— Много у тебя друзей, — сказала Лариса, на мгновение задержавшись взглядом на круглом веселом лице Гани.

— Много. Переезжай быстрей… Поехали, ребята!

Последние слова он прокричал, уже взобравшись в кузов. Ольга Степановна в кабине что-то сказала шоферу, машина тронулась с места. Маленькая, одинокая фигурка Ларисы напротив обреченного на снос дома будто впечаталась в память.

Они ехали через весенний Киев и пели: «Наш паровоз, вперед лети…».

Машина с новоселами мчалась мимо бывшего завода капиталиста Гретера, внук которого теперь работает инженером на «Точэлектроприборе», мимо новых высоких домов, под мостом-путепроводом, мимо комбината печати. Поворот налево на Пушечную улицу, где когда-то в далеком прошлом жили киевские пушкари, и машина словно ворвалась в будущее, в новый район, на проспект Космонавта Комарова. Вокруг — дома, краны, новые корпуса. Ох, и красиво будет, когда все отстроится, опушится киевскими каштанами и кленами!

А вот и широченный бульвар Ромена Роллана с точными силуэтами девятиэтажных домов и молоденькими, недавно посаженными тополями, которые старательно вытягивают свои тоненькие шейки, пытаясь заглянуть в окна верхних этажей. Долго им еще придется тянуться…

Вы когда-нибудь бывали в пригородном селе, которое прежде называлось Никольской Борщаговкой, а теперь стало Ленинградским районом столицы? Если не бывали, выберите выходной день, сядьте в трамвай или в автобус, идущий до Большой окружной дороги, сойдите на конечной остановке, погуляйте там часок-другой, и в душе вашей, какие бы в ней ни кипели бури, страсти или разочарования, воцарятся покой и умиротворенность. Киев здесь не походит на свой центр, нет тут шумного Крещатика с его красивыми, утонченными формами, нет здесь тесных и чарующих улочек старого центра города — Золотоворотского сквера. Тот Киев словно весь в прошлом, уютный, мудрый, иногда лукаво улыбающийся, нарисованный тонкой кистью великих мастеров.

Здесь же, около ВУМа и других заводов Ленинградского района, кисть художника стала вроде бы размашистее, смелее, потому что только так можно нарисовать все громады зданий. Хотите вы или нет, а чувство встречи с грядущим, чувство пребывания в городе будущего, где архитекторы прежде всего думали о чудном просторе бульваров и зеленых улиц, о воздухе, которым дышишь и не можешь надышаться, об удобстве жизни, когда и до гастронома и до комбината бытового обслуживания всего десять минут ходу, это чувство встречи с будущим поражает.

Грузовик остановился около одного из домов на бульваре Ромена Роллана.

— Ура! — почему-то закричал Званцов, спрыгивая на землю. — Сейчас будем брать эту крепость приступом. «Крепость» и в самом деле пришлось брать приступом. Встретившая их высокая и строгая женщина — домоуправ — объявила, что дом сдан строителями и уже заселяется, но лифты еще не работают.

— Только бы мы в жизни своей и видели горя, — сказала в ответ Ганя. — Ребята, взяли!

Там, на Фабричной, как-то так вышло, что командовала Ольга Степановна, а здесь вдруг словно бы сменилась власть поколений — маленькая, кругленькая Ганя стала старшей.

— Нам бы такую, — сказала она, когда вошла в квартиру Демида, чем-то напомнившую спичечную коробку.

— Будет и у нас квартира, — заверил ее Валера.

— Будет, конечно, — вздохнула Ганя, — но когда?..

И Демиду вдруг стало стыдно, что вот ему дали квартиру, а Валера и Ганя живут в общежитиях, хороших, чистых, но все равно общежитиях, где им даже поцеловаться негде.

— Вот что, — неожиданно заявил он, — я передумал сюда перебираться. Иду в общежитие, на место Валеры, а ты, Валера, давай сюда, тебе эта квартира в сто раз нужнее, чем мне.

В комнате, полной молодого веселого народа, сразу стало тихо, и в этой тишине прозвучал спокойный и уверенный голосок Гани:

— Хороший ты парень, Демид, и твой благородный порыв мы все оценили, спасибо. Только не сердись на меня — ты несусветный дуралей.

— Почему? — обиделся Демид.

— А очень просто. Если ты пойдешь в райсовет и скажешь, что тебе квартира не нужна, тебя в тот же миг переселят в общежитие, квартиру отдадут не нам, а очереднику, и это будет справедливо. Тебе ее дали потому, что у тебя была комната в доме, обреченном на снос. А потом встретишь девушку… И что ты тогда будешь делать? Представляешь? А за нас не беспокойся, рано или поздно, будет у нас с Валерой жилье…

Кровь жаркой волной хлынула в лицо Демиду.

