Это кровавое утро Рейм запомнит навсегда. Наёмники Глотчера не знают пощады. К полудню город полыхал одним большим пожаром. Горело всё, и всё обращалось в пепел. Повсюду валялись изувеченные трупы городских стражников и простых горожан. Они застыли в причудливых позах, прихваченные морозцем. Заледеневшие их лица были спокойны от того, что их предсмертные мучения наконец-то закончились. Брусчатка улиц стала скользкой от замёрзшей крови. Городские стены и все ворота были захвачены. Замок полностью принадлежал фортрессцам. Донжон оказался пуст, если не считать десятка стражников, застигнутых врасплох и отправленных к праотцам. Виктор Прозорливый бесследно исчез. Ни поиски, ни пристрастные допросы пленных придворных и стражников не дали результата.

Раненого Эдмунда уложили в покоях Виктора в донжоне. Монахи хлопотали вокруг него, беспрестанно меняя мокрые тряпки на лбу. Они никак не могли решить, что делать со стрелой, торчащей из груди короля. Все попытки привести Эдмунда в сознание были тщетны.

– Ну, что, Лиам? – в дверь заглянул Адмирал, – Нет?

Монах покачал головой:

– Подожди, Роб. Я выйду.

Адмирал вышел на лестницу и сел на ступеньки, прислонив косматую голову к стене. Через пару мгновений он задремал. Разбудил его брат Лиам, присевший рядом:

– На, Роб, выпей! – монах протянул ему оплетённую бутылку. – Своими силами не обойдёмся. Тут лекарь нужен. Иначе никак. Может, поищите в городе?

– Какой там! – оторвавшись от бутыли, прохрипел Адмирал. – Наши червячки даже детей не жалели. Я был в городе… – он махнул рукой и ещё приложился к вину, – Мясники, одним словом. Хранителя Эсбора подвесили за ногу на дереве, представляешь? Поймали его где-то у ворот, он в женском платье, хотел сбежать. Можно сказать, червячки около часа не замечали, что он не баба. Да… Где-то час не замечали, по очереди. Им, похоже, вообще всё равно… А потом заметили, и вот… Значит, за ногу подвесили, за одну. А к другой пару коней привязали и стеганули хорошенько. Теперь у Эсбора, можно сказать, два Хранителя. Вернее, две половины. Одна на дереве, а другая до сих пор по городу мотается за конями. Да, кстати, – вдруг оживился адмирал, – Ко мне тут подошла одна старуха… И ты знаешь, что интересно? Она сама дряхлая такая, невзрачная, в потёртом каком-то одеянии, но чистая, а пахло от неё фиалками! А я почему ещё удивился: зимой фиалками… Да и странно, как она осталась жива при такой резне. – Роберт пожал плечами. – Не знаю, может, цветочница… Так вот, – Роберт достал из-за пазухи расшитый жемчугом кисет, – Дала она вот это и сказала, голос у неё совершенно молодой, как у девочки пятнадцати лет, прям льётся–переливается. Удивительно, бывает же такое – у дряхлой старухи такой молодой голос! Так вот, говорит она: «Спящий проснётся, только вдохнёт».

– На! – он протянул кисет Лиаму. – А ещё она добавила: «Но только на час…».

– Вот так, да? – хмыкнув, Лиам осторожно взял кисет из рук адмирала. – Фиалками, говоришь? И плащ серый? Чистенький такой, да?

– Да-да. – невозмутимо ответил Роберт, медленно вставая, – Очень чистый. Необычная, такая старушка, знаешь ли… Я пойду, Лиам. Мне надо поспать. Мне уже не тридцать.

– Постой же! – уже в спину сказал монах, – Роб! Я рад, что меня тебе навязали.

– Увидимся! – Адмирал кивнул монаху, слегка улыбнувшись, и отсалютовал бутылкой, – Надо ещё запасы пополнить. Ты же должен вывести флот в море, лоцман! Старая ты портовая мидия!

Хихикая и напевая «Старая мидия в порту живёт…», Адмирал устало поковылял вниз.

– На час… – вспоминая слова старухи и в задумчивости крутя кисет в пальцах, бормотал Лиам, – Всего на час. И когда же этот час? Есть ли у нас час? Говер, Отец моих отцов и всего, что имеет сердце! Глаз Твой да зрит на нас непрестанно. Длань Твоя да сбережёт нас от дорог, не к Тебе ведущих! Направь на путь верный, прямой. Вручаю тебе всего себя!

Кряхтя, поднялся он со ступеней и, спрятав кисет за кушаком, вернулся к братьям.

