— Не добрый он, а злой, — сказал мальчик решительно. — И сколько он вам заплатил, дедушка?

— Дал мне одну таньга́.

— А что это — таньга?

— Монетка такая была. Вот как нынешняя рублёвая монета.

— И это за столько дынь? — изумился Шер. — Злой бакалейщик, нехороший.

— Вот так-то, мой мальчик! — Дед погладил внука по голове. — Отец мой, земля ему пухом, долго глядел на монетку, и лицо его сделалось серым и беспомощным. За все его труды и хлопоты всего одна таньга.

— Дедушка, а я видел верблюда! — вдруг вспомнил Шер. — Да, он очень большой. Каждое копыто — вот как этот поднос! Я его видел в зоопарке, куда мы ходили с папой. И рот у него тоже большой-большой. И шипел он вот так: «Боф-ф, боф-ф!»

— А верблюды, знаешь… — Дедушка не закончил, побледнел, схватился за сердце.

— Опять болит?

— Опять, — кивнул дедушка и ласково улыбнулся. — Сейчас пройдёт.

— Шер! Эй, Шербёк! — позвал дед внука. — Где ты, сынок?

— Я здесь, — откликнулся Шер.

— Что делаешь?

— Дело делаю.

— Какое дело?

— Обыкновенное. — Шер вошёл в комнату деда. В руке он держал лист бумаги.

— Работу, значит, нашёл себе, сынок? Молодец, молодец.

— Вот, смотрите, какой я самолёт нарисовал. И лётчик в кабине сидит, видите? А отсюда газ вылетает, потому что самолёт реактивный! Ры-ы-ы-ы-ы! — Шер закружился по комнате. — Ры-ы-ы-ы!

— Подожди, сынок. Достань-ка мою палку.

— Вот она. — Шер подал деду палку.

— Спасибо, сынок.

Дед накинул на плечи узорчатый халат. Шер помогал ему идти — держал за руку. Они остановились на крыльце.

Несмотря на позднюю осень, солнце ещё хорошо пригревало. Дул приятный ветерок. Дед подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Казалось, он что-то вспоминает. Ветер тихо шевелил его седую бороду, ласково обвевал лицо.

Когда дед открыл глаза, в них блестели слёзы. Шер испугался:

— Дедушка, вы плачете? Опять болит?

Дед покачал головой:

— Нет, не болит. А плачу я от радости. Погляди, какая вокруг красота!

Шер посмотрел. На голубом небе полыхает оранжевое солнце. Во дворе виноградник. Листья его медно-красные, среди них тёмно-красные гроздья, припудренные пыльцой. Под солнцем искрится каждая ягодка, как драгоценный камень. Чуть подальше, у калитки, — яблоня. Она словно присела под тяжестью урожая. Под яблоней — мотороллер без заднего колеса. Видно, брат задумал ремонт.

— Дедушка, хотите винограду?

— Нет, спасибо.

— Может, яблоко сорвать?

— Чем же мне грызть-то его, сынок?! Скажи-ка лучше, не ты ли посадил эту яблоню?

— Папа говорит, тут росла, когда меня ещё на свете не было.

— A-а, значит, папа посадил.

— Я тоже посадил деревцо, на улице, возле арыка.

— Вот это прекрасно, сынок. Молодец.

— А весной ещё и лимонную косточку посадил, но потом потерял место. Может, она и выросла, правда ведь, дедушка? Или из косточки ничего не получается?

— Вырастают отличные деревья. Просто их надо ещё привить. Наш сад, например, тот, что был в кишлаке, выращен из косточек. А прививку делал я сам. Хоть за сто вёрст, бывало, съезжу и привезу веточку для прививки — урюка, яблока, персика, черешни…

Дедушка замолчал, потом вдруг тихонько засмеялся. Шер поднял голову: дед смотрел на него и смеялся.

Шер снял тюбетейку, оглядел её: быть может, пролетала какая-нибудь птичка и… это самое? Нет, тюбетейка чистая, никаких следов. Так чему же смеётся дедушка?

Он опять глянул на деда. Тот по-прежнему смотрел на внука, но, казалось, не видел его.

Шер затормошил деда:

— Что вы смеётесь?

— Где стул?

— Сейчас принесу.

— Мне надо сесть, а то коленки уже дрожат.

Шер убежал и тотчас вернулся со стулом. Дедушка сел.

— Теперь скажите, почему смеялись?

Вместо ответа дедушка задал странный вопрос:

— Скажи-ка, Шербек, тебе когда-нибудь приходилось красть черенки деревьев?

