— Побежал жаловаться?

— Я попросил его зайти ко мне сразу от Вас, — тон Безымянного был просто ледяным. Так он не разговаривал даже у нас в плену, — А сейчас, я хотел бы услышь причину нарушения Вами Вашего контракта.

— Он партизан!

— Да будь он хоть черт с копытами! Мне плевать, чем занимается курсант в свободное время, а тем более, чем он занимался до начала обучения. Пусть он был даже маньяком-убийцей. Какое тебе дело до этого? Сейчас перед тобой курсант. Я повторяю, курсант!

— Но, шеф, ведь Сопротивление — наши враги, а партизаны, которые убивают наших — худшие из них, — слабо пыталась оправдаться Света.

— У нас нет врагов, — резко перебил ее Безымянный, — рано или поздно, те, кто взялись за оружие, осознают ошибочность своего пути и окажутся гораздо более полезными для нас, чем большинство лояльных граждан, которые идут за любым правительством. В общем, так… Либо ты выполняешь контракт, либо собираешь свои вещи и убираешься отсюда.

Секунду или две они смотрели друг на друга, потом Света отвела взгляд.

— Я выполняю свой контракт, — тихо сказала она.

— Ну, конфликт, похоже, улажен, я покидаю вас, — сказал Безымянный, по-прежнему глядя на Сету.

— Минутку! — не выдержал я, — А меня кто-нибудь спросил, желаю ли я переспать именно с ней?

Теперь он повернулся ко мне и посмотрел на меня так же, как только что на нее.

— У тебя тот же выбор. Либо делаешь то что нужно, либо уходишь.

— Ни фига себе! А где же обещанная свобода?

— А она никуда не делась. Право выбора у тебя никто не отнимает.

— Ни фига себе, выбор! «Адам, выбирай себе жену!»

— Ты еще не завершил обучения. Степень свободы зависит от уровня интеллекта. Вот, когда ты получишь класс — тогда мы будем разговаривать с тобой на равных. А сейчас… Определяйся! Или — или.

Ситуация для меня стала критической. Вернуться — значит не получить ничего, зачем пришел. Я уже «засвечен» и мне предстоит вести тихую растительную жизнь под непрерывным наблюдением СП. Остаться — произвести насилие над собой, причем в ту сторону, в которую удобно Безымянному. И на раздумья времени у меня нет. Что делать? Я посмотрел ему в лицо туда, где когда-то были глаза.

— Я выполню приказ.

Он поморщился, но не сказал ни слова, повернулся и ушел. А я, так же молча, зашел в комнату 36…

Никакого особого удовольствия я не испытал. Облегчение — да, не спорю. Когда я уходил, Света тихо сказала мне вслед:

— Бедный…

Я выскочил оттуда как ошпаренный и побежал к лифту с одной целью: дать Безымянному по морде за то, что он с нами делает. Мне было абсолютно все равно, что будет дальше: выгонят меня, посадят или расстреляют, но по морде я ему дам. Дверь в его комнату была закрыта, а на мои звонки он не отвечал. Я пнул дверь ногой и, опустошенный, поплелся сам не зная куда. Голову сжало как тисками, я не мог отдышаться. Опомнился я только у столовой. Отсюда до Медицинского Центра было — рукой подать. Я кое-как доковылял туда и обратился к дежурному врачу:

— Юрка, мне нужно сильное успокоительное.

— Что-нибудь случилось? — он впился в меня профессиональным взглядом.

— Говорить не буду, но, наверное, я отсюда свалю.

— Ты бы поговорил с Безымянным сначала, — он быстро вытащил из аптечного шкафа со множеством ящичков какие-то таблетки, — разговор с ним — лучшее успокоительное, можешь мне поверить как специалисту.

— Сначала он мне не отвечал, а теперь… Давай свои таблетки, я нажрусь и завалюсь спать.

— Нет уж, в таком состоянии ты никуда не пойдешь. Проглоти, — он подал мне две таблетки, — и садись здесь. Закрой глаза и пятнадцать минут сиди молча и не шевелясь. Я тебе скажу, когда время выйдет.

Я подчинился, и, на самом деле, через четверть часа почти все прошло, кроме настроения. Жить просто не хотелось.

— На, — Юрка протянул мне еще одну таблетку, — это снотворное, выпьешь у себя и сразу ляжешь спать. Если будет плохо с утра, на занятия не иди, а приходи сюда. Завтра утром дежурит Женек, я его предупрежу. Будем лечить.

Провожаемый его озабоченным взглядом, я пошел к себе.

