В те времена таких штанишек не было, сынок. Ходили мы всё больше босиком, в белых длинных штанах из домотканой хлопчатобумажной ткани. И рубаха тоже белая. Но дело не в этом. Ты слушай про дыни-то.

— А в школу вы не опаздывали оттого, что ходили по бахче?

— Я же тебе говорил, что за все годы опоздал только один раз.

— Да, да, помню.

— Так вот, штаны мокрые, ноги синие, весь дрожу, а уйти с бахчи не могу. «Съешь меня и меня!» — словно бы кричали дыни. И вот решусь наконец, схвачу дыню-шакарпала́к, вся в сеточку, и тяну к себе. А она вдруг — ба-ах! — взрывается у меня в руках, как бомба!

— Да ну? — Шер даже подпрыгнул на месте от восторга. — Дыня — как бомба!

— Да, да! До того налилась соком, что взорвалась от прикосновения. Белая внутри, сахаристая, а семена ярко-жёлтые. Ну что с ней делать? Есть, конечно. А сколько я мог съесть? Кусок, другой, и всё.

Шер проглотил слюну.

— Очень была сладкая?

— Очень.

— Как сахар?

Дедушка покачал головой:

— Вкус дыни ни с чем не сравнить. Ни с сахаром, ни с мёдом. И у каждой свой особый вкус, своя сладость. Это зависит от сорта.

Дед вздохнул. Он уже снова лежал на подушке. Устал, видно, и говорил уже тише:

— Бывало и так: сорву кукчу, вот такую, как у тебя, или чуть поменьше, брошу в мешочек, в котором носил свои книжки и тетрадки, и бегом в школу. Срывал без выбора, а всё равно были сладкими.

Между тем Шер уже начал разрезать дыню. Дедушкин рассказ подзадорил его.

— Смотри, будь осторожен, — предупредил дедушка. — Дай я тебе порежу.

— Вы лежите, я сам.

Первый ломтик, отрезанный вкривь и вкось, он протянул деду. Тот опять отказался, но мальчик уговорил его. Потом спросил:

— Сладкая? Как те ваши кукчи?

— Сладкая, — кивнул дедушка. — Ты ешь, сынок, но будь поаккуратнее, а то, видишь, сок на рубашку капает.

Шер положил дыньку на поднос, стал отрезать небольшие дольки и есть. Дед с удовольствием наблюдал за ним.

— Еще хотите, дедушка?

— Нет. Больше не могу, сынок. Нельзя мне.

Шер понимающе кивнул. Потом, видно, что-то подумал, внимательно посмотрел на деда.

— Вы говорите, у вас было много-много дынь?

Дедушка кивнул.

— И вы все съедали сами?

— Ну что ты, сынок, — улыбнулся дедушка. — Все мы бы не смогли съесть, если бы даже очень захотели. Да и нельзя…

— Почему нельзя? Дыни ведь были ваши!

— Наши-то они наши, но одними дынями сыт не будешь. Поэтому мы их продавали. Помню, как-то отец набил целых четыре мешка самыми лучшими, спелыми дынями, погрузил на верблюда и отправил меня на базар. «Приедешь, — сказал, — разыщи Эрма́та-бакалейщика. Скажи, что я тебя прислал и просил за дыни заплатить по совести».

Дед замолк и указал Шеру на полотенце — тот уже хотел было вытереть руки об штанишки.

— У одногорбого верблюда, на котором ехал я, голова была с аршин, а шея — так целых три аршина, такая громадина. Груз тоже был под стать. Четыре мешка дынь да ещё я, а ему хоть бы что. Трусит себе, трусит. Все ручьи да речки одним прыжком одолевает. Ну, домчались мы с ним до базара. Разыскал я Эрмата-бакалейщика — он сидел у своей лавчонки, кругленький такой, гладкий. На лице сладкая улыбка. Увидел меня бакалейщик, засуетился, пыль стряхнул с моей штанины, озабоченно поинтересовался, не устал ли я, хорошо ли доехал. Вот, думаю, какой хороший человек. Не зря, выходит, верблюд спешил, ведь одно это уже счастье — увидеть такого человека! Вон он как приветствует меня: «Дай бог здоровья твоему отцу, истинному дехканину! И ты молодец, что не поленился, привёз дыни. А то я уже думал, куда это запропастились мои поставщики? Давай-ка, мальчик, снимем мешки, одному мне не справиться».

Сгрузили мешки. А я между делом и говорю: «Отец просил вас заплатить за дыни по совести». — «Ну как же, — отвечает добренький Эрмат-бакалейщик. — Только по совести. Всё по совести, как сам аллах велит!» — Тут дедушка грустно улыбнулся и покачал головой: — Свалили мы дыни в кучу, и лежат они, родимые, как целая гора солнц. А лицо Эрмата-добренького, наоборот, всё сереет, хмурится, точно осеннее небо тучами затягивается. «Так, так, — приговаривает он, семеня вокруг дынь. — Ага, понятно, так я и знал. Каждый старается обжулить бедного Эрмата и при этом ещё про совесть говорит! Ну скажи-ка, парень, и не стыдно было твоему отцу посылать мне такую зелень?»

Я поглядел на дыни. Лежат одна лучше другой, как на подбор. И все самых лучших сортов: амири́й, шакарпалак кукча — каждая с добрую лошадиную голову и, я точно знал, такие сладкие, что от сока язык растрескивается.

И говорю этому Эрмату: «Дядюшка бакалейщик, зачем вы так? Отец выбрал для вас самые лучшие дыни, какие только у нас были!» — «Если эта зелень — самое лучшее, представляю себе, как выглядят плохие! — заорал Эрмат-добренький. — И потом, как ты смеешь — сам от горшка два вершка — так непочтительно разговаривать со старшими! — Он перевёл дух и говорит. — Можешь забирать свои дыни и катиться отсюда».

Бакалейщик, конечно, прекрасно знал, что деваться мне некуда. Никакой другой перекупщик со мной и разговаривать не станет. Ведь между ними сговор — чужого поставщика не отбивать.

Мне оставалось одно: или везти дыни обратно, в кишлак, или унижаться перед этим жуликом. Видя мою нерешительность, Эрмат-бакалейщик порылся в кармане и нехотя так говорит: «Ладно уж, возьму твою зелень. На, отцу передашь. Вот так всю жизнь страдаю из-за своей доброты. Благодари аллаха, что пожалел тебя и труды твоего отца, истинного дехканина».

Что было делать? Взял я деньги и поехал домой. И всю дорогу желал доброго здоровья и бодрого духа добренькому дядюшке бакалейщику Эрмату, будь он проклят…

Шер не обратил внимания на горькую усмешку деда.