Известно, все надежды дехканина связаны с урожаем. Сулейман-ата в том году тоже с нетерпением ждал, когда созреет кукуруза. Его заработка едва хватало на покупку чая — пачка чая стоила очень дорого, а дед со старухой никак не могли обойтись без чая. Сулейман-бобо ещё весной решил отвоевать у болота небольшой клочок земли и засеять его кукурузой. Всё-таки будет подспорьем. Сам окучивал, поливал, наперечёт знал, сколько початков на каждом стволе. Вместе со старухой они даже подсчитали, сколько снимут зерна, сколько из него намелют муки, сколько продадут на базаре.
Кукуруза росла неплохо, и старики жили надеждой. Но как-то на исходе лета старуха пришла с огорода в страшном гневе, кого-то проклинаючи. Увидев Корноухого, лежавшего под навесом в тени, она схватила кочергу и кинулась к нему.
— Ах, проклятый, чтоб ты издох, чтоб тебя кабаны задрали, изверг!
Сулейман-бобо удивился гневу жены — давно не видал её такой разъярённой.
— Ты в своём ли уме, старуха?! Что случилось? За что ты его?
— Всю кукурузу уничтожил изверг. Чтоб он провалился!
Корноухий, видно, чувствуя свою вину, бежал и оглядывался. Поняв, что его не догнать, старуха со злостью отшвырнула кочергу.
Сулейман-ата не поверил жене.
— Не может быть! Не кабаны ли нашкодили? — предположил он.
Ведь почти всю жизнь бобо охотился вместе с Корноухим, и подбитую дичь всегда подбирал пёс, но при этом не было случая, чтобы он позарился на добычу. А какие утки, фазаны, перепела, зайцы побывали у него в зубах! Нет, не может быть, чтобы эдакий пёс стал вдруг вороватым!
Сулейман-бобо молча направился к тугаям. Пробрался сквозь чащу тамариска и джиды, подошёл к кукурузному полю. Нет, кабанов здесь не было. Они бы с корнями выворотили кукурузу, всё растоптали бы да вмяли в землю. А тут другое дело. Стволы целы, а налитых початков как не бывало. Сорваны, точно руками человека. Но следов человечьих не видно. Да и откуда здесь взяться человеку? Кроме старухи, никто тут не ходил. Вон как ясно отпечатались на мокрой земле следы её галош. Но рядом… ещё следы. Собачьи. Сулейман-ата мог отличить их среди тысячи других собачьих следов: они принадлежали Корноухому. Кровь прилила к голове. Стало трудно дышать. «Вот ты как подвёл друга, несчастный! А я верил тебе, точно самому себе! Обокрал своих кормильцев! Нет, это непростительно…»
Дед медленно побрёл домой. По дороге он чуть поостыл. Конечно, проще простого взъяриться на беспомощную тварь, но если прикинуть, подумать, то ведь не припомнишь, когда в последний раз накормили беднягу собаку досыта. Поневоле начнёт промышлять…
Дома старуха гремела посудой и продолжала клясть Корноухого.
— Да замолчишь ты или нет! — прикрикнул на неё ата. — Что бедняге делать, если голод мучает? Собака не человек, чтобы поститься, просить аллаха ниспослать ей сытую жизнь! Если хозяева не кормят, приходится самой позаботиться о своём желудке!..
Старуха виновато замолчала.
В тот вечер они легли не ужинавши, сердитые друг на друга. Дед почти всю ночь не спал. Он видел, как упала звезда, прочертив в небе яркий след. Поверье гласит: коль упала звезда, значит, оборвалась чья-то жизнь. А сколько их обрывается сейчас на фронте? Звёзды Эрали и Шерали уже погасли… Сколько ещё парней унесёт война, пока сломят проклятых фашистов.
Сулейман-бобо повернулся на другой бок, вздохнул. На заснежённых полях России властвует смерть, а тут… а тут какие-то кукурузные початки!.. Но с другой стороны, у них вся надежда была на эту кукурузу, иначе ведь пропадут с голода…
Подул ветерок. Невнятно зашумела листва деревьев, напомнив старику шорох обрываемых початков кукурузы. Бобо беспокойно зашевелился, поднял голову — под ним скрипнули доски сури. Корноухий обычно в это время лежал под навесом, свернувшись в клубок, и спал неглубоким старческим сном. Сейчас его на месте не было.
Сулейман-ата тихо позвал его, боясь разбудить жену. Потом призывно свистнул. Ответа не последовало. «Может, пошёл поохотиться?» — с надеждой подумал дед.
Бывало, что пёс по ночам охотился на крыс и сусликов. Но это раньше, а сейчас уже силы не те.