Утром боль притупилась. Не то, чтобы я вернулся в прежнее состояние, но я уже мог думать о чем-то другом. В частности о том, чем могла бы закончиться драка с Безымянным. Физически старожилы Цитадели превосходили меня. Я был против них как дворняга против породистой овчарки. А как насчет драки насмерть? Я умел драться, не задумываясь о себе, не заботясь об обороне, только бить и бить. Могут ли Слуги биться так?

Другая мысль была о том, что мне делать дальше. Так жить было нельзя, чтобы уйти, требовалось разрешение Безымянного, а говорить с ним совершенно не хотелось.

На занятия я пошел, но вечером все равно зашел к медикам, взял слабого успокоительного. Так прошло несколько дней. Я все делал машинально, как робот, не в силах отделаться от мыслей о произошедшем. Затем, вечером, ко мне в дверь постучали. Гостей я не ждал и, идя к дверям, гадал, кто это мог быть. На пороге стоял Безымянный с двумя бутылками в руках.

— Пустишь? — сказал он и доверчиво улыбнулся.

Я молча подвинулся в сторону пропуская его. Он прошел в комнату, поставил бутылки на стол и повернулся ко мне.

— Я бы хотел извиниться за ту безобразную сцену, участником которой тебе пришлось стать. Я поступил чересчур резко и жестко по отношению к тебе.

— Только ли ко мне? А она — уже и не человек?

Безымянный вздохнул.

— Когда ты берешь на себя обязательства, ты должен их исполнять. Если не хочешь — уходи, выбор всегда остается.

— Какой-то неполноценный это выбор. Или делаешь по-моему, или выметаешься — это и не выбор вовсе.

— А что ты хочешь? Не обладая всей полнотой информации, не научившись ее анализировать и делать правильные выводы, какое решение ты можешь принять?

— В любом случае, это будет решение мое — и только мое.

Безымянный опять ласково улыбнулся мне, как нашкодившему ребенку.

— И не стыдно тебе?

— Почему мне должно быть стыдно?!

— Это — разговор трудного подростка с родителями. Аргументация та же: «делаю что хочу, я взрослый, я сам все знаю».

— А Ваш подход тоже всем известен. Любой диктатор всегда знает, что другим лучше, а что хуже. Кто не понимает этого — есть лагеря для перевоспитания. Кто и после этого не поймет — дурную траву с поля вон! Так ведь?

Он кивнул.

— В какой-то мере ты и прав. Но мы всегда предлагаем и альтернативу. Если ты отказываешься жить по нашим правилам, то можешь уйти. Достигни высших уровней — сам будешь определять правила. Кто знает, может через десяток-другой лет ты или кто-нибудь, кто учится рядом с тобой, встанут на мое место. А пока… Знаешь, что меня взбесило тогда? Я несколько часов потратил, чтобы подобрать по генетическим картам наилучшую пару для тебя. И вдруг экзальтированная особа взбрыкивает, да еще и из-за пустяка. А ты тоже начал вести себя так же, ну я и сорвался.

Он показал на бутылки:

— Будешь?

— А что там?

— Хороший ром и хороший портвейн. Как у Ремарка в «Трех товарищах».

Я пожал плечами.

— Почему бы и нет?

Он легко выдернул пробки из бутылок, видимо, он уже вытаскивал их и вновь неглубоко воткнул. Я подставил два бокала, он аккуратно налил в них и того, и другого. Мы сели в кресла и Безымянный сказал:

— Хочу как следует поговорить с тобой, рассказать побольше о нас, о том, что мы делаем. Я как-то все забываю, что ты наполовину еще в лесу.

— В лесу?

— Ну да, в лесу, в своем партизанском отряде. И начну я с разговора о самостоятельном выборе жизненного пути. Слышал такой термин «нилоты»?

— Слышал. Это какие-то африканские народы, по-моему, кочевые.

— Да. Вот уже много столетий, даже тысячелетий они кочуют, вернее кочевали, по саваннам и полупустыням Африки. Не секрет, что пустыня Сахара так же столетиями росла. Это происходило, во многом, по вине нилотов. Сотни тысяч голов скота вытаптывали почву, превращая ее в пыль, козы съедали подчистую всю растительность вместе с корнями. Саванна постепенно превращалась в пустыню. Это было понятно их соседям — охотникам ндоробо, которые не пускали кочевников в немногие оазисы в горах. Ситуация усугублялась безвластием на большей части этих земель. Никому не было дела до кочевников, и они продолжали уничтожать свою землю. Я видел их стада своими глазами…