Так пели партизаны, собравшись вечером у костра. Только редко они собирались вместе. Отряд «Победа», выйдя в район железной дороги Витебск — Смоленск, начал разворачивать подрывную работу. Обычно отряд располагался в какой-нибудь глухой деревушке, а на задания выходили группами по четыре-пять человек. Первой группой, которая ушла на железку, была группа Саши Никифорова: Тимка Горбачев, Яша Пахоменков и Ваня Федоров. Шли долго, ведь совершенно не знали местности, да и боязно по первому разу. Наконец издали увидели сторожевые вышки охраны железнодорожного полотна. Надо сказать, что сторожевые будки стояли на насыпи через каждые триста метров. На них пулеметы, иногда прожектора. Время от времени гитлеровцы включали прожектора и освещали все полотно. Нужно было точно рассчитать секунды, чтоб успеть подложить мину, пока не засветится прожектор. Вот прожектор потух — Никифоров и Пахоменков быстро-быстро ползут на насыпь. Выкапывают ямку и подкладывают под рельс мину. Замаскировав мину, ребята отползают в лесок. Теперь ждать. Сколько — неизвестно. И они терпеливо ждут. Нельзя ни повернуться, ни чихнуть, ни кашлянуть. Ждали всю ночь. Уже и надежду потеряли. И вдруг послышался шум поезда.

— Без команды не взрывать! — шепчет Саша.

Паровоз уже в каких-нибудь пяти метрах. У ребят перехватило дыхание.

— Давай! — вполголоса командует Никифоров.

А дальше — грохот, ослепительный столб пламени, и вагоны, как разъяренные быки, лезут в Темноте друг на друга. Очнулись ребята, уже когда бежали по лесу, а вслед им неслась беспорядочная пальба со сторожевой вышки.

Вскоре в отряде была создана вторая группа. И возглавил ее Ваня Белугин, тот самый, который удрал в партизанский отряд из ремесленного училища. Он очень просился, чтоб его взяли в группу Никифорова, но командир не разрешил. У него был другой расчет. Однажды он вызвал Ваню к себе. Вспоминая то время, Ваня подробно рассказывает об этой встрече с командиром.

«Как чувствуешь себя?» — спросил меня командир, когда я пришел в штаб.

«Помаленьку», — уклонился я, ожидая, что же будет дальше.

«Обижаешься, что я тебя с Никифоровым не отпустил? Ладно, ладно, знаю, что обижаешься. А не отпустил я тебя потому, что сам пойдешь за старшего. Набирай группу».

Ну, такого я не ожидал — даже руки похолодели. Командир взял карандаш и склонился над картой: «Нужно взорвать бронепоезд в районе станции Крынки. Разведка доложила, что он будет идти из Витебска на Смоленск 4 сентября. Ну как, по силам?»

«Не знаю. Постараемся», — сказал я.

«Это что за ответ?»

«Слушаюсь, товарищ командир!»

В состав диверсионной группы кроме меня входили: Солдатов, Степанов и Чепуркина.

В первую ночь мы подошли к колхозу имени Чапаева, это километрах в пяти от железной дороги. День пришлось просидеть в лесу, чтобы предварительно все разведать. Решили заминировать полотно с вечера, когда меньше охраны. Когда начало смеркаться, подползли к насыпи. Быстренько заложили мину, протянув шнур метров на сто в кустарник, залегли, стали ждать. Это, кажется, самое страшное — ждать. А время тянется! Помню, все стихи в уме перечитал, что в школе учил. Букварь вспомнил: «Маша мыла раму». Вдруг — бронепоезд. Хотелось тут же дернуть за шнур и бежать — бежать отсюда без оглядки. И нужно было огромное усилие воли, чтобы раньше времени не дернуть шнур. При отходе был ранен в ногу Сашка Солдатов. Мы с Колей подхватили его под руки и побежали дальше. А через два дня я докладывал командиру, что задание выполнено.

В. другой раз, когда мы спустили эшелон и возвращались в отряд, не удержались и, несмотря на строжайший приказ не своевольничать, взорвали мост на шоссейной дороге. Тогда же уничтожили пять километров телефонной связи. Явились в отряд героями, а командир на нас: «Мальчишки! Сопляки! Если будете так рисковать, не пущу больше на железку!»

