Между тем лодка влетела в водоворот. Сулейман-бобо потянул за камень и поспешно выбросил его за борт, толкнув следом Корноухого. Но пёс вдруг с неожиданной силой упёрся о борт лодки. Ата в сердцах схватил его за задние лапы, чтобы вытолкнуть за борт, при этом тяжесть его собственного веса тоже переместилась, утлая лодочка не выдержала и опрокинулась.

Падая, Сулейман-бобо ударился головой о камень, выступавший над водой. Сладковатая глинистая вода тотчас хлынула в горло, носоглотку, спёрла дыхание, на глаза наплыла темнота… Дед понял, что стремительно уходит ко дну. Но нет, вот он, глоток свежего воздуха! Словно кто-то выдернул его из воды на несколько секунд. Это жизнь!.. Надо держаться… работать руками, ногами. По лицу, по глазам бьют волны. Ещё камень впереди… Нет, удара не избежать… Искры из глаз. Всё вокруг пылает, горит красным огнём… Опять на дно… На этот раз… Но почему-то дна всё нет… Что-то… кто-то не даёт ему окончательно погрузиться в чёрную пучину, тащит, уцепившись за плечо. Кто бы это мог быть? Надо и самому помочь… стоит только напрячь волю… До берега близко, совсем близко…

Но ата потерял сознание ещё в воде. И когда открыл глаза, всё ещё был наполовину в воде. И она шевелила его беспомощно раскиданные ноги. У изголовья Сулеймана-бобо сидел Корноухий. С его шеи свисал обрывок верёвки. Без камня. «Как же он спасся?» — мелькнуло в голове старика, хотя он уже всем своим существом понял, что произошло. Ата поспешно закрыл глаза, тихо застонал: он не мог смотреть на собаку, которую хотел утопить. Жгучий стыд захлестнул его горячей волной…

Корноухий встряхнулся, осыпав хозяина ледяными брызгами, потом осторожно лизнул его щёку. Бобо открыл глаза. И не поверил себе: Корноухий смеялся. Смеялся от радости. От радости, что беда миновала и друг его жив, что он, старый пёс, помог ему спастись. Разве не порадуешься такому счастью?

Сулейман-ата отвернулся. Ему было не до смеха. Он плакал…

Под чинарой на какое-то время наступила тишина.

— Может, нарезать дыню или арбуз, а, гость? — проговорил вдруг Сулейман-бобо.

Тахир, погружённый в свои мысли, молча покачал головой. Он забыл, что уже ночь и дед не может видеть его жеста. Но бобо и без слов понял его состояние.

— Вот так-то, сынок, проучил меня Корноухий. Я хотел сделать ему зло, а он сделал мне добро. Никогда не забуду этой науки. Потом-то мы ухаживали за ним, как за родным ребёнком. Сами не ели, не пили, а его голодным не оставляли. И всё равно порой мне было стыдно взглянуть ему в глаза. Эх, да что тут говорить!.. Стоит раз сделать глупость, потом, глядишь, всю жизнь придётся краснеть… Ну, пора и спать, время уже позднее, — сказал Сулейман-бобо и встал с места.

…Разбудила Тахира перепёлка. Открыв глаза, он увидел висящую над самой головой клетку с тыквенным донышком. В ней-то и прыгала солидная, неторопливая перепёлка, выводя свои рулады. Сердце Тахира захлестнула невыразимая радость. Он одним прыжком выскочил из постели, натянул брюки, сунул ноги в сандалии, обошёл двор, надеясь отыскать деда. Старика нигде не было, но Тахир с удивлением обнаружил, что везде — и на деревьях, и на балках навеса перед домом, и по краям шалаша, стоявшего посреди бахчи, — висели клетки с перепёлками. И все они, словно соревнуясь, отщёлкивали: «Ва-вак, ва-вак, пит-палак, пит-палак!» На разные голоса приветствовали нарождающийся день.

«Куда девался в такую рань дедушка? — недоумевал Тахир. — Удивительный он человек».

Тахир всмотрелся в возвышающуюся вдали плотину. Не видать деда.

Тогда парень решил сходить к реке, искупаться. «Может, там где-нибудь и встречу его».