Ещё до рассвета Сулейман-бобо был уже на ногах. Выпив наскоро пиалу-другую крепкого зелёного чая, он направился к плотине. Занялся делом, а сам всё посматривал, не появится ли Корноухий. Пока дед проверял уровень воды, щитки и дамбу, солнце забралось на вершину далёких гор. Решил сходить к кукурузному полю. Пошёл берегом реки, по каменистому, местами занесённому песком руслу. И лишь дойдя до сипаев, засыпанных тяжёлыми глыбами камней, повернул к зарослям тамариска и джиды. Он продирался через колючие кусты, отводя их руками, шёл, низко пригнувшись, чтобы не оцарапать лицо, а когда поднял голову, опять захолонуло сердце, опять вскипела в груди злоба. Сегодня с кустов исчезли последние початки! Ну что за наказание! Просто плакать охота.
Сулейман-бобо не мог заставить себя войти в кукурузник. Постояв немного, пошёл краем поля и тут вдруг наткнулся на Корноухого. Пёс лежал в неглубокой канаве под тенью джиды и жадно грыз початок кукурузы. Перед ним высилась ещё гора таких же початков.
Сулейман-ата остановился, поражённый. Он потерял дар речи: ведь если ему, проклятому, очень хотелось есть, мог сорвать початок-другой, а тут же целая гора, считай, весь урожай! И за неделю ведь не сожрёт! Что значит неразумное существо…
Вид старика, видно, и впрямь был страшен. Корноухий едва заметил его, кинулся бежать, бросив всю свою добычу.
— Ну, погоди, вор треклятый! — выдохнул дед в сердцах, погрозил собаке кулаком и, собрав нетронутые початки в подол чапана, побрёл домой.
Шаги его были мелкими, неверными. Старик не разбирал перед собой дороги. Такого с ним ещё не случалось, если не считать страшного дня, когда пришли «похоронки» на сыновей. Губы ата непроизвольно шептали одни и те же слова: «Нет, раз уж повадился воровать — не отучишь! Всё будет уничтожать подчистую. А ведь одного не понимает глупый зверь: поспела кукуруза — в доме появился бы хлеб. И он сам был бы сыт, и мы. А так и себя губит, и нас, а ведь впереди ещё зима! Ох, глупый, глупый зверь… Нет, теперь уж не отучишь, раз повадился!»
Дед высыпал початки перед очагом. Старуха, ставившая кумган[10] с водой на огонь, глянула на них, собралась было опять запричитать, но осеклась, попятилась от бобо, тихо шепча:
— Да что с тобой, отец? На тебе лица нету! Что ты задумал?..
Бобо, жестом руки велев ей молчать, пошёл к навесу.
Корноухий стоял за домом, пугливо выглядывал, виновато помахивал хвостом. Старик точно не замечал его, что-то искал на перекладинах навеса и продолжал бормотать про себя:
— Нет, раз уж повадился — не отучишь!..
Не найдя того, что искал, бобо пошёл в сарай. Через минуту он вышел обратно, держа в руке обрывок верёвки.
— Ложись! — приказал дед собаке, всё ещё стоявшей за углом.
Корноухий послушно лёг на землю, опустил голову. Сулейман-ата подошёл, крепко обвязал верёвкой шею пса, выпрямился, дёрнул поводок. Пёс покорно встал и затрусил за хозяином.
Вскоре они вышли к берегу, где Сырдарья выгибалась дугой. Вода здесь буйствовала, бешено билась о скользкие валуны. Старенькая лодка, привязанная к сипаю, беспомощно дёргалась под напором волн. На дне была вода, но дед не стал её вычерпывать, положил туда камень величиной с большую дыню и сам влез. Корноухому, видно, вспомнилось, как они добирались охотиться на острова, — он не задумываясь последовал за хозяином.
Сулейман-бобо отвязал лодку, оттолкнулся ногой от сипая. Быстрая вода тотчас вынесла их на середину реки. «Пора». Дед нагнулся, взял в руки камень. Притянул к себе пса, стал привязывать камень к обрывку верёвки, свисавшей у него с шеи.
— Раз уж повадился воровать — не отучишь… И ничего не поделаешь…
Корноухий стоял, ничего не подозревая. Он не сопротивлялся, когда ата привязывал ему на шею камень. Наоборот, даже радовался, что бобо взял его с собой, весело глядел на заросли камыша, росшие на острове, к которому они приближались, с удовольствием вдыхал влажный воздух, пахнущий рыбой. Глаза, слезящиеся то ли от старости, то ли от сладкого предвкушения последней охоты, невольно следили за низко пролетающими над водой стрижами. Иногда пёс нетерпеливо повизгивал. Кто знает, что ему приходило в голову? Быть может, вспоминал, как ещё щенком гонялся здесь, на острове, за нарядными куропатками или отыскивал зарытые в песок птичьи яйца?
