— Надо спросить у ребят в Портоне или в Форт Детрике, что в Мериленде. Похоже на нервно-паралитический газ. Эти газы в закрытом помещении почти всегда смертельны. — Бернерс почесал лысину. — Вот она, великая цивилизация, но ни вы, ни я не похвалим ее за это. Постараюсь разузнать об этом газе.

— Надо убрать Сарлинга до того, как он ввяжет нас в свой дикий план с этими штучками.

— Здесь понадобится мисс Виккерс. Только она может раздобыть все необходимые сведения.

— И раздобудет. — Рейкс встал. — Я поговорю с ней и завтра позвоню вам.

В тот вечер он пригласил Белль на обед в ресторан и между блюдами заговорил о гранате, рассказав, что случилось в Девоне. Говорить об этом лучше всего было именно здесь, среди людей, где она не могла выйти из себя или решительно запротестовать. Рейкс говорил с ней о Сарлинге так, будто обсуждал деловое предложение, внезапно возникшие трудности.

— Он собирается ввязать нас в дело с этими гранатами. Это значит, должно погибнуть много людей. Одному богу известно, что за сумасбродные идеи он вынашивает. Неужели я останусь в стороне и допущу это?.. Кучу людей отравят только из-за Сарлинга. Единственное, что можно сделать, — это избавиться от него. Его нужно убрать, и ты должна помочь нам, Белль. Неужели не понимаешь?

— Но ведь ты еще не знаешь, придется ли вам их взрывать.

— Да конечно же, знаю! Не заставлял же он меня красть их просто так, для проверки моих способностей. Сарлинг не станет тратить время на такую ерунду. Белль, я знаю, что прошу слишком много, но у тебя нет выхода. Ты убьешь или Сарлинга, или тех невиновных людей. Одно из двух. Так что такое этот Сарлинг для нас с тобою, если мы сможем спасти других и освободиться сами? Разве ты не понимаешь?

— Ну да, кажется, да. Когда ты так говоришь…

— Все так и есть на самом деле. Во всяком случае, тебе с Сарлингом ничего такого делать не придется. Нам просто нужны сведения о нем. Так об этом и думай. Кое-какие факты. Узнаешь их для нас — и можешь обо всем забыть…

Она взглянула на стакан с вином, медленно покрутила его в пальцах:

— Все это меня пугает.

— Если ты поможешь нам, ничего плохого не случится. Мы с Бернерсом позаботимся об этом. Но без тебя не обойтись. Ты нужна мне больше всех… Так ты поможешь или нет?

Прошло немало времени, прежде чем она подняла, наконец, на него глаза. Белль хотела сказать очень многое, но понимала: ничто не поможет, не собьет Рейкса с пути. Ей бы просто встать и уйти, уйти и от него, и от Сарлинга, и будь что будет. Однако Белль знала, что это выше ее сил. Она нужна ему. И сама хочет быть с ним. Белль подняла голову и кивнула.

Рейкс протянул руку, вывел ее из-за стола:

— Ты об этом не пожалеешь. А теперь забудем все и станем развлекаться. О том, что нам нужно, я скажу после.

В ту ночь, лежа рядом с ним, она слушала его речь, и все слова казались ей выдумкой, каждое его предположение, которому она не сопротивлялась, засасывало ее все глубже и глубже в этот кошмар. Столько о Сарлинге и его домах, так много всяких мелочей… еще, еще. Боже мой, зачем ему знать о его одежде? Два ужасных серо-черных твидовых костюма, цвета мокрой гранитной набережной, два темно-серых фланелевых, простых, а не вафельных… Вспоминая, она добавляла кое-что от себя, то, о чем Рейкс с Бернерсом раньше не подумали. Все это смахивало на игру, смысл которой в том, чтобы посмотреть, кто дольше продержится — Рейкс с вопросами или Белль с ответами. Какая у него зубная паста, какого цвета щетка? Как он одевается и раздевается: ботинки, потом брюки, носки или носки идут за ботинками, а уже после них брюки? И микрокамера, которую нельзя прятать на груди или под поясом…

— Ведь невозмождно угадать, Белль, что придет в голову этому мерзавцу…

«Ни в одном из убежищ тела», — вспомнилось ей выражение из какой-то статьи то ли о туземцах, то ли о контрабандистах алмазами…

Ей казалось, что она ходит по Меону и, как туристка, за пять фунтов изучающая чужие дома, глазеет обстановку и щелкает фотоаппаратом. Щелк — снята кровать, столик у изголовья с подносом напитков, снотворным и неразрезанной Библией; щелк — и готов нерезкий снимок ковра шоколадно-коричневого цвета с единственной белой, в шесть дюймов ширины, полосой по краю. Такой ковер висит у него в кабинете.

