Гоголь не обосновался на одном месте (и никогда этого не сделает до конца жизни): с середины лета он опять в разъездах: в Турине*, Баден-Бадене, Франкфурте-на-Майне… Но в Рим он теперь возвращается почти как домой.

В октябре, при вторичном приезде в Рим, Гоголь меняет квартиру. Он поселяется на Страда* Феличе (теперь Виа Систина) № 126, на последнем этаже трёхэтажного дома (позднее дом был надстроен). В стенах этой квартиры, где Гоголь с перерывами прожил около четырёх лет, развернулась заключительная стадия работы над первым томом "Мёртвых душ".

Ради своего дела Гоголь и задержался в Италии. И расположение к труду, которое, несмотря на перебои, спады, хандру, живо ощущалось здесь, усиливало его любовь к вечному городу.

Старый знакомый Гоголя, П. В. Анненков, живший в Риме в 1841 году в одно время с писателем, говорил, что Рим "походил на академию, разросшуюся в большой город. У великолепных ворот его замолкал весь шум Европы, и человек невольно обращался или к прошедшему… или под тенью его сосредоточивался в самом себе". Гоголь сосредоточивался в себе, для того чтобы полнее и глубже отдаться своему творению.

В Риме Гоголь сводит новые знакомства, прежде всего с находившейся здесь колонией русских художников. Среди них выделялся Александр Ива́нов*, знаменитый живописец, который уже несколько лет (с 1833 года) работал над картиной "Явление Мессии".

Сблизился Гоголь и с семейством композитора-дилетанта графа М. Ю. Вьельгорского, кстати в своё время тоже близкого к Пушкину. Особенно привязался Гоголь к сыну М. Ю. Вьельгорского Иосифу, воспитаннику Пажеского корпуса. Он приехал в Рим в свите наследника (будущего Александра II) в сопровождении В. А. Жуковского и начинающего поэта графа Алексея Константиновича Толстого*. Приехал И. М. Вьельгорский тяжело больной и умер 21 мая (н. ст.) 1839 г. в возрасте двадцати трёх лет буквально на руках Гоголя.

В общении с друзьями, мы знаем, Гоголь был не прост: чаще всего сдержан и скрытен, иногда резок и бестактен. Но он был способен и на самоотверженное, беззаветное чувство, и это его качество проявилось в отношении к Вьельгорскому. Гоголь трогательно ухаживал за умирающим, проводя у его постели на римской вилле княгини Зинаиды Волконской* многие часы. Когда юноши не стало, Гоголь излил свои чувства в небольшом лирическом фрагменте "Ночи на вилле", где есть такие слова: "Боже, с какою радостью, с каким бы веселием я принял бы на себя его болезнь, и если бы моя смерть могла возвратить его к здоровью, с какою готовностью я бы кинулся тогда к ней".

Смерть Иосифа Вьельгорского оживила в Гоголе скорбное чувство, вызванное другими утратами, и прежде всего недавней утратой Пушкина. Так надо понимать гоголевские строки из письма к М. П. Погодину: "Не житьё на Руси людям прекрасным. Одни только свиньи там живущи".

Важную роль в гоголевской биографии довелось сыграть ещё одному представителю семейства М. Ю. Вьельгорского, дочери Анне. Гоголь даже просил её руки. Но произошло это уже значительно позже…

Возвращаясь же к анненковскому сравнению Рима с огромной академией, следует сказать, что главными наставниками Гоголя в этой академии был сам город, его достопримечательности. Средоточие неоценимых культурных сокровищ, центр пересечения двух мировых цивилизаций — языческой античной и новой христианской — Рим необычайно гар-монировал с художнической душой Гоголя, настроенной на великий и долгий труд. По словам писателя, он читал город, как читают эпопею — спокойно и с "продолжительным наслаждением". Но с теми же чувствами, с тем же дальним замахом создавалась собственная "эпопея" Гоголя — "Мёртвые души".

В Риме, как впрочем в большей части Италии, великие памятники искусства вошли в повседневность. "…Идите по церквам. На каждом шагу и в каждой церкви чудо живописи, старая картина, к подножию которой несут миллионы умилённое чувство изумления". Гоголь так и делал: заходил в Санта Мария Маджоре, Сан-Петро ин Винколи, в Сан-Джованни ин Латерно, в собор святого Петра и любовался Микеланджело*, Бернини*…

Когда в Риме случалось быть приезжим русским, то роль наставника в "академии" с удовольствием выполнял Гоголь. Как заправский чичероне водил он по городу В. А. Жуковского, М. П. Погодина и С. П. Шевырёва; вместе с ними заново открывал и переживал уже знакомое и пережитое.

Другим наставником Гоголя в римской "академии" был простой народ. "Знаете, что я вам скажу теперь о римском народе? — писал он Марии Балабиной в апреле 1838 года. — Я теперь занят желанием узнать его во глубине, весь его характер, слежу его во всём…" Гоголь готов часами наблюдать колоритные народные типы или сценки из повседневного быта, как некогда в Мегерках, пригороде Нежина, наблюдал жизнь украинского простонародья, а в Коломне, отдалённом районе Петербурга, повадки столичной бедноты.

Прилично овладевший итальянским языком, Гоголь читает всё, где запечатлелась физиономия народа: бурлескную и сатирическую поэзию XVII–XVIII веков, комедии Гольдони*. Лично познакомился Гоголь с Джузеппе Джоакино Белли*, автором острых сатирических сонетов, написанных на народном римском диалекте.

Однажды — это было 27 декабря 1838 г. — на римской вилле княгини Зинаиды Волконской собрались русские друзья Гоголя; праздновали день его рождения[3]. Писателю преподнесли сценическую маску, а С. П. Шевырёв прочитал стихи, в которых проводил параллель между русским и итальянским комедиографами.

Затем поэт напоминал Гоголю, что он "на Руси уж начал тот же подвиг", возбуждая "сильный добрый хохот" и в Петербурге, и в Москве; но с некоторых пор голоса его уже не слышно. Стихи заканчивались призывом к Гоголю надеть сценическую маску.

Гоголь был очень тронут и символическим подношением маски и стихами, хотя высказанному совету в точном его смысле не последовал. Он готовился задать пир не Талии, то есть музе комедии, но скорее Каллиопе — музе поэзии эпической, повествовательной.

К концу лета 1839 года, если не вся, то большая часть поэмы вчерне уже была закончена, и Гоголь получил возможность отвлечься на другие литературные замыслы. Писатель обдумывает новое произведение из украинской истории, которое должно, по-видимому, получить форму трагедии. "Передо мною выясниваются и проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак".

Строки эти писались Гоголем 25 августа в Вене. Он уже покинул Италию и держал путь на родину ("Неужели я еду в Россию? Я этому почти не верю").

Около середины сентября Гоголь пересёк границу, а 26 сентября был в Москве.

Очередное посещение Москвы, мы помним, должно было состояться после премьеры "Ревизора", но не состоялось. Гоголь как бы дал крюк в три года и в тысячи вёрст.

Эта невольная отсрочка встречи с Гоголем до предела усилила нетерпение москвичей, которые и без того с жадным интересом ожидали каждое новое слово писателя. Из писем Гоголя было уже известно, что он работает над "Мёртвыми душами", хотя содержание и смысл своего нового произведения он намеренно держал в тайне.