А в это время по округе разнеслась весть: немцы отбирают у наших людей хлеб. Это был как раз август — самая страда. «Не дадим увозить немцам наш русский хлеб!» Тут же организовали несколько подрывных групп, и они отправились во все стороны края минировать шоссейные и проселочные дороги. Полетели в воздух немецкие машины, повозки с награбленным зерном. Помню такой случай. Командир приказал Саше Никифорову подобрать группу для минирования дороги Витебск — Смоленск. В группу входили: Федоров, Пахоменков, Андреев, Катя Кондратьева, Тимка Горбачев, Рудов и я. Мы шли быстро по уже знакомой нам дороге, где недавно взорвали автобус с немцами и два грузовика. Со стороны Витебска двигалась по ней целая вражеская колонна. Мы схоронились в кустах, ждем. Чуть скрылась с глаз последняя машина, мы кинулись на шоссе, чтобы поставить мины. Катя Кондратьева что-то замешкалась. Федоров подошел к ней помочь. Вдруг взрыв. Подорвались Кондратьева и Федоров. На своей же собственной мине. Вот несчастье! А медлить нельзя — на дороге уже показались машины. Труп Федорова подобрали и скрылись в лесу, а Катин — не успели. Отошли метров триста, раздались взрывы, один за другим, — рвались немецкие машины.

В отряде сразу же доложили о случившемся. Командир приказал Никифорову взять взвод партизан и вернуться за трупом Кати Кондратьевой. У нас был такой закон: раненых и убитых партизан не бросать. Немцы тоже знали, что мы придем за трупом своего товарища, и устроили на том месте засаду. Никифоров несколько раз пытался пробиться сквозь засаду, но немцы каждый раз встречали его огнем пулеметов. Так взводу пришлось вернуться в отряд ни с чем. И только самому командиру удалось обмануть немцев и прямо из-под носа у них все-таки унести труп Кондратьевой. Хоронили, как полагается, по-партизански.

Немцы стали буквально охотиться за кочубеевцами.

— А почему кочубеевцы?

— Да шут их знает, ребят, — смеется Кирилл Иванович, — прозвали меня Кочубеем. Романтика. Книг начитались. Кочубей и Кочубей. Я и не знал вначале, что они меня так зовут. Помню, остановились мы в деревне Куряки. Сижу я в хате, прибегает связной.

«Товарищ командир, к тебе дед».

Вышел я к нему:

«Слушаю вас, дедушка».

А ему лет сто, а может, и больше. Посмотрел он на меня и говорит:

«Нет, мне не тебя, мне Кочубея надобно».

«Какого Кочубея?»

«Так партизаны своего командира кличут».

«Тогда это я, дедушка».

Опять он на меня посмотрел, прищурился, а потом махнул рукой — и к двери:

«Какой же ты командир, если ты мальчишка!»

«Это еще почему?» — обиделся я.

«А где твои усы? — спрашивает дед. — Разве ж без усов красные командиры бывают?»

Такой чудак дед попался. Ну, посмеялись, махорочкой меня угостил, а потом и за главное:

«Как думаешь, Кочубей, одолеем мы немца?» «Одолеем».

«А чем? Босиком против танков? Где наша армия, ядри ее корень? Сбежали, а теперь что же? Нам на старости лет воевать?»

Разговорились. Дед рассказал, что у него три сына на фронте, а где, один бог ведает, а его вот не взяли, так, может, партизанам чем пригодится. Он еще в силах и крепок, как яблоко, ему еще только девяносто восьмой пошел с праздника. Чай мы с ним пили, а под конец он встал и поклонился мне в пояс.

«Ты что, дед?»

«Спасибо тебе, — говорит, — сынок, что разъяснил мне все как по писаному. Теперь и сам вижу, что поднимается народ. А ежели так, то немцам на нашей земле не сдобровать».

Приходили и другие люди: кто порасспросить, разузнать «про наших», а кто и пожаловаться — грабят немцы, хаты жгут, сил больше нет терпеть. И как ни строг был приказ не ввязываться в бои, приходилось все-таки драться. Ввязывались в бои еще и потому, что у нас было мало толу. Ну пошлем мы на железку одну группу, две, а остальным что делать? Загорать, пока другие воюют? Решили вместе с отрядом имени Чапаева разгромить полицейское гнездо в селе Уно. Большое это было село, и полицаи там занимались охраной железных дорог, а также помогали немцам нападать на партизан. Здесь же, в селе, располагался и молокозавод, работавший на фашистов.