Мария впервые не побоялась выглядеть глупо и смешно.

– Да! – заорала она, изображая раскрепощение и непосредственность.

Мария была счастлива, как девчонка, ибо была уверена, что Иосиф не добавлял в напиток яд. Она засияла и была на седьмом небе от счастья. И – просто в небе. Ей самой было неловко от странных перепадов настроения от стыдливой скованности до лихорадочного веселья.

Самолёт пролетал над рекой Амур, что в переводе с французского означает любовь. Пассажирам неожиданно выпала честь быть приглашёнными на свадьбу знаменитых артистов. Теперь к играющим музыкантам присоединился весь оркестр из тридцати человек.

– Мне ещё никогда так оригинально не делали предложение! – улыбалась Мария.

Иосиф был не рад этим словам. Двадцать лет назад он тоже сделал Марии оригинальное предложение: то было на сцене театра, в присутствии тысячи зрителей. Тогда она согласилась выйти за Иосифа, но их отношения были недолгими.

– Прости меня, Йосечка! – протянула Мария.

– Прощаю, – ответил старик. – И прощаюсь. Но я не Йосечка. Я Йосенька, если быть точным.

Дмитрий и Мария закружились в свадебном танце, как двадцатилетние молодожёны. Они танцевали и пели красиво как никогда в жизни. Даже если Иосиф действительно отравил их, то он воскресил их души: из унылых, вечно депрессивных и искусственных людей Мария и Дмитрий превратились в счастливую пару. Пассажиры, как и прежде, снимали всё на видео.

Внизу от края до края расстилались белые облака, точно перина супружеского ложа. Лучшей и более торжественной свадьбы не вообразить. Иосиф подошёл к актёрам и тихо сказал:

– С праздником, ребята. Должен признаться: я не добавлял яд. Это было слабительное. Много слабительного. И сыворотка правды. Вы извините, если что.

За несколько секунд Дмитрий испытал весь спектр эмоций, какие были у людей со времён Адама. Мария улыбалась. Из счастливого жениха Дмитрий превратился в демона, словно сошёл с ума.

– Сукин сын. Лучше бы это было правдой! – полотенце съезжало с его голого тела. – Я хочу, чтобы тебя ели дьяволы. Нет, лучше пускай ты сам будешь дьяволом, поедающим себя. Какого дурака ты из меня сделал. Ты вонючий старый ублюдок!

Мария испугалась:

– Разве ты не знал, что это была шутка? Я думала, ты подыграл. Наверное, мы отравились в аэропорту.

– Дура, – сказал Дмитрий, – это всё из-за тебя, сука. Если бы не ты, тогда всего этого бы не произошло. Проклятый старик. Я уже не знаю, как мне жить. Всю мою жизнь ты контролируешь меня. Я дышу воздухом, который ты выдыхаешь.

Эти трое были в середине салона. Дмитрий подбежал к своему креслу и поднял со стола пустую бутылку. Он ударил ею об стол, и осколки разлетелись рядом с лицом Джека. Дмитрий, совсем голый, вернулся к Иосифу. В самолёте начались крики. Дмитрий держал горловину разбитой бутылки как нож, угрожая старику.

– Лучше я убью тебя и спасусь от мук. Спасу от этих мук и других людей. А потом и себя убью, чтобы освободиться и не мотать из-за тебя срок.

Джек подошёл сзади и обхватил шею Дмитрия левой рукой, а правой схватил его руку со шпагой из разбитой бутылки. Дмитрий выронил из рук осколок, и тот укатился под ноги пассажиров. Волосы его растрепались, упав на глаза. Седина стала ещё заметнее, и он уже выглядел старше лет на пятнадцать, чем вначале. Джек продолжал крепко держать его сзади. Было неловко прижиматься к голому мужчине. Дмитрий сказал старику:

– Я даже спокойно не могу уединиться со своей женщиной, как будто ты где-то рядом. Какая же ты скотина. Я всегда думал, что однажды ты убьёшь меня и это искупит мои грехи перед тобой. Но то, что ты сделал сейчас, – намного хуже.

– Правильно, – сказал ему Иосиф почти прямо в ухо. – Минуту назад ты был свободным, счастливым и всесильным. Ты был сверхчеловеком. Но сейчас ты превратился в зверя. Я только что убил в тебе сверхчеловека. А это намного серьёзнее, чем просто убить.

Пассажиры волновались и возмущались. Дирижёр остановил музыкантов. Пассажиры не верили, что такой фарс возможен в реальности. Всё перестало выглядеть продуманной пиар-акцией. Вера во что-нибудь святое в сердцах очевидцев угасла.

Шёл пятый час полёта. Белокрылый самолёт буравил ослепительную синеву, оставляя тень на белом пуховом ковре облаков. «Боинг» набрал почти максимальную высоту. Дмитрий почернел от гнева и вырвался из рук Джека. Он бросил Марию на грязный красный ковёр и схватился руками за её горло. Глаза его наполнились кровью. Но тело Дмитрия сразу же охватила судорога, и его затрясло. Он застыл и рухнул безжизненной статуей.

Мария, хрипло дыша, робко спросила:

– Это всё-таки был яд? – Она приподняла голову с пола.

Иосиф поднял Марию на руки, как спящую принцессу, и шепнул ей:

– Я тебя собственными руками создал из кучи гнилого картофеля. Все роли, что я тебе давал, могли стать блестящей визитной карточкой божества. Вместо этого ты стала фуфловой актрисой. Но сегодня я добился от тебя, чего желал. Теперь ты видишь, как ты гениальна. Ты не играла, ты жила. Это был не спектакль. Это был шедевр. Вот чего я добивался от тебя столько лет. Но почему актёры выполняют задачу идеально только под страхом смерти?

– Но я хотела думать, что ты пошутил.

Иосиф что-то ещё шепнул ей на ухо, и после этого Мария больше ничего не могла сказать. Она смотрела на Джека. Парень стоял в одной лишь грязной старой майке, с бледным лицом над окаменевшим Дмитрием. Последний взгляд Марии был направлен именно на Джека, и в этот момент глаза её застыли навсегда. Но не застыло ощущение укола от впившегося в Джека взгляда, словно она оставила в нём чёрный яд змеиного укуса. Он не понимал, что так перемалывало его изнутри, когда она смотрела на него. Иосиф положил её рядом с Дмитрием. Самолёт занял самый верхний эшелон над облаками. Солнце обильно вливалось в иллюминаторы, заполняя воздушное судно. Из-за этого «Боинг» вскоре начнёт постепенно погружаться вглубь небесного океана.

Самолёт вылетел примерно в полдень. И приземлился в столице тоже в полдень, но через восемь часов. Совершить посадку раньше, несмотря на ситуацию, пилоту не представилась возможность. Пассажиров почти до ночи не выпускали. Кто-то выходил с полицией для дачи показаний. Что касается Иосифа и Джека – к ночи их закрыли в одной камере. Джек таял в поту. Иосиф был сухой и спокойный. Вряд ли сейчас это было уместно, но он давал волю своей растекающейся философии.

– Я обещаю тебе, что к рассвету мы выберемся. Вдохни аромат бетона и железных прутьев. Если они, как струны арфы, звучали бы нотами великих произведений, тогда наказание для заключённых стало бы наслаждением – исцелением духа эстетикой искусства.

Джек ничего не ответил. Блаженный старик. Нашёл время для поэзии. Его витиеватые иносказания были поперёк горла. Песок в глазах, сосёт в желудке, в мягкую бы постель. Но кроме старого замызганного матраса у плачущей серой стены из удобств ничего нет. Ещё раковина и туалет без унитаза. Пахнет вокзалом. Джек стянул кепку с измокших волос, обтёр лицо и высосал соль из губ. Так легче обезболить жажду. Сегодня везде жарко, где ни появись. Здесь тоже. Веерным движением козырька Джек только обжигался. Он смуглый и красный, но в тёмной клетке он чёрен, как раб. Чёрный длинноволосый обросший раб. С большими ушами и носом. Раб собственного страха.

Сидеть и ждать. Делать нечего. И смотреть на старика, если духу хватит посмотреть на него при таком освещении.

Луч лампы пронзал пластиковые стенки бутылки и, как иглой, выжигал бетонный пол. Вода на дне вот-вот закипит. На купольном горлышке и на глянцевой лысине старика мелькали изогнутые отражения решётки. За ней, в коридоре, на облезлой кирпичной стене мигала лампа, выглядывающая из разбитого плафона, и вместе с ней мигало всё остальное.

После приземления Иосиф не сделал ни глотка. Почти все два литра выпил Джек. Он истекает потом; но старик сух, как красная речная долина. Он гордо сидел на матрасе, как на троне. Ему плевать, где сидеть, он везде как король. Джек по характеру нежный человек, но иногда его лучше не злить. Сейчас он хотел разбить лицо этому старику. Что-то заставляло его сохранять видимость вежливости. Но вежливость эта была прозрачнее воды; так и видно было, как в нём кипят чувства и он вот-вот задымится.