Боже мой, это же настоящая игра. Конечно, игра: лежать здесь в темноте, после любви, и его теперь бесстрастная, но властная рука движется по ее телу, прочно связывает их друг с другом. Игра. Все мужчины играют в эти проклятые игры. Сколь бы серьезно ни было дело, они превращают его в игру, в серьезную, но все же в игру. Уничтожь Сарлинга. Брось кубик, собери улики, и наградой первому, кто наберет достаточно очков для убийства, будет удовольствие застрелить, зарезать, задушить или просто кончиком пальца столкнуть человечка с лестницы жизни, заставить его, кувыркаясь, катиться вниз по ступенькам. Он расшибется о мостовую, а победитель, поерзав на стуле, спросит: «Ну, а теперь что? Сыграем в монопольку, выпьем или просто поболтаем?»

— Ты все поняла? — спросил Рейкс.

— Поняла.

Его ровный голос, чужой, холодный, был полон той уверенности, какой у нее никогда не будет, его голос с подчеркнутым правом войти, говорить и требовать ответа на любой вопрос у кого угодно, где угодно и когда угодно. Наперекор словам Рейкса она сказала себе: «Я хочу одного — любить и быть любимой». Разве он этого не знает? Да если и не знает, неужели в этом желании нет того волшебства, которое должно на него подействовать? Любовь — привычка. Белль наполнена ею и, конечно же, часть ее перейдет к нему, прорастет в нем.

— Самое важное, чтобы Сарлинг ни о чем не догадался. Иначе мы с тобой окажемся в аду.

— Понимаю. — Она сказала это, как секретарша, которая закрывает блокнот, поднимается со стула, одной рукой смахивая пылинки с юбки.

Белль нарочно говорила таким тоном, потому что на миг его руки оставили ее, и она почувствовала, насколько серьезны его слова.

— Сарлинга надо убрать, — сказал Рейкс в темноту. — Очистить от него этот проклятый мир. И с таким заключением врача, которое стало бы для нас охранной грамотой. — А потом, обняв Белль, он обратился к ней: — И почти все зависит от тебя.

Он повернул ее к себе. В темноте она чувствовала, как близко его лицо.

— Теперь я в твоих руках. Если захочешь, сможешь предать меня, а сама все равно останешься невредимой. Ты ведь знаешь это, правда?

— Да. Но мне не нравится, когда ты так говоришь.

— Никогда больше не буду.

И вдруг она спросила с какой-то болезненной дерзостью:

— А что будет потом, когда все кончится? Между нами, я имею в виду.

Без колебаний, не остановив своих рук, которые управляли и его, и ее страстью, он ответил:

— Мы поговорим об этом, когда выпутаемся из беды.

Сгорая от любви, Белль прижалась к нему. Она добивалась именно такого ответа, получила как раз то, что намеревалась получить. Разлука откладывалась на неопределенный срок.

Уже несколько дней она во всем подчинялась Рейксу. В ней не осталось ни волнения, ни беспокойства, что можно где-то ошибиться и выдать Сарлингу самое себя или Рейкса. Белль убедила Рейкса обзавестись двумя фотоаппаратами. Рискованно возить единственную камеру на Парк-стрит в Меон и обратно. Обычно она ездила туда вместе с Сарлингом и достаточно хорошо знала его, чтобы понимать: если он заподозрит хоть что-то, то, не колеблясь, остановит машину и разденет донага. Даже шофер его ничуть не смутит.

Она надежно прятала камеры. В Меон-парке приклеивала липкой лентой к мраморной поперечине заброшенного камина в своей комнате. Вторую, в доме на Парк-стрит, тоже приклеивала — изнутри к чехлу старой пишущей машинки, что стояла в маленькой комнате рядом с кабинетом Сарлинга.

Больше двух недель Белль фотографировала, выясняла те мелочи, о которых просил Рейкс. Она начертила планы обоих домов, написала для каждого распорядок дня и Сарлинга, и прислуги. Белль доверялась бумаге только на Маунт-стрит, да и то, если это было совершенно необходимо. Она старалась выполнить всю эту работу безукоризненно, чтобы доставить Рейксу удовольствие и заслужить уважение. Повинуясь чувству, она еще больше сблизилась с ним и, вообразив потепление с его стороны, наслаждалась неведомым ранее счастьем.