Шер опешил. Посмотрел на деда, хлопая глазами. Думал, что ослышался. А тот всё ещё посмеивался, хитро прищурившись.

— Воровать — плохо! — веско заявил Шер. — Воровать нельзя. А что такое черенки?

— Черенок — это веточка. Она идёт на прививку. И я однажды украл такую веточку.

Вот это да! Дедушка — вор! Шер представлял себе воров и грабителей совсем иными: с длинными усами, одноглазыми, с хриплым голосом! А в руках нож, кривой и острый, как сабля. Ну а дедушка, какой он вор? И ходит-то еле-еле. И вообще такой добрый…

— Да, украл, — повторил дедушка. — И большим грехом это не считаю. Хотя, конечно, я согласен с тобой, Шербек, что воровать нельзя. Но так уж вышло, что пришлось пойти на такое.

Дедушка помолчал, опять улыбнулся.

— Эх, молодость! — Он почесал затылок, лихо сдвинув тюбетейку на лоб. — Как, думаешь, дедушка в воры записался? Вот слушай, внучек. Самый большой сад в нашем кишлаке был у Абдулазиза-ходжи. Потом-то этот сад стал колхозным. Ты не видел его? Ну да, не видел. Когда будешь в нашем кишлаке, обязательно сходи посмотри. Это чудесный сад. Как ботанический. Каких там только нет деревьев — и наших, и заморских. Так вот, в самом конце этого сада росли два вишнёвых дерева. Бай-бай-бай, ох, какие крупные ягоды они приносили! Каждая вишенка с грецкий орех, не меньше. А цвет, что твой яхонт, так и горели в зелени листвы.

— И вкусные?

— Вкусные. Но попробовал-то я их потом, когда… Да ты слушай по порядку. Кишлак наш богат садами. Хорошей вишней никого не удивишь. Но эта была чудо: такой у нас никто не видывал. Абдулазиз-ходжа привёз черенки своей вишни из Мекки, куда ездил на поклонение святым. Бывало, сойдутся два садовода-любителя — только и разговоров о вишнях Абдулазиза-ходжи. Кто только не просил у него черенка для прививки — не давал. Коня ему предлагали взамен, верблюда, золота — не давал. Жадюга был страшный. Он не только черенки, но и косточек жалел. Боялся, что заморская вишня распространится по краю и люди перестанут удивляться его вишням. И позабудут, что он в Мекку ездил, ходжой стал. Ужасно был хитрый и жадный.

— Ненавижу жадных, — сказал Шер.

— А кто их любит? — улыбнулся дед. — О жадности Абдулазиза-ходжи целые легенды ходили. Рассказывали, пошёл он однажды в мечеть к вечерней молитве, да по дороге вспомнил. что забыл лампу погасить в михманхане[15]. Повернул Абдулазиз назад и бегом домой. Добежал, а калитку не открывает, стоит на улице и дочку зовёт. Калитку не отворяет, чтобы петли не стирались. Вышла дочка, тоже встала по ту сторону калитки — не открывает её — и спрашивает, в чём дело. «Ты знаешь, сколько стоит фунт масла? — кричит ей отец. — Сейчас же погаси лампу в михманхане!» — «Я давно уже погасила, — отвечает дочь, — зря вы вернулись, батюшка, зря протирали подошвы галош». — «Не беспокойся, дочка, я их в руках нёс», — говорит ходжа.

— Ну и ну! — удивился Шер. — Взрослый человек, а босиком по улице бегал!

— Вот таким жадным был Абдулазиз-ходжа, сынок. А ты спрашиваешь, пробовал ли я его вишен. Нет, конечно. Пока сам таких же не вырастил. А как вырастил? Дело было весной. Снег уже сошёл, почки набухли. Самое время прививку делать. Ну погоди, думаю, жадина, ты меня запомнишь. Залез я глубокой ночью через забор к нему в сад. Было ужас как темно, но я хорошо помнил, где растут вишни. Подкрался, нарезал целую вязанку веток да той же ночью обошёл всех знакомых садоводов и раздал черенки. Сам тоже привил у себя в саду к дереву алычи. Прошло несколько лет, и вдруг весь кишлак ест диковинную, заморскую вишню. «Где взяли? Неужто Абдулазиз-ходжа расщедрился?» Только посмеивались: «Сами вырастили. Спасибо одному сметливому малому».

Дед помолчал и, хитро прищурившись, добавил:

— Вот какой грешок значится за твоим дедом, внук. Но думаю, бог простит. Люди-то ведь простили.

— А Абдулазиз?

— О, ходжа чуть не лопнул от злости. Взял и срубил в ярости все свои вишни. Вот как.