Вчера мне приснилась та же дымка, точно такого же серого цвета, но временами она становилась белой, полупрозрачной. Я находился словно в трансе и боялся проснуться. Ощутив Хасинту где-то там, рядом, я сказал ей, что она меня обманула, использовала как предлог для того, чтобы я определил Рауля в санаторий. Я умолял ее о встрече. Мы говорили об интимных вещах, о нас двоих и еще о женщине, к которой Хасинта меня ревновала. Я дрожал от ярости, она же, вместо того чтобы сердиться, смеялась надо мной. Заметив мою дрожь, она обронила: «Зябкий, как все мужчины». И вдруг стала упрекать меня. Однажды я приписал ей якобы чувства, которые она осуждает, которым она не подвержена, а я утверждал, что видел ее плачущей. Хасинту это задело. «Мы никогда не плачем», — заявила она, имея в виду себя и Рауля. А я заметил, что слезы вовсе не показывали ее истинного душевного состояния, что затем и объяснил весьма правдоподобным образом, чем окончательно вывел ее из себя. «Ты тоже меня обманул», — сказала она по-немецки.

— Она знает немецкий?

— Ни слова, но я ясно услышал, как Хасинта произнесла «Auch du hast betrogen!» А потом в этом моем сне я увидел, будто я сижу и раскладываю пасьянс, но стоит мне раскрыть карту не по правилам, как кто-то хватает меня за руку из-за стола. И я проснулся.

Сеньор Швейцер, как мог, успокоил Бернардо. Конечно, Хасинта вернется повидать брата. Это самое логичное. И не надо так всерьез относиться к снам.

С этими словами они и распрощались.

Выйдя из домика, сеньор Швейцер рассеянно свернул не на ту тропинку и дважды оказывался во двориках других коттеджей в окружении самшитовых зарослей. Он никак не мог выбраться в сад, видневшийся прямо перед ним. Наконец он попал на нужную дорожку и зашагал среди деревьев, ориентируясь на освещенные окна главного здания. Вдруг он чуть не наткнулся на какой-то большой темный предмет неясных очертаний, незаметный в тени деревьев, и, вздрогнув, отскочил.

— Не пугайтесь, я не пациентка, — услышал он голос. — Я Кармен, хозяйка меблированных комнат. Мне нужно с вами поговорить.

Вместе они дошли до ограды. Кармен была статной старухой с седыми волосами. Сеньор Швейцер разглядывал ее в свете фонарей у входной двери, вокруг которых нимбом роились мошки, — высокая шляпа в форме цилиндра, пелеринка и меховая муфта (мордочки нутрий впивались своими острыми зубками в собственные светло-каштановые хвосты). Он отыскал глазами поджидавшее его такси. Женщина пересекла улицу, и сеньор Швейцер, забежав вперед, инстинктивно распахнул дверцу и помог ей сесть в машину.

— Я хотела попросить вас, — произнесла его спутница жалобным голосом, который никак не вязался с достоинством ее внешнего облика и потому звучал неискренне, словно она копировала голоса людей, чьи просьбы привыкла выслушивать сама. — Вы хороший человек и можете оказать влияние на Штокера. Пусть они оставят Рауля в покое и разрешат ему вернуться в мой пансион. Я люблю его как сына.

— В таком случае вам следовало бы поблагодарить сеньора Штокера за то, что он делает для Рауля. В санатории его смогут вылечить.

— Вылечить? — вскричала женщина. — Рауль вовсе не болен. Он просто другой, и все. А в санатории он страдает. В первую же ночь его заперли. Юноша тосковал без меня и хотел убежать. Его избили: на следующий день у него все тело было в синяках, а Рауль никогда не падает. А вчера...

— Что случилось вчера?

— Вчера я увидела его на полу, с пеной на губах! А санитар мне сказал: «Ничего страшного — это реакция на инсулин. Спровоцированный приступ эпилепсии». Спровоцированный — подумать только! Мерзавцы!

— Врачи понимают в этом больше, чем мы с вами, — слабо возражал сеньор Швейцер. — Надо подождать результатов лечения. А пока довольствуйтесь тем, что можете навещать его в санатории.

— А вы знаете, что это такое — содержать в порядке пансион? — дерзко спросила женщина. — Я не в состоянии разъезжать на автомобиле. И Штокер не дает мне больше денег. Раньше он приходил по утрам, рылся в ящиках, уносил с собой книги, картины и говорил мне: «Донья Кармен, в санатории Рауль не будет ни в чем нуждаться. И вы тоже. Конечно, вы к нему очень хорошо относитесь, но так будет лучше». Как же он насмехался надо мной!

Швейцер терял терпение.