Миновав большой сад, Тахир выбрался на лужайку. Далеко впереди расстилались тугаи. На краю их, в густой, высокой траве стоял бобо. Вот он низко пригнулся, отвёл назад руку, взмахнул. Веером полетела прозрачная шёлковая сетка, накрыла куст джиды. «Это он наверняка ловит перепёлок», — догадался Тахир. И он побежал к тугаям, навстречу этому милому, доброму старому человеку.

Юноша бежал легко, быстро, рассекая грудью высокую, мокрую от росы траву, вдыхая чистый утренний воздух, и ему хотелось закричать во весь голос: «Ого-го-го, люди-и! Вы знаете, как это радостно — жить!»

Шер ещё не учится и в садик не ходит. Сидит дома. С дедушкой. А папа и мама работают, иногда возвращаются очень поздно, а иногда и в командировки уезжают. Но Шер не скучает. Он всегда находит, чем себя занять — у него много всяких игрушек. Но больше всего Шер любит гулять с дедушкой. Правда, от дома до большой магистрали, куда они обычно ходят, каких-нибудь двести метров, но Шер с дедушкой к этой прогулке готовятся по-настоящему. Дед заранее приготавливает свой раскладной стульчик и подушечку, которую он всегда и везде подкладывает под себя, набивает насваем[11] тыквенную табакерку. Шер тоже готовится основательно: наполняет карманы урюком, конфетами, орехами, даже яблок — одно-другое — возьмёт. Берёт он с собой на всякий случай и игрушку: красную пожарную машину или зелёный танк, из ствола пушки которого вылетают всамделишные искры. Закончив сборы, дедушка и внук запирают калитку, проходят коротеньким тупичком и попадают в переулок. Через десяток метров сворачивают налево, и вот он перед ними — проспект Навои. «Смотри-ка, рядком идут, рядком, как по линеечке!» — удивляется дедушка каждый раз, глядя на мчащиеся по проспекту машины: три ряда в одну сторону, три — в другую.

— Трёхрядное движение, — солидно поясняет Шер.

Вот они, держась за руки, доходят до цели своего путешествия — небольшого пятачка на тротуаре, окружённого аккуратно подстриженными кустами. Здесь дедушка раскладывает свой стул, кладёт на него подушку, садится, опираясь обеими руками на палку. Шер пристраивается рядом.

— Вон, вон «Волга», «ГАЗ-24»! Видите, чёрная такая и длинная! — кричит Шер. Пока дед подносит руку ко лбу козырьком, автомобиль исчезает из виду.

— Бай-бай-бай! — качает головой дедушка. — Мчатся прямо как гираты![12]

Шер не знает, что это такое — «гират». Зато среди тысяч машин он запросто может различить «Волгу», «Чайку», «Жигули», «Москвича», «Запорожца». А дед их путает. Он очень долго жил в кишлаке, а там раньше машин было мало. Дедушка так долго жил в кишлаке, пока совсем не состарился. Потом у него умерла жена, которая приходилась Ше́ру бабушкой, и дед переехал в город к сыну. Сын дедушки — это папа Шера. Вот так.

Когда дед только приехал к ним, они почти каждый день выходили смотреть машины. Потом дедушка заболел. И теперь он и ночью и днём лежит на своей кровати. Даже умывается, сидя на кровати: ставит на колени медный тазик, мама поливает ему на руки воду из глиняного кувшина, а Шер стоит рядом, держит полотенце наготове.

— Молодец, сынок, — говорит дедушка, забирая у него полотенце. — Дай бог тебе длинную и счастливую жизнь. И чтоб исполнились все твои мечты.

За одну только такую благодарность Шер готов каждые полчаса приносить деду полотенце. Но тот умывается, как и все, только два раза — утром и вечером.

Вечером все ужинают. Папа, если он дома, ставит стол впритык к кровати деда. Тот поворачивается к столу, садится, поджав под себя ноги. Он почти ничего не ест, только выпивает не спеша немного бульона. Ни мяса, ни картошки у него в чашке нет. Шер выуживает ложкой из своей чашки мясо пожирнее, с мозговой косточкой, протягивает деду. Может быть, забыли ему положить? Но дедушка отрицательно качает головой: