— Но ведь и связной Голл выдал.

— Боюсь, что, к сожалению, вы ошибаетесь. Мне не хочется бросать тень на Фукса. Но, на мой взгляд, тут в большей степени не исключена и другая вероятность. Фукс невольно, даже не подозревая об этом, навел на Голда. Но это лишь мои предположения. И, согласен, трагедия. Девять лет навсегда вычеркнуты из жизни человека, столько для нас сделавшего…

Теперь Клаус Фукс возвращается к нам в новом качестве. Уж и ГДР нет, а точка в споре о роли Фукса поставлена только сегодня. Почему все-таки в нашей стране любого доброго слова приходится ждать годами? И все же прощай, тассовское «ТАСС уполномочен заявить, что… Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Что ж, с кем работали и на кого опирались, понятно. Но как тогда с набравшей сегодня популярность теорией: секреты атомной бомбы выдали Советскому Союзу не середнячки, не простые исполнители, а конгениальные ученые? В книге генерала Судоплатова, тоже имевшего прямое отношение к атомным проектам, названы имена великого Оппенгеймера и Нильса Бора. Ответ — в монологе Барковского.

— Вот здесь и заблуждение Судоплатова. Бред это. Хотя вполне в стиле Судоплатова. Типичная сталинская подоплека о сотрудничестве иностранных знаменитостей с советской властью. Не шли они на такое.

Короче, после того, как американцы испытали свою атомную бомбу и отбомбили Хиросиму и Нагасаки, Сталин принял решение перевести все наши атомные работы на гораздо более высокий уровень. При Государственном Комитете по обороне создали специальное управление № 1 под председательством Берии. А при нем Технический совет, которым руководил министр боеприпасов Ванников. В НКВД организовали отдел «С» — по фамилии любимца Берии Судоплатова. Он вел партизанские дела, но война закончилась, и генерала надо было куда-то пристраивать. В задачу отдела «С» входила обработка всей информации, которую добывала разведка по атомной проблематике, включая и данные от военных из ГРУ. Раньше все эти секреты известны были одному Курчатову. Но даже он только делал себе заметочки, а самих текстов не имел. Теперь же информация пропускалась как бы по второму кругу: переводили, анализировали, доводили до сведения курчатовских помощников. В принципе решение абсолютно верное.

Второе задание отделу «С» сформулировали так: искать в Европе ученых — физиков, радиолокаторщиков… которые бы пошли на контакт с нами. Либо приглашать их в Советский Союз, либо договариваться о сотрудничестве там, на месте. И вот это уже — из области мифологии. Европа была опустошена, обсосана американскими и английскими спецгруппами, которые раньше нас принялись за дело: заманить светлейшие европейские умы к себе, поселить в Штатах, использовать в собственных целях обнищавших светил. А не удастся — так за какие угодно деньги буквально перекупать любую атомную информацию. Из советской зоны оккупации Германии все находившиеся в ней ученые моментально перебрались на Запад. Ушли даже с нами до того сотрудничавшие. Но Судоплатову надо было как-то оправдывать существование свое и отдела «С». Требовались акции, почины, громкие имена. Так родилась безумная идея с Нильсом Бором. С высочайшего дозволения и, видимо, по подсказке лично Берии решили отправить к нему целую делегацию работников отдела «С». Узнали, что Бор вернулся в Данию, и поехали.

К собственному удивлению, возглавил группу только-только в отдел призванный доктор наук физик Терлецкий. Чекистом, как бы о нем ни судачили, Терлецкий не был. Просто работал с развединформацией как профессионал-ученый: сортировал, комплектовал, обобщал.

Но вопросы Бору придумал даже не он. Сформулировали их настолько элементарно, были они так просты, что я никак не могу понять, зачем вообще все это затевалось. Преподнести себя повыгоднее Сталину?

Бор, человек деликатный, интеллигентный, к СССР хорошо относившийся, не мог отказать во встрече. Беседы в Копенгагене состоялись. О том, что такими вот рандеву рискуют подставить Бора, Судоплатов, конечно, не думал. А Терлецкий стеснялся, нервничал. Он-то понимал, с какой величиной имел дело. Однако этика этикой, а отказаться выполнить личное задание Берии не осмелился. Вопросы задал через приставленного к нему судоплатовского переводчика. Английским Терлецкий владел неважно.

Насколько же перекрывался нашей развединформацией этот список вопросов Судоплатова, и говорить нечего. Бор ничего ценного не сказал. Отвечал в общих направлениях. Результат миссии — нулевой. Зато из отдела «С» к Сталину пошло бравурное сообщение об умело выполненной операции. Понятно, ответы Нильса Бора передали Курчатову. И он, досконально в проблеме разбиравшийся, дал всей этой показушной шумихе очень скромненькую оценку. Поездка получилась пустой.

Никакой помощи от Бора, Оппенгеймера и других столь же великих ни Курчатов, ни разведка никогда не имела. Давайте расстанемся с мифами.

— Владимир Борисович, как у вас сложилось после Англии?

— Нормально. Я же говорил вам, я кондовый научно-технический разведчик. В 1948–1950 годах работал в США.

— Почему так недолго?

— Жена заболела. Пришлось ехать в Союз на операцию. С 1956 года — резидент в США.

— То есть возглавляли всю советскую разведсеть в Штатах?

— Легальную. Шесть лет.

— Ого! Почему все-таки вы не генерал?

— В мое время нам генералов не присваивали.

— И трудились в Штатах по тому же атомному делу?

— И по тому же и не только по этой проблематике. А атомными вопросами мы и сейчас занимаемся. Ставятся новые опыты в ядерной физике, появляются другие виды боеголовок… Надо знать, что делается.

— В США?

— Да везде.

— Вторая мировая закончилась. Энтузиазм друзей угас…

— Согласен. Работать намного труднее.

— Но бескорыстные и идейные, наверное, перевелись?

— К сожалению, да. И все же приходится искать, нанимать и оплачивать. Вера угасла, появился страх перед нами и своей контрразведкой.

— Но и мы сами немало сделали, чтоб от себя отвадить.

— Мы много для этого сделали. Сегодня, признаюсь прямо, поиски помощников затруднены. Но бросать из-за этого работать никто не собирается. Жизнь внесла поправки в методы, и существенные.

— Покупаете?

— Приходится.

— Зашел разговор на современную тему, и что-то вы, Владимир Борисович, не слишком многословны.

— А как иначе? Ниточки-то тянутся.

— Хорошо. А в первый заезд в Штаты вы должны были застать полковника Абеля?

— Ему полковника тогда еще не присвоили. Понимаете, я был помощником резидента по линии научно-технической разведки. А нелегальная разведка всегда была и остается табу для всех. Как правило, Центр поддерживает контакт со своими нелегалами самостоятельно. У них собственные каналы связи. Только руководители нелегальной резидентуры знают о том, что есть конкретно такой нелегал. Единственное, что мне было известно: с человеком, которого вы называете Абель, есть запасная связь на тот случай, если основная оборвется. Остальное до поры до времени меня касаться было не должно.

— И то же самое относилось к Коэнам? Тем, что во время войны вывезли из Лос-Аламоса чертежи от агента Персея?

— Я знал, чем они занимаются, пока Коэны были в сети легальной разведки. Публика эта мне была великолепно известна, и что она делала, и на что была способна. Настоящие разведчики. Сколько же они для нас всего добыли! Но я напрямую с Коэнами в контакт не вступал, хотя непосредственно руководил деятельностью этой группы через моего сотрудника Соколова. Когда Соколов, известный Коэнам под именем Клод, шел на встречи с ними, он докладывал мне. Мы познакомили Коэнов с Абелем, который принял руководство над всей этой группой. Но к тому времени Коэнам пора было спешно покидать Америку, и сотрудничество их с Абелем было недолгим. Бежать в Мексику им помог непосредственно Клод.