— Вы не хотите понять. Сеньор Штокер поместил Рауля Велеса в санаторий по просьбе его сестры Хасинты Велес.

— Да, он так говорил. Я знаю.

— И только она может исправить положение. К сожалению, она больше не живет вместе с сеньором Штокером. Вы же, вместо того чтоб наговаривать на него, лучше бы помогли ему найти Хасинту.

Женщина ответила, отчеканивая каждый слог:

— Хасинта покончила с собой в тот день, когда умерла ее мать. Их похоронили вместе.

И добавила:

— Знаете, меня не интересует, что Штокер там вам наговорил. С Хасинтой он познакомился благодаря мне. Ему ее представила моя подруга, Мария Рейносо. — И пояснила без тени смущения: — Мария Рейносо — сводница.

И так как ей показалось, что Швейцер, замолчав, сомневается в ее словах, она разразилась вспышкой гнева:

— Вы что, не верите мне? Мария Рейносо вам это подтвердит в любой момент, да хоть прямо сейчас, если пожелаете.

Резко подавшись вперед, она прокричала шоферу адрес; затем, устраиваясь поглубже на сиденье, слегка коснулась плечом лица Швейцера. Тот ощутил слабый запах плесени от меховой пелеринки.

— Мне не хочется плохо говорить о Хасинте, но я ее никогда не любила. Она не похожа ни на свою мать — та была сама доброта и великодушие! — ни на Рауля. Его я люблю как сына. Хасинта была гордячкой и презирала бедных. Ну да ладно, она уже на том свете — она выпила пузырек дигиталиса.

Машина остановилась. Пока Швейцер расплачивался с шофером, старушка уже шла по длинному коридору. Швейцер ускорил шаги, догоняя ее.

Дверь им открыла женщина неопределенного возраста. Донья Кармен обратилась к ней:

— Это не то, что ты думаешь, Мария. Сеньор пришел исключительно поговорить с тобой о Штокере и Хасинте Велес. Он хочет услышать от тебя правду.

— Проходите. Хватит того, что он твой друг, я скажу ему то, что знаю.

— Боюсь, ты его разочаруешь, — произнесла донья Кармен напыщенно.

Хозяйка провела их в дом, шаркая шлепанцами. Усадила и предложила выпить.

— Вы друг Хасинты? — спросила она Швейцера. — Нет? Штокера? А, это человек серьезный, почтенный. Давно он сюда не приходил. Здесь-то он и познакомился с Хасинтой (бедняжка!), и она ему сразу же понравилась. Они встречались два-три раза в неделю целый месяц. Всегда здесь, в моем доме. Штокер звонил мне, а уж я договаривалась с Хасинтой. В тот день, когда умерла сеньора де Велес, Хасинта задержалась, мне это показалось странным, ведь она сама настояла на свидании. Штокер пришел, а Хасинты все нет. Я ему объяснила, почему она опаздывает. Мы стали ждать. Сидим, ждем. Я начала уже волноваться, звоню по телефону и тут-то узнаю о несчастье. Штокера как громом поразило, и он меня попросил оставить его одного в той комнате. Так он там и просидел до ночи. Он ведь такой сентиментальный. Потом уже стало ясно, что он тогда надумал. Я считаю — это благородный жест.

Донья Кармен оборвала ее:

— Не суди о том, чего не знаешь!

Та улыбнулась.

— Она так злится, — сказала Мария Рейносо, глядя на Швейцера, — потому что не может жить, если не видит его весь день, с утра до вечера. Кармен, Кармен, ну на что это похоже! Серьезная женщина, в твои-то годы...

— Я люблю его как сына.

— Скажи еще как внука.

Сеньор Швейцер тут же удалился, как только диалог женщин пошел на повышенных тонах. Улицы были пустынны. Асфальт в центре мостовой блестел под электрическим светом: там мерцали огромные лужи, и ступить туда было весьма рискованно. Дальше все погружалось в темноту, и вновь — в другом квартале сверкал какой-то водоем. Не без колебания Швейцер отважился пересечь его. Так он брел довольно долго, каждый раз сомневаясь, свернуть ли ему на следующую улицу, плотно прижимаясь к стенам домов, как мошка льнет к листику. Время от времени, проходя в узкий проем арки к освещенному подъезду, он остро чувствовал свою беззащитность. Швейцер устал, промерз, но не мог никуда зайти погреться. Остановиться он тоже не мог. Усталость гнала его все дальше и дальше. Он дошел до площади, пересек улицу. Здесь жил Штокер. Швейцер взглянул на табличку с кнопками звонков. Когда спустя четверть часа спустился Лукас в пальто, накинутом прямо на нижнее белье, Швейцер все нажимал и нажимал на кнопку третьего этажа.