Генерал Грегор вывел своё войско через лес прямо в лагерь обескураженных эсборцев. Не ожидая удара с юга, все дозоры эсборцы выставили с севера. Полный разгром трёхтысячного войска, подкреплённого пятнадцатью рыцарскими копьями, будут вспоминать в песнях ещё триста лет, как в печальных эсборских, так и в бахвальных фортресских. А лес, где произошла эта битва, с тех пор получил название «Лес Грегора».

Проведя в сёдлах почти двое суток, продрогшая кавалерия Фортресса приближалась к городским стенам Рейма. При её появлении в окрестных городках и деревнях люди прятались по домам, с грохотом закрывая ставни. Но Льенар проводил свой отряд через них, не останавливаясь. Он так торопился к отцу, что прибыл ещё до заката. Остановив коней на холме в миле от ворот Рейма, всадники вглядывались в городской пейзаж.

– Льенар, – наклонившись со своего коня, сказал Морис, – Я не уверен, но мне кажется, над воротами бело-голубое знамя…

– Вижу, вижу!

Льенар почувствовал, как к горлу подступает ком.

– Вижу, Морис. А ещё вижу дым. Много дыма. Похоже, город горит.

– Ваше Высочество! – монах указывал рукой вперёд, – Там всадник.

От городских ворот к ним во весь опор мчался наездник в голубом плаще.

– Вперёд! – скомандовал Льенар и рванул с места.

Через несколько минут они были рядом.

– Ваше Высочество! – спрыгнув на ходу с коня и неуклюже поклонившись, поприветствовал Льенара всадник, когда они встретились. – Рейм взят! Поторопитесь! Король Эдмунд ранен! Он в замке!

Льенар переменился в лице. Напряжённость сменилась тревогой. Пришпорив коня так, что с боков взмыленного животного потекла кровь, он устремился к воротам.

Проскакав галопом по пылающим улицам Рейма, Льенар влетел во двор замка. Приветственные крики со стен, бряцание оружием нисколько не впечатлили его. В растерянности он стоял посреди двора, вглядываясь в окна.

– Сюда! – услышал он голос сверху.

Из узкого окошка донжона высовывалась рука. Кто-то махал ему.

– Сюда, Ваше Высочество!

Взбежав по узкой винтовой лестнице, на которой двое не разойдутся, Льенар ворвался в открытую дверь бывших покоев Виктора. Лиам остановил принца за плечи. Тот хотел было вырваться, но монах крепко его удерживал.

– Ваше Высочество! Ради Говера! Спокойно!

– Пусти! – принц посмотрел на Лиама взглядом, который, по его мнению, должен был поставить наглеца на место.

– Я отпущу сейчас! Только послушайте! Король без сознания, в груди стрела. Не трясти, не дёргать. Очень аккуратно. Ладно?

– Всё плохо? – принц смягчился.

Лиам погладил его по плечу.

– Плохо, – монах потряс головой, – Плохо, но не сделайте хуже!

И он отпустил Льенара. Тот на непослушных ногах подошёл к отцу и опустился на край кровати, вглядываясь в бледное лицо родителя. Так сидел пару минут, потом оглянулся на Лиама.

– Без сознания почти сутки, – сказал монах, подойдя ближе, – Последнее, что от него слышали – это Ваше имя. Он очень ждал Вас.

– Не говори об отце в прошедшем времени, – принц строго посмотрел на монаха.

– Ваше Высочество, выйдем на лестницу.

– Говори тут.

Лиам, поколебавшись несколько секунд, стукнул два раза каблуком по полу. В ту же секунду два других монаха вышли за дверь, закрыв её за собой. Один спустился немного вниз по ступенькам, другой поднялся вверх с таким расчётом, чтобы не подпустить никого к двери и самим не слышать разговора. Лиам проверил окно и подошёл к принцу. Опустившись перед ним на колени, он привлёк голову принца к своей так, что его губы оказались у самого уха Льенара, и накрыл их обоих своим просторным голубым капюшоном. Так, скрытые тяжёлым, пропахшим потом и пылью капюшоном Лиама, под бдительной охраной двух монахов они проговорили почти до заката. Наконец монах скинул с их голов капюшон и, постанывая, поднялся с колен. На левой смуглой щеке его расплылось красноватое пятно, на бледном лице Льенара такой же краснотой выделялась правая щека. Монах отошёл в угол и в изнеможении сел на скамью, вытянув ноги. Льенар смотрел на него, не сводя глаз. В руке принц держал расшитый жемчугом кисет.