— Все, с этим вопросом покончили, — сказала Ольга Степановна. — Прошу ко мне, друзья мои, какое же это новоселье без стаканчика доброго вина! Я еще на Фабричной улице все загодя приготовила…

Все нерешительно переглянулись, и первым, кто подал голос, опять была Ганя:

— Все верно, новоселье и должно быть новосельем!

— Пойдем ко мне, девочка, поможешь мне.

— С радостью!

Они вышли, и в комнате Демида остались Валера, Володя Крячко, Данила Званцов и Альберт Лоботряс, мужчины «вумовского» возраста — двадцатилетние или чуть старше. Минуту держалась пауза, потом Альберт, курносый паренек, белобрысый и сероглазый, которому в самую пору подошло бы имя Ваня или Паша, а тут на тебе — Альберт, сказал:

— Все-таки матриархат в мире еще существует. Ольга Степановна сказала, все сразу и послушались.

— И слава богу, что существует, справим новоселье, — ответил Данила Званцов. Он был почти двухметрового роста: Валера пригласил его как «грубую физическую силу», а в действительности Званцов своими длинными тонкими пальцами отлично справлялся с точнейшей работой.

— А машина у тебя, Демид, знатная, — сказал Володя Крячко, — если появится желание сконструировать Свою электронно-вычислительную, можешь к колесу провести пасс от вентилятора: машина будет работать в постоянном температурном режиме.

— Зачем мне понадобится ЭВМ? — спросил удивленный Демид, ему вдруг показалось, что ребята знают про фолианты Аполлона Вовгуры.

— Ну, мало ли для чего! — тряхнул гривой черных волос Данила Званцов. Прическа у него была затейливой, сразу и не поймешь, парень перед тобой или девушка. — Я, например, знаю одного товарища, который для своей любимой не то что ЭВМ, а целую кибернетическую систему сконструировал.

При этом он покосился на спокойного, немного вяловатого Альберта Лоботряса.

— Какую систему? — заинтересовался Демид.

— Ну, это, брат, система, как бы тебе сказать… — Данила на мгновение задумался. — Система, которая лично у меня, если хочешь знать, вызывает к этому представителю колхозного крестьянства, овладевшему если не высотами, то, во всяком случае, высокими ступенями кибернетики, глубокое уважение. Как и у многих из нас, у него есть любимая девушка, которая, по его мнению, недооценивает его чувств и в честь которой он хочет совершить как можно больше рыцарских подвигов.

— Очень даже дооценивает, — сказал Альберт, и его полные румяные щеки смешно надулись, словно он не сказал, а выдул эти слова.

— Утешительно, но сути дела не меняет. А система такая: шесть часов пятнадцать минут утра. Девушка сладко спит и видит розовые сны, а электрические часы, сконструированные Альбертом и показывающие время с точностью до нескольких наносекунд — миллиардных долей секунды, уже подают сигнал, и машина включает электрический чайник. Еще через пять минут те же часы, выполняя заданную им программу, включают маленький мотор, и в окне открывается форточка. Через десять минут машина подключает магнитофон и начинает говорить тихим и ласковым голосом нашего Альберта: «Милая Роксана, уже шесть часов двадцать минут, пора просыпаться. Доброе утро, моя дорогая». Роксана, конечно, на эти нежные слова ноль внимания, и продолжает сладко спать… Тогда машина усиливает звук, хотя слова остаются такими же нежными. Тут уж так просто не полежишь, Роксана поворачивается на другой бок, не открывая своих, прямо скажем, чудесных глаз, говорит ласково: «Иди-ка ты, мой милый, ко всем чертям, мы с тобой вчера гуляли до половины первого, а потом еще полчаса в подъезде целовались, так дай мне еще хотя бы пять минуточек поспать!» Но машина неумолима, программа милосердия у нее на этот случай не отработана, и потому она повторяет нежные Альбертовы слова, а потом включает музыку Баха, и все инструменты, от органа до барабанов и литавр, играют на полную мощность. Музыка прекрасна, но спать под нее, увы, невозможно. Роксане, хочет она того или нет, приходится вставать, хотя бы для того, чтобы выключить магнитофон. А тут уже автоматически включается обычное человеческое сознание: Роксана видит, что времени в обрез, только умыться, одеться и бежать на работу, хорошо, что чайник уже кипит и комната проветрена… А ты говоришь, для чего человеку конструировать ЭВМ.