— Есть, — шутливо отрапортовал Демид.

Через полчаса вернулся с покупками, вместе с Ольгой Степановной позавтракал и, почувствовав себя и в самом деле каким-то иным, более солидным, сказал:

— Ну, Ольга Степановна, пойду сегодня в гости к Трофиму Ивановичу. Отнесу ему сто рублей. Не знаю почему, но мне не дает покоя этот долг.

— Это уж только ты можешь решить, — сказала старая учительница.

Часов в двенадцать, хорошо зная распорядок дня Колобка и будучи уверенным, что застанет его дома, Демид направился на улицу Воровского, где в высоком доме с мансардой, рядом с горным техникумом, жил Трофим Иванович.

Поднялся на второй этаж («бельэтаж», как сказал перед отъездом Трофим Иванович), остановился около двери, с удивлением разглядел три звонка и возле каждой кнопки надпись:

«Коваленко», «Груевская», «Колобок». Видно, соседи по квартире решили основательно отделиться друг от друга. Улыбнулся, нажал на кнопку «Колобок». Где-то послышались шаги, дверь открылась, и на пороге Демид увидел высокую женщину, уже в годах, но еще красивую, с тонким носом и полными, ярко накрашенными губами.

— Наконец-то! — воскликнула она. — Почему вы не пришли вчера вечером? Идите на кухню. В наше время забыли, что такое честность, доверие, уважение к старшим, к почетным званиям и заслугам. Я вчера выгнала вашего коллегу, но инструменты он оставил и сказал, что придет в девять. А сейчас который час?

— Не знаю, — ответил Демид.

— Ну вот видите! Вы не знаете, а кто же за вас должен знать? А тем временем вода из крана течет и течет. Спрашивается, можно жить в такой квартире?

Демид поначалу немного смутился от такой встречи, но вскоре освоился, и, как всегда, прежде всего оценив комичность положения, весело сказал:

— Вы ошибаетесь, я не слесарь, я к Трофиму Ивановичу.

— Так что же вы сразу не сказали?

— Просто еще не успел.

Женщина испепелила его взглядом, крикнула куда-то в глубину коридора: «Трофим Иванович, это к вам» — и исчезла за шкафом, где, казалось, и двери-то никакой не было. На ее месте тут же выросла высокая фигура Колобка.

— Здравствуйте, Трофим Иванович!

— А, это ты, чего тебе надо?

— Принес вам немного денег, — ответил Демид.

— Правду говоришь? Интересно… Ну проходи.

Колобок открыл дверь своей комнаты. Была она светлая, высокая, с двумя окнами. Мебель, знакомая Демиду, стояла в том же порядке, что и в квартире на Фабричной улице, и потому новая комната настолько походила на прежнюю, что Демид, переступив порог, оторопело остановился. А вот сам Колобок чем-то изменился. Пшеничные усы, полные щеки, залысины остались теми же, но двигался и говорил он степенно, не торопясь, с достоинством, словно стал значительной персоной.

— Садись, — величественным жестом указал на кресло Колобок. — Рассказывай.

— Все хорошо, — ответил Демид, — и я рад видеть вас, Трофим Иванович, в добром здоровье.

— Да, да, на здоровье не жалуюсь. Ну, как там Фабричная улица?

— Мы с Ольгой Степановной переберемся на Борщаговку месяца через полтора. А вы как поживаете?

— Поразительно, — сказал Колобок, словно не расслышав последнего вопроса, — просто слов нет, насколько мы не знаем себе настоящей цены. Вот такой человек, как я, много лет пропадал на какой-то Фабричной улице без настоящего, достойного его общества.

В этот момент в дверь постучали, и Колобок быстро поднялся, шагнул к двери, распахнул ее.

— Я счастлив приветствовать вас, Анастасия Петровна.

— Вода на кухне все течет и действует мне на нервы. Я просто не могу выдержать таких психологических нагрузок. Ваш гость произвел на меня лучшее впечатление, нежели вы. Может, он что-нибудь способен сделать с этим краном?

— Наверное, смогу, — сказал Демид, улыбнувшись, — вот только инструменты…

— Они лежат на кухне со вчерашнего дня…

Колобок посмотрел на Демида с надеждой.

— Когда закончите работу, я приглашаю вас обоих зайти ко мне на минуту, — сказала женщина и величественно удалилась.

— Трофим Иванович, — проговорил Демид с улыбкой, — что с ней? Странная какая-то…

Трофим Иванович от возмущения даже руками всплеснул.

— Тс-с-с, — прошипел он. — Как ты можешь! Ведь не знаешь, кто она, а говоришь! Из бывших князей Груевских, внучка камер-фрейлины императрицы-вдовы Марии. Звучит? Дворец, в котором сейчас Верховный Совет дает приемы, бывший ее дворец.

— Трофим Иванович, и вы туда же… В своем ли уме? — Демиду показалось, будто он сам помешался, настолько нелепы, смешны были слова Колобка.

— Обо мне не беспокойся, я в полном порядке. Просто мы все забыли свои традиции, свою родословную. Анастасия Петровна открыла мне глаза. У нее много знакомых, прекрасно знающих историю, и вполне вероятно, что я наследник Нежинского приказного гетмана Ивана Колобка, человека голубой крови… Тот факт, что я простой бухгалтер, ничего не меняет. Но ты понимаешь, есть люди, которым мое высокое происхождение не дает покоя. Они вертятся возле Анастасии Петровны и плетут против меня интриги, стараясь доказать обратное.

— А что она делает, эта камер-фрейлина? — спросил Демид.

— Она работает в области киноискусства, контролером в кинотеатре. Повторяю, должность значения не имеет. Я тоже всего-навсего скромный бухгалтер…

— Пойдемте, посмотрим кран, — напомнил Демид.

Ящик с инструментами и в самом деле стоял на кухне. Демид перекрыл воду, снял кран, подтянул гайки — работы минут на десять, не больше.

— Готово.

— Ну, ты молодец, — с восторгом сказал Колобок, дважды пустив и выключив воду, словно играя. — Теперь зайдем к Анастасии Петровне.

— А может, не нужно?

— Ты что, как можно? Она же сказала…

И столько восторженного трепета прозвучало в голосе Колобка, что Демиду в глубине души стало жаль своего отчима.

— Вы можете войти, — послышалось из-за двери, когда Колобок постучал.

Внучка «знатной особы» сидела у стола и раскладывала большой, на весь стол, пасьянс «Наполеон». Комната была немного меньше комнаты Колобка, но с камином. Потолок украшен пропыленным лепным орнаментом. Два высоких окна, как видно, давно не протирались. На камине между двумя старинными бронзовыми подсвечниками — портрет Хемингуэя. Увидев портрет, Демид с уважением подумал: «Все-таки не отстает от времени камер-фрейлина». У одной стены — ширма из серебристого японского шелка с изображением аистов в полете, за ширмой, наверное, постель. Посредине комнаты стол, на нем небольшая хрустальная ваза и в ней одна красная гвоздика.

— Я рада встретить человека, который действительно что-то умеет, — сказала женщина. — Люди, которые могут только есть в три горла, не нужны государству. Так всегда говорил наш дорогой государь-император, портрет которого с его собственноручной надписью вы видите на камине…

И тут только Демид с веселым ужасом убедился, что на камине стоит портрет не Хемингуэя, а царя-батюшки, только не Николая Второго, а его отца, Александра Третьего, и действительно внизу было что-то написано.

— Я хочу еще раз поблагодарить вас и отпустить, — сказала Анастасия Петровна. — Возможно, все, что вы здесь видите, покажется вам несколько странным.

«Очень даже может быть», — подумал Демид.

— Хотя, собственно говоря, — продолжала Анастасия Петровна, — странного здесь ничего нет. Поймите меня правильно… Во время войны я могла остаться в Киеве или даже уехать в Берлин, в Европу, но я эвакуировалась в Алма-Ату, чтобы быть с народом. Мои мысли и настроения ни для кого не секрет, правда, они не находят отклика, я очень одинока и потому рада, что нашла грубоватую, но все-таки родственную душу в лице Трофима Ивановича… В коллективе нашего кинотеатра про мое происхождение знают, я его не скрываю. Сначала я думала, что меня уволят, но этого не случилось. Мою кандидатуру даже выдвигали в местком.

Тут Демид понял, что если он задержится в комнате Анастасии Петровны еще хоть минуту, то не выдержит и непременно расхохочется, и потому проговорил: